Таиландский детектив (Черновик. Общий файл)

Глава 3

Боль вгрызалась в голову безжалостным вампиром, высасывая все мысли и мешая соображать. От резкого, тяжелого запаха бензина тошнило. Сильно трясло. Катя никак не могла понять, что с ней и где она, лишь испытывала сильную тревогу и нарастающее чувство опасности. Сквозь шум, стоящего в голове и натужного рокота, она различала чьи-то голоса. Надо попросить чтобы прекратили так трясти, и тут тряхнуло так, что голова ее, подпрыгнув, стукнулась о тряский пол с такой силой, что Катя вновь потеряла сознание.

Первое, что она осознала, едва очнулась, это — боль. Она была везде. Постепенно пришло ощущение своего тела, которое ломило от крайнего неудобства. В голове шумело, но сознание понемногу прояснялось, и вместе с тем сильное беспокойство мешало сосредоточиться. Она попыталась собраться и скорее обдуманно, чем интуитивно, постаралась ничем не выдать того, что пришла в себя и, не открывая глаз, прислушалась.

Рядом с громкой развязной бесцеремонностью, разговаривали на незнакомом языке. Голоса принадлежали мужчинам. Сколько их было не ясно. Говорили быстро и эмоционально. Что-то с лязгом упало, вызвав приступ грубого хохота. Катя же едва опять не потеряла сознание от лязга, что ледяной иглой прошил ее мозг, рубанул по натянутым нервам. Боль навалилась на нее с новой силой, раздирая, словно хищник свою добычу. Она чувствовала, как ломит спину и ноет шея, а запястья и лодыжки будто жгло огнем и она их совсем не чувствовала. Неужели...

Испуганная, она приоткрыла глаза и увидела свои раздвинутые колени. Скосила взгляд на руки — они лежали на деревянных подлокотниках, примотанные к ним скотчем. Теперь она сообразила, что сидит в кресле с жесткой спинкой, уронив голову на грудь. По видимому, и ее ноги так же были примотаны скотчем к ножкам кресла. Она шевельнула ступней, проверяя свою догадку, которая, при некотором усилии с ее стороны, подтвердилась .

Но удивиться своему плачевному положению, она не успела, потому что в памяти всплыл ангар и то, что она обнаружила в лишних ящиках, якобы прибывших из России. Мысль лихорадочно заработала, и она уже могла догадаться, что с ней происходило дальше: ее хорошенько приложили по голове и куда-то отвезли в тряской, старой, судя по натужному реву мотора, машине. Что теперь с ней будет? Лучше бы память не возвращалась к ней вовсе, чтобы она не знала и не догадывалась о своей дальнейшей участи, потому что ответ напрашивался страшный — она умрет.

Умрет потому что видела то, чего ей видеть не следовало. Паника забилась в ней пойманной птицей. Ужас обдал холодом, заморозив все мысли, кроме одной, спасительной, за которую она и уцепилась: ведь ее же не убили сразу, как Александра Яковлевича? Да, но это означало только то, что скоро она ему еще может позавидовать, потому что умирать будет долгой, мучительной и позорной смертью.

От животного страха Катю затошнило. Александру Яковлевичу повезло, он, наверное, даже ничего не успел понять. Господи, помоги! Пошли на помощь какого-нибудь спасителя, какого-нибудь терминатора, что ли на худой конец. Только кто, захочет рисковать своей жизнью ради нее? На ум пришел один Виктор. Перед ее глазами он возник в образе супермена, лихо, выбивающий дверь ногой, с автоматом наперевес, с ножом в зубах, с горящей яростью во взоре и, почему-то, с кольцом в носу и подвешенной на нем лимонкой. Что за бред! Но этот бредовый образ подавил в ней животный ужас и дал возможность трезво поразмыслить.

Конечно, ждать спасения бессмысленно и лучшее, что может случиться в ее ситуации, это быстрая и мгновенная смерть, как ни страшно это звучит. Но это был единственный выход, который она видела для себя. Никто не знает и даже не догадывается, что с ней и где она. Никто не видел, как она выходила из отеля, и в лучшем случае ее хватятся утром, когда она не появится к завтраку. Только вот до завтрака, она не доживет. Лоб покрыла холодная испарина, но она заставляла себя думать дальше.

Как-то Александр Яковлевич говорил, что нет ничего лучше, чем действовать в момент смертельной опасности, потому что покорное ожидание неизбежного конца высвобождает в человеке мощные инстинкты, которые не каждый способен обуздать. Хватит ли у нее духа, чтобы разозлить своих истязателей настолько, чтобы те в порыве гнева сразу же убили ее, не мучая. Нутро ее дрожало от животного ужаса истеричной мелкой дрожью. Плохо. Так у нее никогда не хватит решимости приступить к задуманному, но может все обойдется, если она будет сидеть тихонько, не привлекая к себе внимания. Вдруг они позабудут о ней. Может ее удерживают как заложницу ,чтобы потребовать за нее выкуп? Может ее просто пугают, а когда она поклянется молчать, отпустят?

Катя попыталась поднять голову. Ой, мамочка! Боль резанула по затылку и плечам. Она застонала и, разлепив глаза, оглядела бамбуковую хижину с низким потолком, циновками на полу, разбросанную повсюду бумагу и банки из-под пива. Кроме стола, табурета и ящиков, стоящих вокруг него, в этой душной конуре, не было больше ничего. Двое тайцев, склонившись над грубо сколоченной столешницей, втягивали носом через полые соломины, рассыпанный по ее поверхности, поблескивающий, в свете керосиновой лампы, белый снежный, порошок. Между этими кокаиновыми дорожками и липкими лужицами копошились какие-то насекомые. Третий таец курил скрученный из обрывка газеты "косяк".

Эта троица худосочных мужчин не производила устрашающего впечатления. Гораздо больше в этот момент Катю донимало какое-то насекомое, ползающее по щеке, вызывая нестерпимый зуд. Над керосиновой лампой вился рой мошкары, свободно залетающей в единственное, не застекленное окно и хотя соломенная циновка на нем была подвернута, в хижине стоял неистребимый запах кислятины.

Тайцы, подняв головы, рассматривали ее лихорадочно блестевшими глазами и их выражение, чуть не лишило Катю присутствия духа. Но ведь известно, что вывести наркомана из себя как нечего делать, только бы кто-нибудь из них, понимал английский. Чтобы отвлечься от них, она перевела взгляд на дверь, хлипкую и перекошенную, возле которой в углу стоял, прислоненный к стене, автомат. Еще один висел у окна под выдранным из журнала снимком обнаженной красотки, стоящей на коленях в пенных волнах вечернего прибоя. Под ним валялся, брошенный на пол, комковатый выцветший тюфяк.

Поднявшийся крик, отвлек Катю от дальнейшего осмотра этого гадюшника. Спорили два молодых тайца, видимо призывая третьего, старшего, рассудить их. До того, он, не вмешиваясь, курил себе свой "косяк", но когда дело дошло до потасовки, стукнул кулаком по столу, крикливо выдав длинную тираду, которую выслушали в почтительном молчании, и показал на одного из спорщиков. Тот вскочил, не обращая внимания на бурные протесты отвергнутого и жадно глядя на пленницу, подошел к ней вплотную.

-Уф-ф... — Катя отвернулась, чтобы хоть как-то спастись от тяжелого запаха, давно не мытого, тела и затхлой одежды, за что получила полновесную пощечину.

Подобная реакция была понятна, если учесть, что у парня явно не все в порядке с психикой, стоило только посмотреть на судорожную мимику его костлявого лица. Из-за худобы его возраст не поддавался определению. Его кожа была изрыта следами оспы, а короткая верхняя губа оказалась вздернутой настолько, что открывала выдававшиеся вперед зубы. С такой "голливудской улыбкой" этот красавчик не смог бы обольстить и каракатицу. Не прибавлял ему шарма короткий приплюснутый нос, низкий лоб и нездоровый румянец на впалых щеках, а взгляд тусклых глаз, принадлежал человеку, который не помнит, что делал минутой раньше. Оскорбленный откровенным отвращением которое вызывал у пленницы, он начал отвешивать ей яростные оплеухи. И вскоре от таких знаков внимания у Кати уже вовсю горели щеки.

— Что поделаешь, если ты не в моем вкусе, — преодолевая головокружение от частых пощечин, пробормотала она, когда ее выдохшийся "избранник", соизволил остановиться.

Красавчик оглядел ее с таким удивлением, будто с ним заговорил, по меньшей мере, драный тюфяк. Сидящие за столом тайцы разом загалдели, кивая на пленницу и показывая на нее пальцами. А вдруг это готовность к диалогу? И Катя решила подкинуть им новую информацию.

— ФБР, ЦРУ, КГБ, Интерпол! — как заклинание перечисляла она грозные аббревиатуры силовых структур, заставлявших преступников, если не трепетать от страха, то хотя бы задуматься о последствиях, связанных с ними.

Но тайцы не обращая ни на нее, ни на пугающую информацию должного внимания, видимо так ничего и не поняв из того, что наговорила им пленница, выжидающе смотрели на Красавчика. А тот затравленно оглянувшись на них, схватил Катю за плечо, и как следует, тряхнул. Потом его рука переместилась с плеча на ее шею и большим пальцем, он больно, пережал ей дыхательное горло. Вид задыхающейся девушки привел его в восторг, и пока она приходила в себя жадно глотая воздух, он больно сжал ее грудь, чувствительно вывернув сосок, тяжело дыша от возбуждения. Эта боль пока была вполне терпима, и мужчины ожидали от нее слез, истерики, мольбы, проклятий и воплей. Но раздавшийся пронзительный визг, заставил их сжаться, а Красавчик, от неожиданности, завизжал не хуже Кати и, с перепуга, ударил ее кулаком в лицо. Но не удар Красавчика заставил Катю умолкнуть, а шум подъезжающей машины.

В окно уперся свет фар. Урча мотором, машина остановилась у хижины. Фары погасли. Захлопали дверцы. Послышались приближающиеся голоса. Крыльцо заскрипело под тяжелыми шагами и в хижину, чуть не сорвав с петель болтающуюся дверь, ввалились двое мужчин. Им навстречу из-за стола поднялся "отвергнутый" таец и, сложив ладони, поприветствовал вошедших, радуясь их изумлению при виде прикрученной к креслу пленницы.

Тот, что предпочитал самокрутку полой соломине, не вставая со своего места, принялся лениво объяснять вновь прибывшими, происходящее здесь, показывая то на Красавчика, то на Катю. Вошедшие заухмылялись, быстро устроились за столом, предвкушая развлечение и схватив соломины, тут же снюхали оставшиеся кокаиновые дорожки. Красавчик улыбался им с жалким подобострастием и, похоже, был не очень-то рад нежданным зрителям.

Кате же показалось важным то, что пришедшие были вооружены. Один из них, положил автомат на колени, другой прислонил свое оружие к ящику на который сел. Вот если она вцепится Красавчику в горло, то кто-нибудь из них, обязательно дрогнет и пристрелит ее, чтобы спасти его. Необходимо, чтобы ее развязали, а чтобы ее развязали надо вернуть Красавчику уверенность в себе, поэтому Катя затравленно вздрогнула и отшатнулась, когда тот опять замахнулся на нее.

Всем своим видом она показывала, что сломлена и напугана, что было недалеко от истины, и весь вид подтверждал ее плачевное состояние: щека распухла, глаз набряк, из разбитой губы сочилась кровь, подбородок дрожал от едва сдерживаемого рыдания.

— Ну же развяжи меня, или ты только руками махать и умеешь, — шептала она в отчаянии.

Вдруг Красавчик, с разгорающейся сумасшедшинкой в глазах, принялся отвешивать ей пощечины, старательно взвинчивая себя, а когда остановился, Катя почти теряла сознание от боли, тошноты и головокружения.

— И это все, что ты можешь? — с коротким смешком, едва отдышавшись, прохрипела она, перейдя на английский.

Кажется, ее поняли, потому что от стола Красавчику бросили насмешливую реплику, после которой поднялся дружный хохот. Он взбесился. С перекошенным лицом, сцепив руки в замок, Красавчик примерился для удара, целясь Кате в живот. Однако вымести на пленнице свою ярость ему не удалось. Его окликнули и он покорно, словно послушная собачонка, отошел от своей жертвы, сверля ее ненавидящим взглядом.

Из-за стола лениво вышел таец в черной бойцовке, пятнистых армейских штанах, и огромным тесаком в руке. Не понятно было предназначение темно-красной повязки, обхватывающей его бритую голову. Этот лысый Рембо присел перед Катей на корточки и, поднеся к ее лицу тесак, повертел его перед глазами девушки. Тесак впечатлял не только размерами, но и остро заточенным лезвием. То ли Рембо хотел, чтобы Катя вместе с ним разделила его восторг от этой вещицы, то ли вид опасного оружия должен был устрашить ее и сломить окончательно. Словом, он что-то хотел ей этим сказать.

— Потрошить что ли будешь? — дрожа, высказала догадку Катя.

Тот ухмыльнулся и в два замаха, рассек стягивающий щиколотки пленницы, скотч. Катя, решив, что сейчас он всадит нож в нее, отшатнулась в ужасе закрыв глаза. Сквозь пульсирующий шум в ушах, от бросившейся в голову крови, и бешено бьющееся сердце, она слышала довольный хохот мужчин.

Встав, Рембо спрятал тесак в кожаный чехол, висящий на ремне, и кивнул Красавчику в сторону Кати. Улыбаясь своей глуповатой "голливудской улыбкой", тот поторопился к жертве, суетливо расстегивая на ходу засаленные джинсы. От одной мысли, что этот омерзительный ублюдок дотронется до нее, Катю скрутило от отвращения и брезгливости так,что она не особо раздумывая, пнула его в промежность, как только он подошел к ней достаточно близко. К сожалению, она промахнулась, попав не туда, куда целилась, но куда-то видимо попала, потому что теперь с удовольствием смотрела на согнувшегося в три погибели, жалобно поскулившего горе-насильника.

Возмущению сидящих за столом не было предела. Кто-то, стремительно подскочив к ней, с силой въехал кулаком в лицо. Удар был страшным и Катя отключилась. А когда пришла в себя, с трудом подняв откинутую назад голову и немного помаявшись, смогла, наконец, сфокусировать взгляд, услышала, монотонно звучащие над нею отрывистые слова. Похоже, что кто-то, что-то считал. Она подняла голову, и это событие было встречено азартными воплями.

Парень в черной бандане с белыми оскаленными черепами, словно горошины украшавшими ее, загибая пальцы и встряхивая рукой, считал над нею, как арбитр на ринге считает секунды над распростертым боксером, отправленным своим соперником в нокаут. Витой серебряный браслет, болтающийся на запястье, летящая в прыжке пума изображенная на футболке, широкие брюки с накладными карманами, как и крепкий боксерский удар в голову — все отдавало жуткой крутизной.

— Боксер? — прошептала Катя разбитыми губами, некстати печалясь, что лицо ее теперь похоже на один сплошной синяк.

— Нет, студент, — вдруг ответил Бандана на хорошем английском.

— Понятно, чему ты тут учишься, студент...

— Когда я выучусь, то не буду этим заниматься. Буду уважаемым, большим человеком.

— Как был дерьмом, так дерьмом и останешься...

— Зато я буду жить, а ты подохнешь. И знаешь, для фаранго ты плохо говоришь по-английски.

— Обиделся, что я сказала тебе правду?

— Ты ударила нашего брата. Ты должна быть покорной и доставить ему удовольствие перед смертью.

Катя посмотрела на Красавчика, сидящего на тюфяке, зажавшего между ног ладони, и обижено всхлипывавшего.

— А разве я уже не доставила ему удовольствия?

Бандана засмеялся. Из-за стола послышались нетерпеливые возгласы, его торопили с переводом и только таец с самокруткой, продолжал невозмутимо курить. Когда Бандана перевел слова пленницы, за столом разгорелись эмоции: крича и размахивая руками, тайцы, что-то доказывали друг другу. Бандана, не вмешиваясь, терпеливо ждал чем закончатся бурное обсуждение и когда страсти поутихли, повернулся к Кате: