На одной стене висело потемневшее от возраста и пыли (ведь пол-то был глиняный) полотно с вышитыми на нем разноцветными узорами. На другой — военная гордость Овсия — местами поржавевшая, зазубренная сабля с серебряным эфесом и кремневое ружье с резным, усеянным множеством мелких трещинок, деревянным прикладом.

Вначале я подошел к иконам. Написаны на досках. Художник, видать, особым умением не блистал. Лики Христа и Богородицы смазаны, невнятные. К тому же, их покрыла многолетняя копоть.

Разглядев сквозь облезшую краску сучек, паутину в углу со скопившейся на ней пылью, вновь поразился полноте реальности происходящего.

"Неужели все это проделки монстра Хроникона?"

Ледяной ветерок страха вновь повеял в груди. Прогнав его прочь и опять треснувшись головой о потолок, подошел к ружью. Стал разглядывать, совсем позабыв, что за мной тоже наблюдают. Голос Овсия заставил вздрогнуть.

— Добрая рушныця, у басурмана добыл. Жаль, колесико треснуло. Наш кузнец чинить не берется. Нужно идти в Полтаву. Там сделают. Только вот дорога не близкая да и сила не та... А рушныця, смотри, еще и сгодится...

Глядя на деда глазами "дурныка", телепатически всячески поощрял разговор. Пора осваивать следующие ступени: навивание и контроль. Без них добиться чего-либо не удастся. Согласно рекомендациям "коллег", можно пытаться на вторые-третьи сутки после темпорального шока.

— ...еще постреляем. Козаки болтают — война будет... Царь московитов Петр со шведским Карлой. Ну а Карла уже подмял датцев, саксонцев и пыхатым польским панам чубы подрал... Да и по заслуге им — "пся крев". Привыкли нас за быдло держать... Вот и говорю: еще пригодится... Саблей махать мне уже не сподручно...

Он надолго умолк. Похоже, сожалел, что распустил язык. Я же тем временем, усевшись на пол и прикрыв глаза, обдумывал его слова.

Темпоральный прыжок не только удался, но и вывел в нужную точку пространства и времени. Уже не малая удача...

— Спать, дурныку, ночью будешь! А теперь вставай, пошли к отаману.

Тон Овсия на удивление резок. Не может простить себе лишней болтливости.

И вновь уже в который раз я ударился головой.

— Ну, бугай! Хату развалишь. Не зря Палажка пускать не хотела... Тьфу! Прости, Господи, и где ты только взялся на мою седую голову? Кхе,.. кхе,.. кхе...

Дождь еще сеял едва заметной пылью. Но вот-вот должен был прекратиться. Сквозь разорвавшуюся облачность то и дело проглядывало солнышко.

С крыши хаты вода стекала в небольшие выкопанные вдоль нее канавки, затем попадала в другие, отводящие от глиняных стен.

Ноги сразу увязли в грязи. Она прилипала к подошвам, выступала между пальцами.

Хождение босиком причиняло массу неудобств. Непривыкшие к столь грубому обращению ступни ощущали каждую кочку, камушек или колючку. Если бы не чудодейственная регенерация, мои ноги представляли бы сейчас жалкое зрелище. Но и так кожа на них от въевшейся грязи почернела, огрубела, на пятках появились мелкие трещинки.

— Смотри-ка, веселка! Боже! Какая красивая!

Непонимающе посмотрел по сторонам.

Честно говоря — ничего особо веселого не нашел, но, проследив взглядом за пальцем Овсия, изумленно ахнул, враз позабыл о грязных ногах и о еще гудевшей от знакомства с потолком дедовой хаты голове. Оттуда, где за холмом текла река и колыхалось море камыша, до самого горизонта через треть небосклона сиял нерукотворный мост радуги.

Овсий, глядя на него, крестился. Я же стоял, открыв рот, не в силах оторвать глаз.

Мне приходилось видеть радугу, но такую! Столь близкую и реальную, сияющую и поражающую насыщенностью тонов. А за ней, о чудо! Была вторая и третья. Пусть не столь яркие и четкие, но вполне видимые. Буйство красок и цвета восторгало и пугало одновременно. Первый раз в жизни мне захотелось перекреститься, преклонив колени перед силой природы или божественного проявления.

Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый — они все были здесь в первозданном чистом виде. Такими, как их сотворил Господь. Да что это я? Ведь это всего лишь преломленный спектр! Да любой ребенок знает! А размеры и яркость красок — чистота атмосферы и толщина озонового слоя. Всего-навсего! И нет тут ничего чудесного.

Но убедить себя оказалось не так-то просто.

Мы добрые полчаса глазели на радугу, и лишь когда она поблекла и утратила свою прелесть, отправились в путь.

Дед взял с собой заостренную палку. Зачем она, я вскоре понял на собственном горьком опыте.

Короткий путь к селу пролегал через "ярок". Спускался Овсий осторожно, то и дело опираясь на "палю". Я же, поскользнувшись, свалился в грязь, окончательно перемазав и без того не особо чистые штаны и рубаху.

— Ну, как черт! — буркнул дед, неодобрительно оглядев меня с головы до ног. — Стыдно людям показать!

Пришлось опять счастливо улыбаться и бездумно пялиться на черные от грязи руки. Мою персону в селе оценили "по достоинству" — встречные бабки и молодки крестились, хлопцы многозначительно крутили пальцем у виска, старики неодобрительно поглядывали на Овсия, мальчишки кидали вслед гнилые яблоки, кричали: "Дурныку, дурныку, свалился з курныку!"

Дочь атамана — круглолицая, черноглазая Наталка — прыснула со смеху и, зажав руками рот, скрылась за дверью.

Атаман, недовольно поморщив рябой нос и презрительно прищурившись, буркнул:

— Ты, Овсию, нашел, тебе за ним и ходить... В воскресенье отведи к Феофану в Михайловку. Пусть глянет. Может, он чего скажет.

Так я остался под опекой Овсия. Ночевать приходилось то на берегу реки, то под "копыцею", где было не так уж плохо. Помогал по хозяйству: где чего поднять, поднести. На более "не хватало умишка". Ходил по деревне, рассматривал предков, слушал их разговоры. Так сказать, вживался в образ и ждал, когда меня поведут к Феофану.

* * *

Наконец, сей торжественный день наступил. Ранним утром, когда восток уже сиял червонным золотом, но солнышко еще не явило свой лучезарный лик; когда серые тона минувшей ночи бессильно жались по углам, уступая место ярким краскам молодого дня; когда сырость и прохлада бессовестно лезли под холщевую рубаху и штаны, гоня прочь сладкий рассветный сон, я услышал голос Овсия:

— Вставай, дурныку! Хай тоби грець! С тобой и мне хлопоты! Вот бери... штаны, сорочку, лычаки, брыль... Палажка приготовила. Да сбегай к речке, обмойся. Замурзаный, точно чертяка! А то стыда с тобой наберусь... Скоро и меня дурныком звать начнут... Если б только в Горбах, а то и в Михайловке. Давай. Только быстро! Одна нога там, друга — тут.

Напялив соломенную широкополую шляпу на поросшую ежиком волос голову и зажав под мышкой остальной "скарб" — поспешил к реке.

Окунувшись в ее "парное молоко", почистив зубы лоскутком холстины со щепоткой соли, которую регулярно таскал из деревянной солонки Овсия, примерил обновки: рубаха была почти впору, штаны — все равно коротковаты. Не доросли еще предки до нашего размера! С нежностью посмотрел на мою первую в этом мире обувь. Наконец-то! Похоже, кончились мои муки. Лычаками дед назвал плетенные из коры лапти с длинными тесемками сзади.

"Вот бы эту модельку опробовать на Козлобородом "коллеге" да на малышке Жаклин", — мечтал я, пытаясь пошевелить пальцами и завязывая тесемки вокруг ноги. Ни тебе потоудаляющей стельки, ни принудительной вентиляции, ни адаптационной способности к индивидуальной конфигурации ног. Все... все... натуральное, природное... Черти б его побрали!..

Посмотрел на свое отражение в воде. Оттуда на меня глянул полупрозрачный Андре: привычный овал лица, прямой нос, немного прищуренные глаза, щеки, заросшие пятидневной щетиной, слегка оттопыренные уши. Я совершенно не был похож на "дурныка". Пожав плечами, повесил на губы отработанную за последние дни счастливо-дебильную улыбку. Показались два ряда белых ровных зубов. Таких ни у кого здесь не видел.. И вовсе не убедительно! Вся надежда на телепатический контроль, благо, в последние дни он дается намного легче. Пока во мне еще должны видеть дурачка. Долго так, конечно, продолжаться не может. Но пару-тройку деньков — желательно.

Овсий, нарядившись в новые шаровары, вышитую рубаху, безрукавку, подпоясавшись потертым поясом, в знавших и лучшие времена кожаных сапогах, в новеньком соломенном брыле, придирчиво меня осмотрел и, похоже, остался доволен.

— Ты смотри, хорош, еще и девки заглядываться станут. С Божьей помощью где-нибудь и пристроим, — ухмыльнулся в прокуренный ус. — Пошли, а то наши уже он как далеко. Попробуй, догони...

Дорога на Михайловку, где поп Феофан "справлял" воскресную службу, начиналась сразу за селом. Мы бодро шагали в противоположную сторону от реки.

Стоило солнцу подняться чуть выше, как летний день полностью вступил в права. Стало жарко.

Пыль, поднятую нашими ногами, ветерок, немного покрутив, уносил в сторону. Поля, на которых золотилась пшеница, белела гречиха, сменились зеленым ковром с вкраплениями фиолетовых, синих, красных и белых цветов, напоминавших вышивку на сорочке Овсия. Среди мириады насекомых, всевозможного окраса бабочек, стрекочущих кузнечиков я с удивлением узнал пчел. А вскоре показалась и сама пасека. Низкорослые деревянные "домишки" — ульи — на невысоких ножках с непривычными щелевидными прорезями были развернуты к солнцу.

Хотя чему удивляться? Раз есть мед — значит и пчелы.

А вот как раз удивляться в последние дни мне приходилось частенько. Оказывается, свиней можно пасти в дубовом лесу, рыбу колоть острогой, дикую утку на лету бить из лука стрелой, дом освещать масляной лампой, а то и лучиной. Из соломы делать крыши домов, заборы, а смешивая с глиной — и стены. Из лозы, коры березы и той же соломы плести — брыли, лычаки, всевозможные корзины и сумки, рыболовные снасти...

От этих мыслей меня отвлекла стайка испуганно кричащих птиц. Она то припадала к земле, то поднималась ввысь, то рассыпалась, то вновь собиралась воедино, стараясь оторваться от преследовавшего ее луня, ловко повторявшего все маневры. Неизбежно, как сама судьба, он преследовал избранную жертву.

По мере приближения к Михайловке, дорога становилась оживленней. В нее, словно ручейки в реку, вливались тропинки из соседних селений и хуторков. Вот, кроме пеших, уже виднеются несколько телег с запряженными в деревянное ярмо волами. Что везут — не видать. Укрыты от любопытного взора попоной.

Что ж! За эти дни я немного "поднатаскался" и уже сам мог читать лекции "коллегам". Вот хотя бы рассказать, что такое овод и за какое место он больно кусает. Или о специфике отхожего места предков. Чем не тема для лекции на ученом совете? Не зря Козлобородый твердил, что мелочей в нашем деле не бывает. Пусть бы послушал...

Поднимая пыль копытами лошадей, не особо церемонясь, словно коршуны среди прочего пернатого сброда, проскакали богато одетые всадники.

Успел увидеть надменные лица, добротное сукно, кожаные сапоги, серебро оружия, резные приклады ружей и глотнуть немного дорожной пыли, сразу осевшей грязью на вспотевших лицах...

— Насосались нашей кровушки клещи поганые! И не лопнут! — зло прошептал им вслед Овсий. — Бес им в ребро. Свои — а хуже ляхов... И как только их Господь терпит?

Послышался колокольный звон, а вскоре мы вошли в поселок, что был несравненно больше приютивших меня Горбов. И улицы ровней и "хаты" добротней. На воскресную службу к деревянной церквушке стекался народ, причем не только из близлежащих, но и более дальних мест. Среди чужих попадались и знакомые лица: горбовский рябой атаман Степан Зозуля с круглолицей дочерью Наталкой и ее ухажером Петром, их односельчане. Приодетые, серьезные.

Однако в небольшой храм прихожане сразу попасть не смогли и теперь толпились у дверей, ожидая, когда выйдет старшина. Мы с Овсием и вовсе стояли в сторонке. Нам идти последними. Если, конечно, Феофан соизволит снизойти...

Наконец, преисполненная своей значимости "заможна старшина" показалась на "свит Божий" и уступила место прочему разношерстому люду.

Насколько я понял — это была даже не верхушка сословной пирамиды, а так, сошка средней руки. И, тем не менее, им кланялись, угодливо сгибая спины. Существенно разнилась и одежда: сафьяновые сапоги, шелк, "намысто" из натуральных камней, в ушах и на пальцах женщин — золото. Добротная кожа, сукно, вышитые рубахи, серебро оружия, золото цепей и крестов — у мужчин. И все те же уже знакомые брезгливо-надменные взгляды...

— Погодь тут,.. — буркнул хмурый Овсий, — схожу к Феофану...

Дурковато ухмыльнувшись, я кивнул головой...

Проходя мимо зозулиной Наталки, один из панов задержался, внимательно глянул ей в глаза, лихо подкрутил ус — отчего девушка мигом зарделась и скрылась за спиной как-то сразу поникшего батюшки. Видать, приглянулась девка.

Ожидал я Овсия довольно долго. Но вот он, наконец, подошел, взволновано теребя соломенный брыль:

— Ну, дурныку... Глянет он на тебя... Вот уж бы не подумал... Пошли... Та брыля,.. брыля своего сними,.. ирод...

У распахнутых дверей церкви старик остановился и трижды широко перекрестился.

Шагнув за ним, сразу ощутил специфический запах... Курили благовония... Потянув носом, выразительно глянул на Овсия. Тот раздраженно отмахнулся:

— Ладан...

Внутри царил полумрак. Горели свечи, освещая лики святых. Их пламя, раздуваемое сквознячком, колебалось из стороны в сторону, отчего строгие лица Иисуса, Богородицы казались еще строже, будили в душе тревогу, заставляли задуматься о бренности земного бытия...

Я невольно почувствовал присущий этому месту дух святости. Здесь все "по-настоящему", совсем не так, как на теоретических лекциях в реальном мире. Реальном ли?

Слушая распевный голос Феофана, окруженного внимающими прихожанами, в который раз поймал себя на мысли о невероятности происходящего.

Попробовал телепатически прощупать священника. Не получилось. Попытался еще раз — вновь без толку... нет, результат все же был. Меня заметили. Пришлось повесить "фирменную" улыбку.

Отстранив рукой прочих, поп сделал шаг мне навстречу.

— Так вот ты каков, Овсиев "дурнык"... Ну-ка, дайте мне взглянуть на сие диво... Высок да статен...

Вмиг я стал центром всеобщего внимания. Кстати, на будущее нужно учесть, что в церкви телепатия не проходит. Значит, о навивании или контроле сознания здесь речи быть не может. Думаю, Козлобородый и его коллеги об этом не знали.

— Звать-то тебя как, отрок?

Разглядывая Феофана, грузного пожилого мужчину с длинными седыми волосами и бородой, с нездоровыми мешками под пронзительными серыми глазами, мясистыми губами и широким носом, в черной рясе и большим серебряным крестом на груди, на миг утратил осторожность. Может, попал под его непонятную магию. Но, так или иначе, сам не желая того, тихо, почти шепотом ответил:

— Андрий...

В наступившей тишине стало слышно, как под деревянным потолком гудит и бьется залетевшая оса.

— Овсий говорил, что ты нем... Значит, Андрий... Откуда родом?

"Ну, нетушки! Хватит, и так разболтался", — я не на шутку на себя разозлился. Придав лицу максимально дебильный вид, выпустил порцию слюней.