Последняя неделя лета

— Учили, — покладисто согласился главарь, не обращая внимания на колкость Яси и продолжая глазеть на Тому.

— Вот этот, — он повернулся к долговязому, — Лохматый. Этот, — небрежно махнул рукой, — Пузан.

— А я... я — Костя. Просто Костя.

И, весело, совершенно не фальшивя, запел:

— Шаланды полные кефали, в Одессу Костя привозил! И все биндюжники вставали, когда в пивную он входил!

— Слышали? — и, не дождавшись ответа, добавил. — Про меня песню написали! — улыбкой показав, что шутит, и опять солнечно улыбнулся Томе.

— Тома я, — прервала затянувшееся молчание Тома. — А ее зовут Яся, — добавила, поняв, что сама Яся им своего имени ни за что не скажет.

— Тоома, — протянул Костя. А потом опять запел, неуловимо исказив текст так, что тот стал звучать крайне двусмысленно:

Девушка, здравствуйте!

Как вас звать? Тома?

Семьдесят вторая! Жду, дыханье затая!

Быть не может, повторите, позовите Тому!

А, вот уже ответили... Ну, здравствуй, — это я!

— Во, какой крутой бард о тебе песню написал, — уважительно сказал Костя и снова посмотрел ей прямо в глаза. Тома увидела искорки в его глазах, но так и не поняла, шутит он, говорит серьезно или насмехается.

— Ведь это о тебе Высоцкий эту песню написал? Это же он о тебе? Ты с ним знакома? — продолжил Костя. И, не дождавшись ответа, подражая Высоцкому, снова пропел:

— Ну, здравствуй, это я!

Тома вспыхнула вся. От шеи до кончиков волос. Как же она ненавидела эту свою особенность — краснеть, когда это было делать совсем нельзя. И как краснеть. Так что даже слепой не мог это не заметить.

Она прошмыгнула мимо них, сумев лишь пробормотать:

— Нам пора.

— До встречи мон амур! — не стал оставлять за Томой последнего слова Костя и изящно помахал рукой на прощание. Все у него получалось как-то легко и изящно.

Яся вызывающе посмотрела на Костю, но не нашлась, что сказать и молча увязалась вслед за Томой.

Момент первого свидания с новым морем был безнадежно испорчен. Тома чувствовала, что кровь еще не отлила от кожи и старательно отворачивалась от Яси. Яся, не зная чем можно помочь и как защитить любимую подругу, наливалась яростью.

— Ну вот, — не сдержалась она. — На весь берег три человека. Всего лишь три маленьких засранца. И опять все снаряды в одну воронку.

— Ладно, не заводись, — с благодарностью положила Тома свою ладошку на руку Яси, — все уже хорошо. Это же просто мальчишки. Глупые, самодовольные мальчишки. Вот представь, что этот Костя, размером с палец, стоит сейчас у тебя на ладошке и, так же, надуваясь, поет всякие пошлости тоненьким писклявым голоском. А ты его, хвать, и сжала. А он выпучил глаза, моргает ими, а ничего сказать уже не может, только рот как рыба открывает. А ты все сжимаешь руку и сжимаешь и спрашиваешь его "Ну як, допомоглы тоби хлопчыку твои нимци?" Представила?

Яся представила и, не сдержавшись, прыснула. За ней прыснула Тома. Злость мгновенно улетучилась и заменилась весельем.

Девчонки, оглянулись, увидели, что мальчишки уже скрылись за изгибом берега, и, не сговариваясь, выскочили из платьев, в одних купальниках, с визгом и брызгами с разбегу бросились в море.

А море, теплое и ласковое Азовское море, с любовью приняло их в свои объятья.

Тот же день. Там же. Полночь.

Несмотря на плотный и вкусный ужин, усталость после купания, и все дневные переживания и события, Тома все никак не могла уснуть.

В доме оказалось две спальни. Обе на втором этаже, поэтому девочки, почувствовав неожиданную свободу, выбрали каждая свою. Для Томы это было непривычно. В предыдущие годы, когда они однажды тоже вместе ездили на море, они спали вместе в одной комнате. Тома улыбнулась, вспомнив, как они, тесно прижавшись, мелко дрожа, рассказывали друг дружке страшные истории про черную руку и прятались, от нее же, обнявшись, под одеялом...

Луна, как и тогда, отражаясь от окна балконной двери, казалась глазом чудовища, заглядывающего в комнату и выискивающего жертву.

Но, теперь, Тома, не испугалась ее и даже вышла на балкон.

Теплый ветер, уже несущий в себе легкую прохладу ночи, как будто караулил ее. Резким порывом он проник под взметнувшуюся ночную рубашку и прохладным языком прошелся по всему ее телу от коленок к груди. Тома вздрогнула, инстинктивно прижала рубашку к телу, зажала ее коленями, и, даже, чуть попятилась назад, но тут же остановилась, отпустила рубашку и шагнув вперед, с удовольствием разрешая ночному ветру ласкать ее.

Под антрацитом непривычно черного неба, усеянного яркими звездами, высоко в небе висела луна. Под ней, переливаясь всеми оттенками от темно-синего до черного, разбрызгивая капли серебра, разбившегося о море отражения луны, накатывали на берег волны. Движение их сопровождалось мягким рокотом, переходящим в недовольное шипение после встречи с берегом. Сам же берег был опоясан, бесконечной длины, жемчужным ожерельем. У самого прибоя, в плеске волн, мерцали мириады таинственных огоньков.

Как будто почувствовав ее желание, на балкон, из соседней спальни, вышла в ночной рубашке Яся.

— Ты видела? — зачаровано спросила Тома. — Как думаешь, что там за огоньки такие?

— Видела. Не знаю. Может водоросли какие...— ответила задумчиво Яся.

— А пойдем, посмотрим, — вдруг загорелась она.

— Боязно, — усомнилась Тома.

— Ничего не боязно! С вечера берег совсем пустынный, никого не было. Уже ясно, что ночью тут никто не ходит. Пойдем! — решительно сказала она. Не слушая возражений Томы, она схватила ее за руку и потащила на улицу. Выходя, она, прихватила фонарь, лежащий у входа. Песок вспыхивал искорками в свете фонаря. Песок мягко обволакивал ноги. Попадающиеся в нем ракушки, заставляли вздрагивать и отдергивать ногу. Тома убеждала себя, что именно от этого ей становится зябко и тревожно. Яся же, не обращая на такие мелочи внимания, упорно тащила ее к морю.

По мере приближения море становилось все загадочнее. Вся вода, казалось, светилась изнутри мягким светом. В прибое она превращалась в сияние, разбиваясь на тысячи маленьких искорок, которые гасли и, тут же, возрождались вновь.

Красота... — прошептала Яся, — какая же красота....

Вдруг она повернулась к Томе, посмотрела ей прямо в глаза и сказала, каким-то осевшим голосом:

— Знаешь, я всегда мечтала искупаться в море. Без ничего, чтобы только я и море.... И, чувствую, если сейчас это не сбудется, то я не решусь уже никогда... Неужели решусь? — она замолчала и робко взглянула на Тому. — А ты, ты со мной пойдешь, если решусь?

Томе было реально страшно. Неведомое страшило ее. Ей было страшно раздеваться ночью на берегу. Страшно входить обнаженной в темную воду. Но, вот, Яся... Она же доверила ей свою страшную тайну и мечту. И Тома поняла, что она не может обмануть ее ожиданий.

— Конечно Ясенька! Где наша не пропадала! Вперед!

И, спеша, боясь испугаться и остановиться, одним движением, сбросила с себя платье, умудрившись даже не зацепиться ни за что в поясе. Затем расстегнула и сняла купальник. Весело повернулась к Ясе и проорала:

— А ты со мной?! Чур, кто первый залезет в море, тот первым вытирается полотенцем!

Яся пораженно посмотрела на нее, вдруг улыбнулась, и сказала:

— Как я тебя люблю.

Потом заорала:

— Я первая! Пусти меня первую!

И, как змея, выскользнув из платья, роняя по пути все остальное, понеслась к воде и, с разбегу, бросилась в волны.

И столько было радости в Ясе, что Тома, сорвалась с места, понеслась в море, и, с разбега, кинулась, широко раскрыв руки, на, призывно машущую ей, Ясю, пытаясь повалить в воду. Не ожидавшая этого Яся, откинулась на спину, забулькала и погрузилась с головой.

— Учи меня немедленно плавать! — заорала, обхватив Ясю руками и ногами, и опять зануривая ее, Тома, — Учи, а то утоплю!

-Завтра, все завтра! Кто ночью учит! — отфыркиваясь и весело смеясь, отбивалась от нее Яся.

Огоньки же в воде, сначала испуганно разбежались от резвящихся девчонок, потом осмелели, окружили, и устроили вокруг них хоровод.

Вторник, 23 августа 1977 г, утро

Свист, возникший непонятно откуда, проникал в голову, всверливался через глаза, вызывал резь и жжение и сверлил уже затылок изнутри головы. Тома открыла глаза и поняла, что режет глаза ей не свист, а солнце, отражающееся от стекла балконной двери. Но, свист, резкий и продолжительный, вдруг снова возник, и она поняла, что он раздается снизу, с улицы.

Тома встала, протерла заспанные глаза, накинула халат и выглянула на балкон. Внизу, засунув самозабвенно пальцы в рот, предавался художественному свисту их вчерашний знакомец. Двое других стояли невдалеке, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

Рядом хлопнула балконная дверь и на соседний балкон вышла не менее заспанная Яся. Тома взглянула на нее, вспомнила ночное купание, улыбнулась, и крикнула вниз:

— Ты чего рассвистелся шантрапа?

— Вставайте граф, рассвет уже полощется! — ответил, широко улыбаясь, Костя. — Вернее графиня!

— Какая я тебе еще графиня? А ты, что, грамотный, да? Визбора наслушался и теперь считаешь, что можешь всех по утрам будить?

— Все, девушки, хватит пререкаться, нас ждут великие дела! — ответил Костя, как бы даже не замечая возмущения Томы. — А именно рыбалка! Вставайте и собирайтесь, пока клев не кончился!

— Я сейчас дядю позову! — пригрозила Тома.

— А нету никакого дяди, — весело ответил Костя. — Увезли дядю.

И, заметив, что Тома недоуменно смотрит на него, добавил:

— Разведка донесла. Ну Танька, внучка бабы Мани сказала. И то, что уже нормально все с дядей, тоже сказала. Ну хватит вам уже межеваться. Быстро одевайтесь и на выход!

— А поехали! — вдруг сказала, сладко потянувшись Яся. — Что нам целый день на пляже валяться? Скучно же.

И улыбнулась Томе, радостно и светло. Тома сделала вид, что задумалась, потом тоже улыбнулась ей и повторила, согласно:

— А поехали!

Волны мягко качали проплывающую мимо берега лодку.

— Вот это левиафан! — восхищенно проговорила Яся, глядя из-под руки, приставленной козырьком к голове, на лежащий на берегу скелет огромной рыбы.

— Белуга, на берег выкинулась. Давно уже тут лежит. Птицы уже и склевали ее всю — ответил Пузан, презрительно отвернувшись от, так поразившего Ясю, зрелища.

Костя и Лохматый синхронно опускали в воду весла. Мышцы упруго перекатывали по Костиному телу, заставляя Тому смущаться и отворачиваться. В отличие от Яси, которая сидела в купальнике, Тома платье не сняла. Дело было не только в смущении. В отличие от Яси, на которую загар ложился великолепно, и которая уже сейчас была практически не отличалась от мальчишек, Тома загорала плохо и часто сгорала и облезала на солнце.

— А ты ловила, когда-нибудь, рыбу? — спросил у Томы Костя. Почему-то он обращался практически исключительно к ней. Причем видно было, он не игнорирует Ясю. Так же с улыбкой, отвечал и ей, но обращался исключительно к Томе. Ей это, в какой-то мере, нравилось. Она чисто по-женски чувствовала его интерес к себе.

— На рынке покупала, — ответила та, отрицательно качнув головой. — И как мы ее будем ловить?

— О! — ответил Костя, — Существует множество способов не только отъема денег, но и ловли рыбы. Во-первых, ее можно ловить руками...

— Как это? — пораженно обернувшись, перебила его Тома.

— Я тебя обязательно научу, — пообещал, улыбнувшись ей Костя. — Видела, на набережной, там много камней в воде. Так вот бычки прячутся между камнями. Нужно нырнуть, засунуть руки в проход между двух камней и ловить их руками. Главное не боятся глаза в воде открыть. Одной рукой затыкаешь один выход, а вторую суешь и хватаешь, как только почувствуешь шевеление под рукой. Только быстро надо хватать, а то они юркие, выскальзывают, навык надо иметь. Потом ловить можно на удочку, как мы обычно делаем. Дело трудное, требует упорства и, не побоюсь этого слова, мастерства. Вам вряд ли понравится сначала. Еще можно ловить сетью. Но это уже профессиональная ловля.

— Что предпочтете? — теперь уже Костя повернулся к Ясе и посмотрел ей прямо в глаза, понимая, что без ее согласия, ни один из вышеперечисленных вариантов не реализуется.

— Никогда не понимала, как можно сидеть весь день с удочкой, — пожала плечами Яся. — То ли дело шахматы. Так что мы, — сказала, переглянувшись с Томой, — предпочитаем профессиональную рыбалку, сетью, — и выразительно повела взглядом по лодке, в которой отсутствовала сеть.

— Ну что же, сетью, так сетью, — нимало не смутился отсутствию сети в лодке Костя. — Только мы сами не потянем сеть, ее очень тяжело вытаскивать. Вот за тем мысом сейчас должен ловить рыбу дядя Семен с командой. Они никогда нам не отказывают. Правда, за это дают только бычки, тараньку себе забирают. Так что едем, будет вам профессиональная рыбалка...

Вторник, 23 августа 1977 г, вечер

Ноги гудели, руки ныли, плечи нестерпимо жгло. Ладони, непривычные к канатам саднили. На кухне стояли, дожидаясь бабы Мани, две сумки наполненные бычками. Несмотря на то, что весь день Тома не снимала платья, и даже заходила в нем в море, ей все же, не удалось уберечь от ожогов плечи. Яся обеспокоено потрогала ее лоб и сказала:

— Да у тебя, я гляжу, температура. Как же так? И что, за бабой Маней бежать?

Дверь скрипнула, и в комнату вошел запыхавшийся Костя.

— Никакой бабы Мани! — авторитетно заявил он. — Сами лечиться будем. А ну скидывай платье!

— Что? — вскинулись практически одновременно обе девчонки.

— Совсем оборзел? — c угрозой добавила Яся.

— Давай снимай, — мягко, но решительно повторил Костя. — Ну что, я тебя в купальнике не видел, что ли? Лечиться будем. У нас все так солнечные ожоги лечат.

— Это как? — спросила уже Тома.

— Кефиром, — торжественно ответил Костя, — универсальное средство!

Он открыл сумку, достал из нее бутылку кефира, свернул с нее крышку и протянул Ясе:

-На, бери, намазывай сама, если мне не доверяете. Только учти, дело тонкое, требует навыка и опыта.

Яся посмотрела на багровые плечи Томы и заметно побледнела.

— Томочка, давай пусть он. А? Ну, раз он умеет. Я боюсь даже прикасаться к тебе. Ну, снимай, не упрямься. Ведь надо, что-то делать. Да ты, не бойся, я же рядом. Я, если, что, сразу ему шею сверну.

Тома, шипя через стиснутые зубы, и постоянно замирая, все-же стянула с себя платье.

— Ложись солнышко сюда, — Костя похлопал ладошкой по кушетке, — не бойся, сейчас станет легче.

Тома, с видимой опаской, все же умостилась на кушетке.

— Вначале может быть больно, — предупредил Костя, — надо будет потерпеть, — и начал, поглаживая, наносить кефир на плечи и спину Томы.

Тома зашипела, стиснув зубы, потом замолчала, потом умолкла прислушиваясь к себе.

Сначала было больно. Но, потом, по мере того как кефир покрывал ее тело, боль начала уходить, жжение уменьшилось, а поглаживания вызывали уже не боль, а даже какое-то непонятное щекочущее удовольствие, отдающееся звенящей сладостью где-то глубоко внутри. Тома почувствовала, как уплывает куда-то вдаль, из которой ее с трудом вырвал голос Кости: