Я хочу жить дома!

А тут ещё Ирак...

Да и в Сирии отчаянно пищат безжалостно домолачиваемые радикалы, взывая к заокеанским покровителям...

Про Курдистан лучше и вовсе не вспоминать — там и в лучшие-то времена тишины никто и не обещал.

Да и дома... тоже, в общем, не сахар...

Какая тут, в болото, Украина?! Не до вас!

Ощетинившись оружием, щупая темное небо лучами радиолокаторов, приготовились к смертельному прыжку армии многих государств. И только осознание того, что кое-кто, оторвавшись от земли, может уже больше и не ступить на неё ногами совсем, удерживало всех от принятия рокового решения.

Дипломаты седели в своих кабинетах, пытаясь изысканными формулировками взаимных посланий хоть как-то сгладить остроту момента. Выходило это плохо...

На одном из совещаний в Совбезе ООН русский полпред провел по столу черту мелом.

"Всё, господа! Вы своими бездумными экспериментами с "демократией" поставили мир на грань всеобщей ядерной войны, выпустив наружу призрак похороненного шестьдесят лет назад фашизма. Мир стоит у опасной черты! Кто из вас рискнет сделать первый шаг?!" В зале заседаний повисла гнетущая тишина...

И на фоне всего этого, наматывал на колеса километры пыльной дороги самодельный автобус...

Скрежетнув, ожил динамик в железной коробке, присобаченной на стене пассажирского салона.

— Блок скоро... Готовьтесь там...

Это водителю плюс — разбудил заранее! Открываю глаза и, не сдвигая назад козырька кепи, незаметно осматриваюсь. Попутчики мои тоже зашевелились, кое-кто полез в мешки, некоторые достали заранее припасенные документы.

Да, документы тут тоже есть! Самые разнообразные.

Начиная от старых, ещё украинских, паспортов, заканчивая самыми замысловатыми бумагами, выданными неизвестно кем. На некоторых не имелось даже фотографий, и владельцы таких "документов" обычно не рисковали отправляться в дальние путешествия. Это вблизи от дома всегда можно найти тех, кто удостоверит личность пассажира, а как быть там, где тебя никто и в глаза никогда не видывал?

Салон качнуло, еле слышно скрипнули тормоза — а водитель-то поддерживает свою машину в порядке!

Распахнулась входная дверь, и в салон ворвался свежий воздух с улицы.

— Так, громадяне! Выходьте, будь ласка, на вулицу!

Пока все остальные пассажиры, толкаясь и мешая друг другу своей поклажей, выбираются наружу, прильнув к окну, осматриваю блокпост.

Это весьма старое сооружение, бетонные блоки частично оплыли, углы выкрошились. Железная крыша, когда-то выкрашенная в зеленый цвет, сейчас пестрит разноцветными заплатами самой разной формы. Амбразуры поблескивают кое-где стеклами — внутри зимою холодно! А вот и труба буржуйки торчит, изогнутая под прямым углом.

Не шибко богатый атаман держит этот блок — нет у него достаточно средств, для придания хотя бы и внешнего вида оборонительному сооружению. Даже покрасить — и то руки не доходят.

У автобуса сейчас стоят трое молодых парней.

Один — с карабином СКС, одет в темный комбинезон — новобранец. Формы и другого оружия ему ещё не положено.

Двое других уже вполне себе "военные" — на них затасканный камуфляж старой украинской армии. И вооружение получше — АКМ.

А вот четвертый...

Он не подходит к автобусу — сидит на выдранном из автомашины кресле, к которому присобачили металлические подпорки.

Конфедератка с тризубом — участник "Славного дела", разгрома польских бригад. Стилизованный под немецкую форму китель и такие же брюки — форма вновь воссозданной и вновь же уничтоженной ополчением Луганска "дивизии Галичина". Серьезный дядька — такие вещи надеть просто так... тут стальные яйца иметь надобно. Самозванцев здесь не жаловали и на осине вздернуть могли за милую душу. Вооружен мужик автоматом "МП-40". Ну, скорее всего, не копаным, а из числа тех, что продавались в свое время в оружейных магазинах — как охотничьи карабины.

Оружие статусное, подчеркивающее ранг владельца. Понятное дело, что воевать им всерьез хозяин и не собирается — для этого есть подчиненные.

Однако — странно!

Такой человек — и на захудалом блоке?

Чудны дела твои, господи...

Но всё — выходят уже из салона последние пассажиры, пора и мне.

Когда из открытой двери автобуса показался последний из пассажиров, у стоявших рядом парней руки непроизвольно напряглись — от человека потянуло... словом, недобро он выглядел.

Нет, внешне — обычный человек. Поношенный американский "мультик", небольшой рюкзак цвета хаки. Камуфляжное же кепи, из-под которого виднелись чуть седоватые волосы.

И — холодные, равнодушные ко всему, глаза...

Разумеется, он был вооружен. Безоружным тут можно только от дома к сортиру пробежать, да и то — не всегда это правильно будет.

Потертый, видавший виды "калаш" — пятерка.

Нож в темных матерчатых ножнах на правом бедре. Хороший такой нож, правильный!

На поясе, слева — пистолетная кобура. Из которой выглядывает рукоятка пистолета непривычной, трапециевидной, формы.

Ну... с оружием тут ходят все — и наличие автомата вызвало интерес разве что у новобранца. Да и то, только потому, что взятый с бою трофей — собственность взявшего. Это правило соблюдалось в Диком поле неукоснительно — невзирая ни на какие ранги и заслуги.

Парень, уже мысленно примеривший на себя вооружение и одежду незнакомца, поднял глаза выше — и словно поперхнулся. Взгляд последнего пассажира равнодушно скользнул по нему, как по незначительной детали окружающего пейзажа. Но от этого вдруг стало холодно на сердце, а живот словно скрутило судорогой. Новобранец как-то сразу понял, что ни он сам и никто из его товарищей, в случае чего, не станут помехой для этого человека. Разве что пан Влад...

А тот, внимательно оглядев нового человека, чуть привстав с места, указал рукой.

— Сидай, друже...

На явное нарушение — пассажир не оставил автомат в салоне, он демонстративно внимания не обратил. С пистолетами тут ходить разрешалось всем, а вот оружие посерьёзнее полагалось оставлять в автобусе и на проверку выходить без него.

Но — старший сам знает, что делает. Поэтому бойцы молча посторонились, пропуская незнакомца.

Тот не стал ломаться, прошел, куда указали и, сняв автомат с плеча, прислонил его к бетонному блоку. Так, однако, что оружие осталось в пределах досягаемости. После чего опустился на табурет, стоящий рядом.

"А мужик сообразительный! Права качать не стал и встретил вежливо. Наметанный у него глаз, ничего не скажешь. Что ж, подыграем, ему лишний раз свой авторитет при бойцах подтвердить надобно. И мне не вредно — пусть они видят, что их босс на равных с незнакомцем говорит. А значит — признал за своего!"

Присаживаюсь, держа оружие под рукой. Глаза старшего на секунду сузились — оценил!

И правильно, здесь лопухов не уважают, какими бы страшными внешне они не казались.

— Доброго здоровья, пан...

И это я тоже не просто так сказал. Не общепринятое — "Слава героям!", а — именно так.

Для несведущего человека здесь разницы особой нет, но этот мужик на такого не похож.

Если кому непонятно...

Традиционное бандеровское приветствие здесь тоже в ходу — наравне с прочими. Скажи так — и тебя примут за своего. Бывшего солдата, бывшего боевика... словом, за бывшего. Да, свой, не чужак — и только. Но не настолько свой, чтобы принять с распростертыми объятиями. Переночевать пустят, деньги есть — накормят. И ничего, кроме этого.

Произнесённое же мной приветствие — это тоже не пустые слова.

Кто может пожелать "доброго здоровья"?

В обычной жизни — там, за границей Дикого поля, кто угодно. Элементарная вежливость и ничего, кроме этого.

Но, здесь...

Здесь твоё здоровье ценно только тому, кто в этом заинтересован. Чтобы предоставить тебя целым (пусть и не совсем невредимым) всякому, кто сможет за это заплатить.

Я желаю тебе "доброго здоровья" потому, что ты мне нужен.

Пока, во всяком случае.

Пока не прозвучат иные слова, и не ляжет на стол плата за чью-то жизнь.

Можно долго жить и наслаждаться этим. И не ведать, что кто-то уже прикинул — а на сколько потянет эта голова? Можно ли её продать и кто даст больше?

Ничего личного — только бизнес.

Официально — нас не существует.

Нет и этого бизнеса.

Никто и никогда не признается в том, что имел дело с "тенями" — их нет. Они не носят никакой особенной формы, не имеют знаков различия и чётко выраженной иерархии. Всю жизнь проживешь рядом с таким вот человеком — и никогда не узнаешь его истинной сущности.

Никому не известно, состоят ли в наших рядах пожизненно или временно сотрудничают, ища в том собственной выгоды.

К нам нельзя прийти, постучать в дверь и предложить свои услуги — некуда приходить. Нет такой двери, в которую нужно постучать.

Неизвестен и адрес, где таковая дверь может находиться. Жизнь пройдёт — а ты так и не узнаешь, встречался ли на твоём пути кто-то из нас.

"Тени" — их никто не видел...

Не всё так радужно — убитая "тень" так и останется лежать на улице. Не дадут денег на похороны, не оплатят услуг гробовщика. Ни один врач, по собственному желанию не окажет помощь — только за деньги. Не станут кормить по дружбе или от широты души — нашим "клиентом" может стать любой человек.

Вчера ты меня спас? Накормил и обогрел?

Спасибо! Ты хороший человек!

Но сегодня я заберу тебя или твою жизнь — ничего личного! Уплачено...

Мы не любим никого — и никто не любит нас.

Наши миры не пересекаются. Почти не пересекаются.

Но иногда — что-то происходит с мирозданием, ломаются привычные линии, искажается мир — и напротив тебя сидит обычный человек. Может быть — совершенный чужак, впервые заглянувший в твой дом. А может — твой сосед, друг или родственник.

"Доброго здоровья..."

К чести мужика надо сказать, что он и глазом не моргнул. Что уж там у него внутри творилось — Бог весть! Но внешне он остался столь же невозмутимым, даже к оружию не потянулся.

— Пан Влад. А вас, панове, как звать-величать, прикажете?

— Мирон. Мирон Нечипоренко.

— Не слыхал... — дипломатично отвечает мой собеседник.

Усмехаюсь, и неторопливо протягиваю руку к кобуре.

Вот тут он дернулся! Пальцы напряглись, и чуть натянулась ткань рукава куртки на правой руке — готов дядя стрелять. Сжался он, вот мускулы ткань и натянули.

Останавливаю движение руки и показываю ему раскрытые ладони.

Так, вроде бы, успокоился Влад.

Секунда — и на моей ладони появляется пистолет. Держу его боком, так, чтобы клиент мог прочитать дарственную табличку на рукоятке.

Затейливая вязь латинских букв по серебру складывается в слова — "Поручнику Рокецькому в день юбилея части от сослуживцев". Примерно так можно перевести эту надпись.

Во всяком случае, Влад это может прочесть без труда.

Ослабли напряжённые мускулы на его правой руке — прочёл...

— Мариан?

— Зыгмунд — его сын.

Мой собеседник должен хорошо помнить этот эпизод...

Ввязавшись во встречный бой, солдаты польской бригады тогда не растерялись. Как бы ни изощрялись в своих будущих мемуарах непосредственные участники этого боя, жолнежи вовсе не были напуганы и деморализованы внезапным нападением. В конце концов, это тоже были обстрелянные солдаты, имевшие за своими плачами опыт участия во всевозможных "миротворческих" миссиях. И что делать в подобном случае — они вполне себе представляли.

Головной батальон, под командованием майора Рокецького развернулся в цепь слева от дороги. И выбросив в стороны расчеты пулеметов, смог остановить отчаянную атаку противника. Да, большинство пулеметов было при этом уничтожено, но батальон успел закрепиться, зацепившись за домики небольшой деревеньки. Солдаты даже ухитрились отрыть укрытия для своей бронетехники, попросту углубив имеющиеся естественные ямы и промоины. Над землей высовывались только башни с крупнокалиберными пулеметами — и это моментально ощутили нападающие. На своей шкуре, ага...

А под прикрытием батальона разворачивалась для удара вся бригада. Чаша весов опасно заколебалась. Утратив своё преимущество внезапного нападения, украинские части имели впереди неприятную перспективу полноценного войскового боя. А учитывая наличие во втором эшелоне поляков дивизиона крупнокалиберных самоходок...

И в тот момент, на командном пункте батальона появилась группа солдат. Во французском армейском камуфляже, с "АУГами" наперевес, группа крепких мужиков, проскочив простреливаемый участок местности, ввалилась в наскоро отрытые окопы.

— Мсье! — окликнул один из них пробегавшего мимо сержанта. — Командир! Мне очень нужен ваш командир!

Говорил он по-польски неважно, но смысл слов был вполне понятен.

— А кто вы? — напрягся жолнеж.

— А! Лейтенант Шери, вторая рота третьего батальона. Офицер связи — там, за холмами, наши пушки! Надо согласовать цели... Да где же ваш командир?

Вот поставьте себя на место этого сержанта.

Вас зажали почти в чистом поле, противник имеет численный перевес — и тут на помощь приходит артиллерийская батарея... Вы долго станете мурыжить их корректировщиков?

— Пароль?

— Краков! Так ведь? — ответил француз.

Пароль, строго говоря, был вчерашним... но сержант не слышал, чтобы сегодня кто-нибудь назначал новый. Надо полагать, не слышали этого и французы.

Поэтому сержант не стал разводить антимонию дальше и, махнув рукой, пригласил корректировщиков следовать за ним. Далеко идти не пришлось: командный пункт батальона размещался в обыкновенном жилом доме, на подходах к которому стоял бронеавтомобиль комбата. Под бетонным козырьком погреба часовой. Подойдя к дому, французский лейтенант кивнул своим сопровождающим, двое из которых отделились от основной группы и заняли посты поблизости, контролируя все подходы к дому.

— Ваш командир располагать здесь штаб? — поинтересовался лейтенант у сопровождавшего их сержанта.

— Так есть, — кивнул тот.

Стоявший в дверях дома часовой, увидев незнакомых людей, насторожился и перехватил поудобнее автомат.

— То французы, корректировщики! — пояснил сержант часовому. — Позови адъютанта!

Выскочивший наружу подофицер заинтересованно посмотрел на гостей. Вздохнув, французский лейтенант снова пояснил причину своего появления и, вытащив из кармана закатанное в пластик удостоверение личности, протянул его адъютанту.

— Вы должны были получить предупреждение по связи.

Подофицер кивнул.

— Да, такая радиограмма была. Прошу вас следовать за мной.

Отступив в сторону, он сделал жест рукой, приглашая корректировщиков внутрь.

В комнате, где разместился штаб батальона, дым стоял коромыслом. Непрерывно куривший командир батальона сидел около радиостанции, что-то объясняя собеседнику на том конце. В противоположном углу кричал в трубку спутникового телефона другой офицер. На вошедших никто не обратил особого внимания, и только спустя пару минут комбат оторвался от радиостанции и повернулся в сторону гостей.

— Кто то есть, Марек? — спросил он у своего адъютанта.