Узкие врата

— Так и будешь в ванной жить? Ванный житель...

— Так и буду. И жизнь моя будет весела и прекрасна.

— Думаешь?

— Уверен. В отличие от твоей. А все потому, что у меня тут есть унитаз... Умыться ты и на кухне можешь, это да, а вот остальное... Это дает мне неописуемые преимущества, так что рано или поздно придется тебе... ха-ха, капитулировать. Или, может... Рик! Ты к соседям будешь ходить или горшок заведешь?..

— Открывай, гад несчастный, — стараясь не расхохотаться, старший брат снова пнул дверь, сдвигая брови. — Ну же... Я дверь сломаю!

Ал под душем, кажется, ликовал.

— Не! Пожалеешь! Сам недавно ставил! А задвижка у нас крепкая, ее так просто не свернешь...

— Ну Ал же, не будь гадом, — Рик взглянул мельком на стенные часы и всерьез приготовился капитулировать. — Мне идти надо... Пусти, будь добрым братом! Мне... надо.

— Попить хочешь? — невинно осведомился светловолосый подлец, выключая воду. Теперь из-за двери доносились только сухие, чуть слышные звуки — видно, он вытирался. — На кухне в чайнике есть водичка...

— Ал!.. Я начинаю помышлять об убийстве...

— Ну ладно, ладно, снисхожу к твоим страданиям, — задвижка скрипнула, дверь начала приоткрываться. — Только если мне будет гарантирована... личная безопасность... пропуск для всего гарнизона...

Но поздно: Рик коршуном кинулся вперед, вставил ногу в образовавшуюся щель. Через минуту оба брата уже катались клубком по ковру, поднимая в солнечных лучах тучи пыли. Когда пыль слегка развеялась, стало видно, что наверху из двоих оказался старший; тот же, кого прижимали обеими лопатками к земле, отфыркивался и тяжело дышал.

— Ну, сэр... И где же ваша хваленая честь?.. Я вам, можно сказать, жизнь даровал... Кроме того, не хотите ли... воспользоваться дарованными благами цивилизации?

— О, грамерси, сэр, но сначала я вас придушу...

— Сэр Рик Безжалостный! А почему это у вас такое странное прозвище — "Безжалостный"?

— А это потому, что я — безжалостный, — доверительно объяснил Рик, подымаясь и приглаживая волосы. Младший брат, в одних трусах и драной футболке, приподнялся на локтях, тяжело дыша и улыбаясь. Светлые, почти совсем белые его волосы были мокрые, а теперь еще и в пыли.

— Ну и ковер у нас. Пропылесосить бы его, что ли...

— Потом. Ты лучше гантельками займись, — отозвался Рик уже из ванной, и вскоре там зажужжала его электрическая бритва. Брился он каждый день — удивительно был чистоплотен, даже в походах каждое утро начинал с бритья и чистки зубов...

Все еще продолжая пренебрегать братским заветом, Ал повертел головой в поисках одежды... Золотая пыль кружилась в золотых солнечных лучах. Кто сказал, что солнце — белое? Оно золотое, совсем золотое. Золотой свет...

...Золотой свет падал на глаза, нестерпимо яркий, алый сквозь веки.

Он попытался натянуть на голову капюшончик спальника — или уйти в него поглубже, ввинчиваясь, как сверло. Рик, отвяжись...Рано еще...

— Э-эрих! Проснулся, наконец, солнышко... ну вот и умница.

Какой же у этого парня противный голос. Насмешливый, и громкий, как сто колоколов... Теплый сон теперь совсем разбит, его больше не соберешь, оставалось только сесть в спальнике, потирая кулаками глаза. Боже мой, сейчас ведь часов семь, не больше...

— Давай лопай. Скоро приедем.

Фил сунул ему на колени — рукой равнодушной, будто чужую собаку кормит — пачку чего-то и пакет еще чего-то.

— Держи, раззява — разольешь...

В пакете оказалось молоко — нет, еще хуже: кефир. Фил всю дорогу умудрялся покупать самую ненавистную Алану еду: растворимый кофе в пакетиках, ливерную колбасу, творожную смесь... Теперь вот и до кефира докатились. Интересно, это он специально — или просто так само получается, что этот парень призван воплощать для меня все самое ненавистное?..

Ал отхлебнул белую гадость через дырочку в бумажном пакете, подавив стон отвращения. Я ненавижу кефир всей душой, еще с трехлетнего возраста... Но тебе этого не покажу ни за что на свете.

Однако когда он взглянул на пачку, стон все-таки сорвался с его запачканных кефиром губ. Луковое печенье "Поппи", до чего все же дурацкое название, обертка синяя, с пятнистым щенком в футбольных гетрах...

Что-то он рекламирует, какую-то футбольную команду. Ал за восемнадцать лет своей жизни так и не научился в них разбираться...

Стон его — так, тихое мычание — однако же не прошел мимо ушей внимательного спутника.

— Чего ты мычишь, как теленок крошки Марты?.. Еда не нравится нежному Эриху?.. Может, кефирчик?

— Я тебе не Эрих, — пробурчал он, изо всех сил борясь с желанием выплеснуть кефир в самоуверенную рожу. Спанье на жестких лавочках электрички в тонком спальнике, от трех ночи до семи утра, не способствует хорошему настроению. Особенно когда...

— Ах, прости, опять позабыл... Алан.

Ничего он не позабыл, врет, самовлюбленный кретин. Вон, расселся напротив на полскамейки, ноги расставил, ухмыляется... Хозяин мира. Посмотрите, вот он я, Годефрей Филипп, мне целых двадцать два года, я вешу восемьдесят килограмм, я — гордость своего колледжа и всей страны, потому что я очень, очень сильный... Машу мечом, разгрызаю кирпичи, ломаю бревна о собственную голову.

Электричку мягко потряхивало. Сквозь пыльное стекло свет был совсем золотым... Золотым, и ложился полосами, а за окном из-за света не видно почти ничего — только солнце...

Ал смотрел на это солнечное пятно, пока глаза его не заслезились. Нет, так нельзя. Как бы то ни было, Фил — не враг: скорее уж единственный союзник. Конечно, лучше бы это оказался кто угодно другой. Но что же делать. Бог судил так, и пока они вместе, друг с другом надо мириться. Потом, это просто колледжерская привычка — звать друг друга по второму имени, не по первому: вот Фила всю жизнь зовут Фил, он же не обижается...

Немного взаимной откровенности — и, может быть, станет лучше.

— Нет, Фил...Я не о еде. Просто... ну, это любимое Риково печенье. "Поппи". С этим самым щенком.

Но благие намерения, как всегда, не привели ни в какое хорошее место.

— А-ах, Эрих, лихорадка побери... До чего же мы чувствительные!

Лицо Фила стало резким от... злости? Досады?.. Он отвернулся к окну, едва ли не с ненавистью воззрившись на дохлую муху меж двойными, закупоренными с зимы рамами... Ну и чума с тобой. Да и вообще... пропади все пропадом.

...Солнечный день, кому он к Темным нужен. Какой солнечный... Проклятая весна вовсю сияет, и плевать она хотела, что у Алана Эриха пропал почти без надежды его единственный брат.

Ал встал, стиснув зубы, чтобы не разреветься от внезапной слабости (Фил только того и ждет... Наверное, поэтому при нем всегда так сильно хочется это делать?..), принялся сворачивать спальник. Тот выгибался, как живой, не желая лезть в чехол, вырывался скользким зеленым хвостом из рук. Фил краем глаза смотрел за этими манипуляциями, что не придавало рукам его товарища уверенности в движениях. Наконец тяжело вздохнул, поднялся, отобрал у Алана спальник и быстро упаковал его сам.

В это время дяденька машинист внезапно пробудился к жизни: прочистил горло и как-то стеснительно сообщил из решетчатой дырочки под потолком:

— Граждане пассажиры, наш электропоезд... гр-рп-шш... пр-рибывает... гр-ррых... на конечную станц...

Тут то ли дяденька, то ли радио совсем сломались, и остался только неубедительный ропот с потолка. Да ладно. И без него понятно, что на станцию Полянск.

...Фил, как всегда, готов, уже под рюкзаком. Застегнутый на все пуговицы, стоит в проходе, презрительно смотрит — не на товарища даже, на схему железнодорожных путей, приклеенную на стене... В то время как Ал пытается разобраться, десятью руками одновременно подхватить куртку, рюкзак, пакет с недопитым кефиром... Стоит неподвижно, и черные, завязанные в хвост волосы его не отливают ничем. Ни каштановым (как у Рика), ни серебристым... Просто черные.

Елки, елки, елки замелькали все медленней и медленней, перемежаясь домами, кривыми палисадниками, какой-то невысокой бетонной стеной... Господи, помоги нам, пожалуйста. Почему такая боль?..

...Алан Эрих, по отчиму — Алан Альфред, в своей восемнадцатилетней жизни сильно любил только одного человека. Своего брата.

Раньше еще любил матушку, но это само собой кончилось в тот день, когда она заглянула к нему в комнату, побледнела... и закрыла дверь с той стороны. Даже не то что бы он перестал ее именно любить — нет, просто он не мог больше ей верить, а все остальное без этого, оказывается, немногого стоит. Но зато в тот же самый день, когда у него внутри что-то щелкнуло и сломалось навсегда, из зла получилось и добро — у Алана появился брат.

То есть брат, конечно, был и раньше — всегда был, потому что старший; но этот факт долгие годы оставался совсем незамеченным, никак не влияя на Алову жизнь, потому что ему было всего десять лет, когда Рик ушел из дома.

У мамы тогда был уже третий муж — не Аланов отец, а как раз Альф, Виктор Альфред, человек очень богатый и добропорядочный, обеспечивший бедной брошенной даме Маргарите Эрике вполне безбедное существование. Еще бы — четырехкомнатная квартира в центре столицы, отличная машина, которую он иногда давал жене попользоваться, персидская очень дорогая кошка и краска для волос по сорок марок за тюбик!.. Даже наличие у возлюбленной двоих детей не остановило этого честного человека — женился и согласился усыновить обоих, притом что по характеру пасынки были не сахар, особенно старший — наверное, это такой возраст трудный, тринадцать лет...

Алан был тихий, маленький и светлый, как мать, а вот в Рике, похоже, вовсю проявлялась кровь папаши, самого первого Маргаритиного мужа, того, который теперь тихо спивался где-то на окраине, изгнанный из дома за полную неспособность обеспечивать семью... Вторая попытка замужества, плодом коей был Алан, оказалась несколько удачнее — только продержалась недолго, и ныне этот подлец и негодяй Эрих иногда посылал денег на содержание сына от своих щедрот, прямо-таки вырывая кусок хлеба изо рта новой своей жены и двоих детей... Да еще — открытки отпрыску на день рождения. Когда Алан был маленький, в эту знаменательную дату ему от отца достался красный игрушечный самокат. Прослужил он долго и был бы бережно храним и по сей день — да вот кто-то из девчонок, кажется, Изабелла, пару лет назад оторвал ему колеса. Такие маленькие детишки, а до чего же сильные. На гадости всегда сил хватает...

Итак, Альф был последним ценным матушкиным приобретением, и терять его она ни за что не собиралась. Альфу нельзя было перечить, а любить его надлежало, как Святого Франциска — благодарным ученикам. Рик продержался ровно полгода, после чего ушел из дома, хлопнув дверью, захватив с собою сумку с учебниками и личную карту; ушел он в неизвестном направлении, как потом оказалось — к своему родному отцу в его монашескую квартирку на окраине, и имя его в доме более не произносилось. Алан быстро понял, что дело обстоит именно так — ему хватило пары огненных материнских взглядов, благо мальчик понятливый; в десять лет он не был к брату, сопернику в материнской любви, особенно привязан и особой скорби не испытывал. Кроме того, у него теперь появилась совсем своя, собственная комната!..

А через полтора года родилась первая из девчонок — Изабелла. Вторая, Маргарита, появилась на свет еще двумя годами позже, но по противности даже превосходила свою сестру. Когда Алана заставляли с малышками сидеть, он подолгу размышлял над вопросом, какая же из них вреднее — и так и не мог однозначно определиться. Старшая была поумней и придумывала всякие гадости; зато младшая умела громче орать. Кроме того, обе они были вылитый Альф — курносенькие, широколицые, с коричневыми кудряшками... Прибавьте только седины в волосы, метра полтора роста и небольшое плотное брюшко — и получится точный портрет отца.

...Сам же Алан был светлый, чуть конопатый, щуплый для своих лет — и глаза матушкины, ореховые... Вот что у них с Риком было общее — так это глаза. Единственное, по чему в них можно было признать братьев — в спортивного сложения черноволосом красавце и тихом заморыше, у которого даже брови были светлые — русые короткие черточки...

Тихость характера и помогла Алану так долго продержаться в этом доме. Любовь к матушке — да тихость характера: ничего ему, в общем-то, не было надо, дали бы маленькую комнатку с закрывающейся изнутри дверью, да пару часов тишины, чтобы можно было спокойно читать... и писать. Писал он по большей части стихи — но иногда и короткие истории, чаще всего про вещи яркие и отважные, чего нельзя было бы ожидать при такой скромной внешности и забитом характере. Пожалуй, покажи он свои творения кому из друзей — засмеялись бы; он и не показывал, никогда не задаваясь мыслью, хороши его стихи или нет. Птица поет, кошка мяучит, дождь льет, и все это делают, как умеют. Вот и он, Алан, пишет как умеет, а что с этим будет дальше — это уже не его дело. Лишь бы не очень дергали...

Но вечно такое умилительное состояние вещей продлиться не могло. Оно и не продлилось — на шестой год совместной жизни с отчимом все старания сохранить мир в семье все-таки в очередной раз пошли насмарку.

...Куда-то Альф с мамой собрались вечером — кажется, в театр, но не исключено, что и в гости. Отец двух дочерей любил вывозить в свет красавицу жену (а Маргарита в самом деле была красавицей в свои сорок с небольшим, те черты, которые немного смешили в Алане, в ее лице проявились куда более изысканно — а кроме того, эти прекрасные, слегка подкрашенные золотистым светлые волосы, в которых не разглядишь ни ниточки седины...) Так вот, Виктор с женою отправились "в свет", а сын остался смотреть за детьми.

В свои шестнадцать лет Алан мог бы стать недурною нянькой — если бы не один крупный недостаток: он не любил детей. Он изо всех сил старался возлюбить хотя бы этих, конкретных — но пока не научился: и Белла, и Рита, в свою очередь, изо всех сил старались ему в этом благом начинании помешать. Непонятно, кто тут был больше виноват — брат или сестры; но после того, как он впихал в двух кудрявых красавиц пяти и двух с половиной лет ковшик овсянки с вареньицем (ух-х, ненавижу!..), на этом программа совместных развлечений закончилась, и каждый из троих впредь должен был развлекать себя сам.

...Алан немножко попечатал, радуясь тишине — видно, детишки нашли и без него, чем заняться. Потом зазвонил телефон, бедняга-писатель с похоронным лицом потащился брать трубку — но глаза у него очень быстро полезли на лоб.

Это звонил брат.

Понимаете?.. Брат Ричард, которого нету.

— Алан?..

— А...га...

— Привет... Это я, Рик, — голос в трубке был уверенным и радостным, и неимоверно взрослым. Почти неузнаваемым. — Хорошо, что я на тебя сразу попал, а не на... ладно, ну его. Тут такое дело — у меня день рождения. Будет то есть, в воскресенье. Ты, что ли, приходи. Двадцать лет исполняется.

— Я не могу, — машинально ответил Ал и тут же пожалел — да, он действительно не мог, по воскресеньям приходил его репетитор (отчим не жалел денег, чтобы дитя поступило в институт)... Но ведь брат же все-таки, и — первый раз за столько лет... Чего это он вдруг обо мне вспомнил?.. Ладно. Отступать поздно. Нет — значит, нет, тем более что наверняка там будет толпа незнакомого народу, и все — старше меня...