Страница произведения
Войти
Зарегистрироваться
Страница произведения

Рыцарь Бодуэн и его семья. Книга 1.


Опубликован:
07.11.2006 — 15.06.2010
Аннотация:
"Противу безрассудной любви ничего не может человек". Св.Иероним.
Предыдущая глава  
↓ Содержание ↓
  Следующая глава
 
 

Еще брат рассказывал о долине, где сокрыт король Артур, и прочие бретонские сказки про рыцарей и фей. Очень интересные истории и вовсе не страшные. Не говоря уж о всяких байках из замка Куси — про турниры и крестовые походы, и про то, как сеньоры Куси получили свое полосатое знамя. У них, оказывается, знамя испортилось в бою с сарацинами, и тогда сеньор взял свой беличий плащ и кусок красной ткани и приказал сделать новое — чередуя геральдикой одобренные беличий мех, vair, и красный цвет, gules.

А Шатленом де Куси меня прозвали вскоре после твоего приезда, любимая моя. Брату это понравилось — у них в Куси тоже знали и то и дело цитировали прегорестную балладу о рыцаре-шатлене, полюбившем даму де Файель. Так он полюбил эту даму, что отправляясь в Поход в Земли-за-Морем, завещал верному оруженосцу в случае смерти господина от сарацинского оружия вырезать у него из груди сердце и доставить обратно в Куси, возлюбленной госпоже. Он храбро сражался, но однажды его окружило сразу сто, нет, двести сарацин, и почти всем он снес поганые головы с плеч, так что весь забрызгался их черной кровью; но тут подоспело еще сто сарацин, братья первой сотни, и разрубили храброму шатлену голову, как спелую тыкву, напополам. Шатлен упал с седла на землю, залившись алой христианской кровью, но был еще жив, и успел препоручить себя Господу Христу, а также приказать оруженосцу не пренебрегать его планами насчет сердца. Потому что, видишь ли, милая моя, он так любил свою даму, что сердце его принадлежало ей и при жизни рыцаря, и по ее окончании. Оно ведь только для дамы и билось, а значит, перестав биться, должно было отправиться к милой в серебряном ларце — знаком преданного служения даже до самой смерти.

И оруженосец, обливаясь слезами — любой бы тут плакал, тяжело у господина сердце вырезать! — сделал по его приказу, похоронил шатлена по-христиански и повез его сердце в прекрасном дорогом ларце во французский лен. Но муж нашей дамы де Файель был большой злодей и давний враг поэта — шатлен ведь еще и в поэзии преуспевал! Так что люди завистника подстерегли на дороге верного оруженосца и отняли у него серебряный ларец, думая, что там лежат сокровища. Открыл ларчик злой сеньор де Файель — и сразу догадался, что за кровоточащее сердце там покоится, и что кровоточит оно из-за любви к его супруге. Любой хороший христианин не осквернил бы останков крестоносца, лучше отдал бы влюбленное сердце бедной даме; но не таков был наш злодей (представлявшийся мне в детстве похожим на отца: невысокий, широкоплечий, с рыжими волосатыми руками, яростно сжимающими бедное сердце в жесткой горсти, ревниво выжимающими из него кровь...) Он задумал огромное зло и бесчестье: отдал сердце своему повару, сказав, что оно бычачье, и велел приготовить из него кушанье для своей жены. Бедняжка баронесса, ничего не подозревая, отведала ужасного кушанья — и только тут супруг, усмехаясь, сообщил ей страшную истину: что влюбленный шатлен де Куси умер, а его любящее сердце она, изменница, только что съела собственными устами. Дама де Файель, видно, была покрепче моей матушки, скорее вроде тебя, любимая: она не умерла немедленно от горя, но гордо сказала тирану: что же, спасибо, супруг, за это самое сладкое кушанье на свете! такое уж сладкое, что после него никакого другого кушать не хочется. Так и заморила себя голодом дама де Файель, и на небесах вскоре соединилась со своим возлюбленным. И стали они оба как ангелы — на небесах ведь не женятся и не выходят замуж...

Эта история была одной из немногих, которые я не мог спокойно слушать — так и заливался слезами. Когда захожий жонглер (в нашей глуши их было немного, да и отец не жаловал бродячих певцов, считая, что они все нахлебники и воры) заводил эту препечальную балладу, я уже знал, когда дело дойдет до самого грустного, и заранее зажимал уши. Но напев, который я, на беду, помнил наизусть, сам собой продолжался у меня в голове, и я все равно плакал вовсю. Лучше уж заранее выйти из залы и вовсе не слушать — вернуться, когда запоют что-нибудь веселое. Жонглеры к нам все-таки иногда забредали — особенно на праздники; мы с матушкой их привечали, а отец, когда бывал в хорошем настроении, терпел их вечер-другой при условии, что они рассказывали непристойные истории или жесты о том, как кто-нибудь кого-нибудь зарубил, и хлынула кровища, а отважный пэр Франции развернулся — и одном ударом уложил еще пару дюжин врагов...

Жалобных баллад, вроде истории шатлена или Флуара с Бланшефлор, он не любил. И это единственное, в чем мы с мессиром Эдом сходились, хотя я не мог их слушать из жалости, а отца они почему-то гневили. Он называл такие повествования "похабными байками"; куда менее развращали, по его мнению, стишки про сводню Рише, бывшую монахиню, или простые анекдоты про хитрых крестьян, шлюх и воров. Возможно, он в чем-то был прав. Низкие книги подвергают нас лишь низким искушениям, которым куда легче противиться. Женщине менее лестно представить себя милашкой Рише, чем благородной страдалицей де Файель.

Меня на самом деле ужасно влекли стихи и песни. Даже их исполнители, а уж тем более слагатели представлялись мне существами почти ангелическими — тот, кто может запечатлевать чужие страдания и радости в таких музыкальных стихах, от которых люди то плачут, то смеются, является более чем человеком. Отец презирал певцов, почитая их ярмарочными шутами, но я твердо знал, что дворяне и рыцари тоже бывают поэтами — вот, например, взять хоть Конона Бетюнского или шатлена де Куси! Сарацинов этот шатлен рубил направо и налево, ничуть не хуже мессира Эда, и оруженосец у него был, и замок; однако же отнюдь не гнушался он тем, чтобы слагать рифмованные строчки! Мечта написать стихи с детства жила в моей душе — настоящие стихи, чтобы их запомнили другое люди, и выучили наизусть, и пели в ярко освещенных залах на великие праздники, а знатные сиры утирали бы слезы и говорили: ах, кто же сложил такую прекрасную ретроэнсу? Длинное лэ? Эстампиду? Ах, такой-то дворянин из Шампани? Передайте же ему, любезные певцы, кошель золота и боевого коня, пускай приезжает служить к королевскому двору, он в самом деле умеет благородно чувствовать! И никто тогда не сможет сказать, что я ни на что не годен. А пикардийских дурацких "фабло" и стишков-анекдотов я ни за что не стал бы складывать! Ни за что!

К счастью, отец долго не знал о моих мечтаниях. Когда же узнал, осердился по-страшному — и я далеко не сразу узнал причину такой ярости.

Однако для написания настоящего стихотворения мне не хватало ума и памяти. Трудно складывать строчки, если не умеешь писать; а из сильных чувств я до некоторых пор испытывал только страх и жалость, которых недостаточно для ретроэнсы или эстампиды. Годится разве что для "плача" — и то, рассудив здраво, кому захочется слушать плач, посвященный тому, как поэта опять высекли ни за что ни про что? Сочинить стихи про какого-нибудь святого было бы более уместно — беда только, что большинство житий и без того доходило до меня в виде кантилен, так что переиначивать их по-своему не было резона. Мне казалось — даже побывай я в городе, со мной тут же произошло бы некое приключение, и я разом научился бы плести рифмы. Не писать же про деревенские пустяки вроде "дерева фей" или пасхального обжорства после поста! Оставалось только ждать, пока со мной случится что-нибудь, достойное настоящих стихов. Что-нибудь благородное.

Тогда, по великой милости своей, на девятом году моей жизни Господь пожалел меня и послал мне тебя.


* * *

"Мальчик, почему вы плачете?" — не без осуждения сказал у меня над ухом тонкий голосок. Совсем незнакомый, немножко сердитый. Я яростно поднял глаза: не затем я залез в самый дальний угол кухни, в щель между печью и стеной, чтобы меня оттуда доставали какие-то незнакомые голоски! А залез я туда, как уже было верно замечено, чтобы поплакать. Сразу после отъезда брата отец припомнил мне "осадную башню" — мы с братом построили ее, играя во взятие Константинополя, о котором тогда только и говорили — и я сполна получил за Эда, за себя и за то, что отца раздражало любое упоминание о покорителях Византии. По невнятным мне причинам (и к превеликой моей жалости!) он никогда не ходил в далекие походы, но весьма завидовал удачникам-крестоносцам, из которых даже самый последний оруженосец, по слухам, сказочно обогатился в этом предприятии — и деньгами, и святыми реликвиями, которые спасают лучше любой индульгенции.

Поэтому наша "константинопольская" игра — о которой я сейчас расскажу, как об образчике благородства моего брата — в итоге отлилась на моей шкуре. Башню мы строили вместе, под рассказы Эда о хитрости старого слепого "дожа" (дож — это значит, византийский граф), Анри Дандоло, который мстил грекам за то, что некогда они лишили его зрения. Байки из Куси — да что Куси, весь крещеный мир не переставал говорить о великой победе франков, об императоре Бодуэне Константинопольском и его удачливых приспешниках, о том, как подло и неблагочестиво обходятся друг с другом трусливые греки — владыки режут друг друга и ослепляют, продаются магометанам в войне против собственных братьев — нечего удивляться, что для их прекрасной державы Бог избрал других хозяев, истинных христиан! Брат обводил языком губы, не без зависти повествуя о сокровищах Востока ("Горы дорогой посуды, горы высотой с нашу церковь! Ковры, тканые сплошным золотом! Один такой ковер стоит, как обе наши деревни, а если пропустить его через обручальное кольцо, легко пройдет — тонкий, как лебяжий пух! Оружие-то, братец, только подумай — чудесные мечи с рукоятями из кости и золота. С мощехранительницей, в которой — то волос самой Богородицы, то зуб самого крестителя Иоанна! И украшен мощевик алмазами величиной с ноготь моего большого пальца. Вот какое чудесное оружие дал Господь этим неблагочестивым людям, но против крепкой христианской стали, приправленной молитвой, ничего не поможет!") Все ведь знают, что в Константинополе собраны две трети всех сокровищ мира. И о реликвиях великой святости Эд говорил — о плащанице, в которую по смерти был запеленат Господь наш — ветхая ткань Иосифа Аримафейца, посмертные пелены Спасителя: полотно крестильной чистоты, на котором ясно запечатлелись следы Его страданий, полосы бичевания, рана в боку от Лонгинова копья. Терновый венец! Этот, правда, достался венецианцам — император заложил его купцам, чтобы оплатить расходы коронации. Но у франков остались два обломка истинного Креста, толстые, как человеческая нога, длиной в полсажени! И наконечник Лонгинова копья! Мощи апостолов! Два гвоздя из Распятия! Если бы нашим крестоносцам хоть шляпку от такого гвоздя даровали жадные греки, когда мы пришли освобождать Гроб Господен, вздыхал Эд, впечатывая увесистый кулак в мягкую землю садика — ни один простой паломник не пал бы в битвах, не то что знатный рыцарь! Я слушал, кивал и возгорался храбростью. Храбрость нуждалась в выходе наружу, и мы вдвоем с большим рвением соорудили из садовых лестниц и брусьев, приготовленных для изгороди, недурную осадную башню, с помощью которой неоднократно взяли штурмом садовый сарай. Садик у нас небольшой и не слишком богатый — отец не одобрял матушкиного увлечения цветами, предпочитая виноградники — но все же розы там росли пышно, вился по земле белый шиповник, и отдельной клумбой близ навозной кучи стояли белые и розовые лилии, как раз к Пасхе раскрывшие свои длинные узкие бутоны.

Мы вовсе не попортили цветов, и ни одного бруса не сломали, просто связывая их пенькой. Так что отец рассердился напрасно, осадную нашу башню было так же легко разобрать, как и выстроить. Брат как раз изображал узурпатора Мурзуфла и кичливо покрикивал с крыши сарая, чтобы "франкский свинья убираться живо прочь!", и еще что-то, выдаваемое им за греческие слова. Эд горстями бросал на меня сухие кленовые листья, густо покрывавшие плоскую крышу сарая. А я, изображая собою франкское воинство, хохоча во все горло, пристраивал снизу нашу некрепкую башню, выкрикивая: "За святую веру! За законного императора! За графа Фландрского! За короля Франции!" Не то что бы я, шампанец, любил парижского короля — но по сравнению с подлыми женственными греками кого хочешь полюбишь: так мне, по крайней мере, казалось по молодости лет. И моя отчаянная храбрость столкнулась с превосходящим противником — со стороны дома неожиданно подошел отец.

Эд заметил его первым и сделал мне отчаянную рожу с крыши сарая — но я, увлеченный осадой, не обратил внимания на братское предупреждение (показавшееся мне очередным проявлением византийского низкого коварства). Истину я понял, только когда меня сгребла за шиворот огромная рука.

С наслаждением встряхивая меня, мгновенно парализованного страхом (хотя рот еще по привычке смеялся), отец другою пятерней уже ломал ветки ближайшего куста, выкручивая зеленую, не желавшую ломаться лозу. Вот паршивец, приговаривал он, я научу тебя имущество поганить! Спасло меня вмешательство брата; тот бесстрашно спрыгнул с крыши сарая — а было там не меньше трех с половиной локтей высоты! — и умоляюще схватил отца за карающую руку. Сударь мой отец, сказал Эд учтиво, погодите драться, выслушайте, пожалуйста! Сейчас же пасхальная неделя, Господь велит в нее всех прощать, не надо, не наказывайте его. Пожалуйста, ради святого Причастия, которое мы только третьего дня все вместе вкусили в церкви! Мы же ничего не испортили; лестницы все целы, и веревки вовсе не запутались, если желаете, в один миг всё разберем и положим вещи по местам. И если уж на то пошло, так не младшего из нас двоих нужно наказывать, а старшего: ведь именно я, старший брат — просительно говорил Эд — придумал такую глупую, детскую забаву и подговорил на нее младенца. Вы правы, отец, это и в самом деле игра, недостойная отроческого возраста; накажите, по меньшей мере, обоих, но старший заслужил больше.

С такими благородными словами мой добрый брат собрался было снять рубашку и подставить спину — слишком привычным жестом, очевидно, частым для жизни оруженосца в Куси — но мессир Эд, нахмурившись, отпустил меня. Видно, он так не желал наказывать своего любимого отпрыска, что заодно решил простить и нелюбимого, о чем тут же и сообщил: ладно, мол, Пасха есть Пасха, ступайте оба и больше не грешите. Только прежде извольте разобрать это... уродство, да не путайте хорошую веревку. Остаток дня, до самого ужина, мы с братом провели за печальной работой — уничтожая и разбирая по частям так долго изготовлявшуюся башню, почти настоящую, такую прочную и красивую. Мы больше не смеялись и не болтали — я чувствовал себя, как Иона, которого целиком заглотил, но вскорости отрыгнул левиафан. Под конец брат оживился и рассказал мне несколько военных историй — про то, как в нашей Шампани собрался веселый турнир, все окрестности Экри-сюр-Энь были вытоптаны и усыпаны шатрами, рыцари ломали копья, а дамы раздавали им награды, торговцы подносили дары и угощения, а жонглеры откалывали кульбиты — и тут появился бродячий кюре Фульк Нейский, весь в лохмотьях, борода клочьями, тонзура шириной с тарелку, истинно — святой человек. Тощий, как скелет, с голосом громче турнирных труб, и начал проповедовать поход к Святому Гробу — да так громко, и благочестиво, и яростно, что все рыцари повалились с седел и пали к его ногам, позабыв даже про дам и про выпивку; и сам граф Шампани и Бри, наш добрый Тибо — Царствие ему Небесное — немедленно принял крест, заливаясь слезами и разом отпустив без выкупа всех своих тогдашних пленников. Вот, парень, что святость-то людская делает! (Наш отец все равно бы никого не отпустил, думал я — ни единого турнирного пленника, с которого можно содрать хоть денье, хоть клочок поганой ткани. Явись ему сам архангел Михаил с проповедью — все равно бы не отпустил. Но это потому, что граф Шампанский во много раз богаче, потому и щедрее. Бедность да гордость, они щедрости не друзья.)

123456 ... 282930
Предыдущая глава  
↓ Содержание ↓
  Следующая глава



Иные расы и виды существ 11 списков
Ангелы (Произведений: 91)
Оборотни (Произведений: 181)
Орки, гоблины, гномы, назгулы, тролли (Произведений: 41)
Эльфы, эльфы-полукровки, дроу (Произведений: 230)
Привидения, призраки, полтергейсты, духи (Произведений: 74)
Боги, полубоги, божественные сущности (Произведений: 165)
Вампиры (Произведений: 241)
Демоны (Произведений: 265)
Драконы (Произведений: 164)
Особенная раса, вид (созданные автором) (Произведений: 122)
Редкие расы (но не авторские) (Произведений: 107)
Профессии, занятия, стили жизни 8 списков
Внутренний мир человека. Мысли и жизнь 4 списка
Миры фэнтези и фантастики: каноны, апокрифы, смешение жанров 7 списков
О взаимоотношениях 7 списков
Герои 13 списков
Земля 6 списков
Альтернативная история (Произведений: 213)
Аномальные зоны (Произведений: 73)
Городские истории (Произведений: 306)
Исторические фантазии (Произведений: 98)
Постапокалиптика (Произведений: 104)
Стилизации и этнические мотивы (Произведений: 130)
Попадалово 5 списков
Противостояние 9 списков
О чувствах 3 списка
Следующее поколение 4 списка
Детское фэнтези (Произведений: 39)
Для самых маленьких (Произведений: 34)
О животных (Произведений: 48)
Поучительные сказки, притчи (Произведений: 82)
Закрыть
Закрыть
Закрыть
↑ Вверх