Остывший Мир

  — Ты предлагаешь записывать на бумаге? Может, нам ещё и расчеты на ней же вести? Ты хотя бы понимаешь, сколько у нас времени уйдёт?

  — Ты успеешь. У тебя, как мне кажется, его даже многовато.

  Виктор решил прервать спор:

  — Хватит. У нас есть хоть какая-то альтернатива?

  Сергей в ответ отрицательно покачал головой.

  — В таком случае, пользуйтесь бумагой. Я сообщу о произошедшем на станцию. Стоимость наладонников вам возместят. А теперь возвращайтесь в балки и поехали.

  Так и сделали. Наладонник, конечно, жалко, и если его не заменят, это больно ударит по карману. Но насчёт последнего обещания Вити он не сомневался — тот своё слово всегда держал. Когда они забрались внутрь и тягачи снова тронулись в путь, Павел достал из своего рюкзака и выложил на стол пачку бумажных листов. Юра недовольно осмотрел эту кучу.

  — Зашибись. Вот ответь, нахрена ты всё-таки это сделал? Чем тебе наши компьютеры мешали?

  «Это он зря», — подумал Сергей. Павел любил развёрнутые ответы.

  — Затем, что эти чёртовы железки слишком хороши в плане возможности забить пустое время какой-нибудь ерундой. Человеческий мозг никогда не терпит работы вхолостую. Он всегда требует от человека заниматься хоть чем-нибудь. Человеку всегда нужна пища для ума. И вместо того, чтобы посидеть и подумать, вы предпочитаете копаться в этих наладонниках и залипать в Виртуале на смешные видео. Вы считаете себя умными, хотя на самом деле все ваши знания заёмные. Вы считаете, что развиваетесь, читая какое-нибудь очередное клонированное чтиво, не несущее смысловой нагрузки и, главное, ни в коем случае не требующее от читателя хоть как-то пошевелить извилинами. Или пропадаете в Виртуальной Реальности, надеясь, что она даст вам всё, чего вам не хватает, и сами не замечаете, что почему-то не становитесь от этого ни на грамм счастливее. Потому что вы всё равно рано или поздно возвращаетесь из виртуальности в реальность и всё отчетливее понимаете, что вы никогда не сможете повторить в реальности того, что делали там.

  — Ясно, — ответил Юра. — Ты просто очередной псих, бесящийся от одной мысли, что кто-то другой живёт не так, как тебе хочется.

  — Ты можешь так думать, если тебе нравится.

  Сергей грустно взглянул на кипу бумаги. Хорошо, что последний отчёт они успели отправить прямо перед тем, как их позвал к себе Виктор. Но вечером предстояло много работы.

  Спустя полчаса ему надоело смотреть в медленно ползущую за окном заснеженную тундру. Зрелище было не из интересных. Юра десять минут назад ушёл в кабину к водителю и до сих пор оттуда не возвращался. Но что ещё делать? Расчёты пока что были не нужны, никакой замены наладоннику он с собой не захватил, а шлем без КПК был бесполезен. Мысли потихоньку свернули в сторону недавних событий. А точнее, обвинения, которое вчера ему высказал Павел по поводу смерти деда.

  Ещё тогда, когда дед начал терять разум, Сергей задумался над тем, как много уйдёт в прошлое вместе с ним. Дед, казалось ему, знал про всё на свете. И у него хватало различных историй о его путешествиях. Он был гидрогеологом и в своё время много поездил по стране. Наверное, по большей части именно это повлияло на выбор профессии Сергеем. Конечно, второго гидрогеолога из него не вышло — востребованность профессии упала. Но метеорология пришлась ему по душе, и всё было бы прекрасно, если бы не ранняя смерть родителей. Именно из-за этого ему пришлось на время бросить метеорологию и стать синоптиком. Дальше случилась Катя, потом Коля, потом кредит за квартиру, потом заболевший дед...

  Сергей, вспоминая последние месяцы жизни деда, подумал о том, что сам он бы предпочёл эвтаназию медленной деградации мозга. Глядя на то, как увядает разум деда, он понимал, насколько это страшно — когда твоя собственная личность перестаёт тобой контролироваться и ты перестаёшь осознавать окружающую действительность. В конце концов, если ты что-то сломаешь или сляжешь с какой-то простудой — ты по-прежнему останешься сам собой и продолжишь трезво оценивать окружающую реальность и собственное состояние. Дед не мог. Он до последнего отказывался умирать и верил, что болезнь отступит и лечение наконец-то начнёт давать результат. Трудно было даже определить, в какой момент его дед потерял возможность осознать, что болезнь уже взяла своё.

  Дверь кабины с тихим шелестом отъехала в сторону, и в балок зашёл Юра. Он уселся на свою лежанку, окинул взглядом стол и затем посмотрел Сергею в глаза.

  — О чём думаешь?

  — О своём деде.

  — По тебе видно. Правда. И что думаешь?

  — Думаю о том, как много ушло вместе с ним в могилу. Ведь он бы ещё столько мог рассказать. Он был гораздо умнее меня и знал столько всего, чего не знает даже Виртуал. И знал множество историй. Рассказывал о людях, которых он пережил и которых запомнил. Он был свидетелем целой эпохи, и он уже никому ничего не скажет об этом. Просто не найдётся другого такого старика, который бы столько знал и мог сообщить столько полезных вещей.

  — Например?

  — Например о том, как он был в Сибири. Они проводили там какие-то исследования и решили отправиться в местный деревенский клуб на какой-то там праздник. Вопреки советам местных старожилов. И потом вечером натурально бегали от селянок. О том, как служил на границе и вместе с тремя сослуживцами отправился отметить увольнение, и они умудрились поругаться с местными так, что чуть до поножовщины не дошло.

  Сергей на некоторое время призадумался.

  — Жаль, но я не могу вспомнить подробности большинства его историй. Факты помню, а детали — нет.

  — Да, — отозвался Юра. — Но зато он теперь в лучшем мире. Может, уже рассказывает свои истории там?

  Сергей отрицательно покачал головой.

  — Нет. Его просто больше нет. Я не верю в загробную жизнь.

  Настала очередь Юры задуматься. Но потом он ответил:

  — Я никогда не понимал атеистов. Если итог жизни для них всегда одинаков и кончается смертью, какой вообще смысл в их жизни? Как говорится, хочешь сей, а хочешь — куй. Ты поживёшь немного лет, потом тебя не станет и тебе будет всё равно.

  — Получается, ты ищешь смысл жизни в смерти? Для меня смысл жизни очевиден. Рождение человека — это не более чем случайность. Никто не планирует твою жизнь наперёд, никто не знает заранее, каким ты человеком станешь и что ты должен сотворить. У случайности нет смысла, а значит, единственный смысл жизни человека — сделать своё существование осмысленным. Как пелось в одной древней песне — «Своею жизнью ты жизнь увековечь».

  — Слишком возвышенно.

  — Возможно. Помню, когда-то в Виртуале я прочитал заметку одного парня, который сказал, что купил в магазине десять тысяч шариков. Сложил их в тару и стал каждый день выбрасывать по одному. Таким образом он отсчитывал свои оставшиеся дни. Потому что жизнь — это не нечто осязаемое, и для того, чтобы отчётливо видеть, как твоё время истекает, надо иметь этому вещественную замену. И каждый день он, выбрасывая по шарику, ощущал, как медленно, но верно проходит его жизнь. Ведь, если подумать, десять тысяч — это не так уж и много. Тогда я не воспринял эту историю всерьёз, в конце концов, я и так прекрасно знаю, сколько мне осталось жить. Но сейчас, глядя на свою жизнь, я задумываюсь о том, что тот парень, возможно, был и прав. Мне тридцать, и я отчётливо понимаю, что немало своих лет я потерял зазря.

  — Десять тысяч, говоришь? — усмехнулся до этого момента тихо сидящий Павел.

  Он повернулся к ним.

  — Все мы немного умираем со временем. И дело не только в том, что наше тело полностью обновляется в течение некоторого времени. Мы обновляемся полностью намного раньше, чем те десять лет, за которые якобы каждый атом в нашем теле заменяется другим. Сергей, вспомни, каким ты был в десять лет. Помнишь едва, ведь так?

  — Это было двадцать лет назад.

  — Но это совершенно точно было с тобой, не так ли?

  — Конечно со мной.

  — Вспомни, каким был молодой Сергей. Как он себя вёл. О чём он думал, чем занимался, что его беспокоило, а что нет. Представь, что ты мог бы вернуться в прошлое и взять его к себе, скажем, на день. И вот представь — ты показываешь его кому-нибудь из своих знакомых и спрашиваешь, насколько вы похожи? Родственники, скажут тебе. Но если ты спросишь, являетесь ли вы одним и тем же человеком, тебе вместо ответа покрутят пальцем у виска. Потому что вы не похожи. Между тобой в десять и тобой в тридцать такая же огромная разница, как между тобой и твоим сыном. Никто ведь не скажет, что ты и Коля — один и тот же человек, не так ли? Так не выходит ли, что тот, десятилетний Сергей, уже давно умер? Его ведь больше нет. А взрослый дядечка, с которым я сейчас разговариваю, похож на него разве что внешне. А что будет ещё через двадцать лет? Представь, что будет пятидесятилетний мужик, который считает себя Сергеем. Но разве он будет тобой в полном смысле этого слова? Он даже не сможет вспомнить, что ты делал и чем ты жил в это время. Для него всё это — экспедиция, твой умерший дед, твоя жена и твой сын — будет не более чем пустым звуком. Воспоминанием, столь же осязаемым, как какая-нибудь фотография. Зря ты, Сергей, думаешь, что у тебя есть время. Ты умрёшь намного раньше, чем состаришься.

  — Но ведь это постепенное изменение. Я сегодня тот же, что был вчера. Никто не умирает в одночасье, и вместо него не появляется другой человек.

  — Недавние воспоминания всегда свежи. Но именно это меня больше всего пугает. Ты никогда не сможешь нащупать ту границу, когда ты, вчерашний, умер. Просто в один миг ты можешь попытаться вспомнить какое-то событие и поймёшь, что для этого тебя значит не больше, чем истории твоего деда, рассказанные когда-то. Не живи вчерашним, не откладывай на будущее, не ищи смысла в смерти и не жди её. Поэтому идея собрать десять тысяч шариков, конечно, хорошая, но наивно полагать даже то, что эти десять тысяч у тебя есть. Я бы взял полторы сотни, не больше.

  На какое-то время установилась тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием гусениц под балком и дребезжанием посуды внутри кухонной машины. Потом Павел задал следующий вопрос:

  — Как умер твой дед?

  — У него был НП-вирус, поражающий нервные ткани. В последние дни ему стало хуже, а на днях у него внезапно остановилось сердце. Медицинское кресло не смогло его запустить вновь.

  — Плохая смерть, — ответил Юра. — Лучше уж не мучиться.

  — Да, я тоже так считаю. Глядя на деда, — продолжил Сергей, — я подумал о том, что, вполне возможно, лучше и вовсе не доживать до такого возраста. Когда-то смерть мужчины в бою в расцвете сил считалась почётной. И хотя так говорили малообразованные варвары, а условия жизни были ужасны и редко кто доживал до моего возраста, я начинаю думать, что в этом был свой смысл. Не в тридцать умереть, конечно, а попозже. Но лучше умереть раньше, чем ты превратишься в дряхлого старика, с трудом способного ходить. Это уже не жизнь, а прозябание. Ты становишься заложником собственного организма, не способного ни на что и каждый день приносящего лишь разочарование. А что вы думаете?

  — Вряд ли у меня был бы выбор, — ответил Павел. — Но если бы он был, я бы однозначно выбрал смерть.

* * *

  Спустя несколько часов, когда солнце стало клониться к закату, тягачи вновь встали, и Юра с Сергеем вышли из балков подышать свежим воздухом. Сразу стало ощутимо, насколько упрощали работу наладонники. Достаточно было продиктовать данные, чтобы не опасаться того, что они потеряются или забудутся. Бумага в этом плане однозначно проигрывала, не говоря уже о том, что делать записи на морозе было сущим адом, а бегать ради каждой строчки в относительно тёплый балок было невозможно. Пришлось разделить работу — один фиксирует данные, другой их записывает, держась в тепле от вынесенного наружу обогревателя.

  — Пятнадцать и три, — продиктовал Юра. — Записал? А, чёрт, как меня это уже достало. И чего стоило Психу спокойно сидеть и не лезть в чужие дела? Я без своего наладонника как без рук.

  — По крайней мере, мы и без этих гаджетов чего-то стоим? Будет что вспомнить о нашей поездке на край материка.

  — Ага, о философствующем придурке, который всем и каждому мешал жить. Наладонники, между прочим, недешёвые.

  — Насчёт этого не беспокойся. Если Виктор сказал, что возместят — значит, возместят.

  — Ладно, давай продолжать. Эх, как представлю, сколько ещё вычислять всё это придётся...

  — Весь вечер. Но... Знаешь, сейчас мне кажется, что некая логика в словах Психа есть. Уже, наверное, год не случалось такого, что у меня была возможность посидеть и подумать обо всём на свете. А ведь не сказать, что у меня ну совсем нет свободного времени.

  — Иногда ты меня удивляешь. Ну да ладно. Записывай.

Глава 3

  Тягач остановился и заглох. Сергей, делающий подсчёты на бумаге, оставил смазанную линию карандашом. Дверь открылась, и из кабины вышел Григорий, который тут же начал одеваться.

  — Почему мы остановились? — спросил его Сергей.

  — Мы встали. Что-то случилось со вторым тягачом.

  Через десять минуть все участники экспедиции столпились вокруг тягача, в котором копались Григорий и Степан, водитель второго тягача. Григорий практически залез внутрь двигателя, в то время как Стёпа крутился рядом и старался хотя бы не мешать. Через несколько секунд главный механик в лице Григория показался наружу.

  — Вить, всё очень плохо. Вал разлетелся на части и повредил шланги и проводку. Нужно вытаскивать весь двигатель. На ремонт уйдёт часа четыре, не меньше.

  — Плохо. Я уже надеялся, что ничего не случится, и мы будем на Челюскина через два дня.

  — Через два дня мы там точно не будем, — вставил свои пять копеек Павел. — Дальше дорога будет хуже. У Верхней Таймыры начнется самый ад.

  — Ладно. Давайте разгрузим теплоэлементы и поставим их в круг, чтобы наши механики не замёрзли.