Немой пророк

Шокированный пробуждением разум на миг цепляется за призрачную надежду: а может, так и поступить? Я, мол, не дворянин и прикидываюсь? Не имею права с вами драться, князь, и всё само собой как-то утрясётся? Дуэли не будет! Позор? Так и что?! Жизнь важнее?..

Я открываю глаза. И первое, что вижу рядом, напротив — это строгое лицо Павла Ивановича. А уже в следующую секунду вспышка надежды бесследно угасает, даже не успев толком загореться. Потому что дуэль — состоится, и ничего не утрясётся. Как и не рассосётся — ничто. И никакой соблазн избавиться от жгущего душу страха — не сработает. Существуют в жизни моральные обязательства, с которыми невозможно бороться, как бы не хотелось приказать телу жить...

Вздохнув, я подымаюсь с дивана, застёгивая рубашку. Воротничок — поправить, ремень — на последнюю дырку...

— Побрейтесь, у вас пять минут! — Генерал скептически оглядывает меня сверху до низу.

А когда я уже в ванной пытаюсь торопливо справиться с выскальзывающим помазком, то замираю от звука знакомого голоса:

— Вы полагаете, я не боялся, когда дрался впервые?! Да я уснуть не мог всю ночь, вы ещё молодцом держитесь... С Богом, Смирнов!

Резко повернувшись, я не вижу за спиной никого, а шум воды заглушает все остальные звуки. Лишь полотенце на двери тихонько раскачивается. Раскачивается так, будто дверь только что бережно прикрыли.

— Вот мы и прибыли, господа! — соскакивает с подножки молодцеватый штабс-капитан, второй секундант. — Ваше высокопревосходительство, господин поручик, прошу!

Сунув извозчику крупную ассигнацию, офицер негромко инструктирует возницу, указывая обратно. Не уезжай, мол, далеко, братец, что-то в этом роде... Пригодишься скоро! Симпатичный, кстати, парень этот капитан — всю дорогу вёл себя предельно дружелюбно по отношению ко мне. Напрягаясь, конечно, от генеральского присутствия в коляске, но... Мне нравятся такие люди — легки в общении и обаятельны, мгновенно вызывают непринуждённую симпатию. Попытавшись спросить, где я служил и служу и услыхав про 'Суворов' с Маньчжурией, вмиг неподдельно зауважал, это хорошо видно по изменившимся интонациям. Чем-то неуловимо напоминает мне, кстати, Матавкина этот капитан Ясинский... Штабс-капитан. Эх, Аполлоний, Аполлоний...

На небольшой поляне нас уже ждут: с краю, под деревьями расположились трое. Оболенский, делая вид, что не замечает нас, подчёркнуто непринуждённо общается с гвардейским поручиком — тек самым, с которым Мищенко ездил ночью за пистолетами. Несмотря на тёплую погоду, одет гвардеец в тёплую, осеннюю шинель. До меня доносится раскатистый хохот, от которого становится не по себе. Ясно, что играет на публику, конечно, но... Но для того, чтобы перед дуэлью работать на аудиторию, да так естественно, тоже нужны внутренние силы, и немалые. Я вот, к примеру, сейчас не смогу так ржать. Хоть кол на голове теши. А кто третий? Пожилой угрюмый мужчина с чемоданчиком стоит в сторонке, сверля нас недобрым взглядом. Ага, это, наверное, доктор? Не хотел бы я оказаться на операционном столе у такого доктора, кстати — напоминает Франкенштейна из какого-то фильма...

Дождавшись отъезда извозчика, мы втроём приближаемся к остальным участникам. Медленным, неторопливым шагом — но как же быстро, чёрт возьми, мы идём! Бежим, кажется мне, стремительно несёмся!

Оболенский, наконец, изволили нас заметить — смех прекратился, на лице подчёркнутая серьёзность. Церемонный поклон от нас — первым слегка кивает Мищенко, теперь надо мне? Что-ж, я тоже кивну, хорошо! Все трое слегка кланяются в ответ. Ох уж эта вежливость, побрал бы её чёрт! Опять, чёрт... Второй раз за последние несколько секунд вспоминаю! Дурная примета? И ещё Ясинский похож на Аполлония... Да что ж такое-то! Стоп, взять себя в руки. Держаться! Ему, Оболенскому, тоже должно быть страшно! Должно быть, как ни крути! Не сумасшедший же он, ведь только они — не боятся?

— Господа, имею честь лично представить генерал-адъютанта Его Императорского Величества Павла Ивановича Мищенко, все мы слышали о ваших рейдах, ваше высокопревосходительство! — церемонно нарушает тишину Ясинский, уважительно вытянувшись.

Мищенко поочерёдно пожимает руки всей троице. Оболенский подчёркнуто серьёзен, старается держаться независимо. Даже пытается изобразить на лице подобие уважения.

— Его высокопревосходительство является единственным секундантом господина Смирнова, поручика по адмиралтейству! Господин же Смирнов, — уважительно продолжает штабс-капитан, — Как мне удалось выяснить по дороге сюда, участник недавнего Корейского сражения, в экипаже флагманского броненосца 'Князь Суворов', господа...

Я не смотрю на Оболенского. Но боковым зрением замечаю, как и без того понурое лицо князя меняет выражение.

— ...А также, господа, участник последнего рейда на Мукден вместе с его высокопревосходительством. О котором все мы, конечно же, читали в газетах! — скромно завершает тот свою речь.

На Оболенского я всё так же не смотрю, зато наблюдаю лицо второго офицера, что в шинели — поручика гвардии. В минуту назад подчёркнуто-холодном взгляде того сейчас читается неподдельное уважение. Или, мне так просто кажется? Эх, сказать бы тебе для острастки, к КОМУ я сегодня должен ехать, да КТО меня ожидает в Царском Селе... Подозреваю, ожидает в весьма растрёпанных чувствах, но... Но так нельзя — наверное? Тайна и все дела?..

Справа слышится громкое покашливание, и знакомый голос уверенно сообщает то, о чём я сейчас думаю. Вот, Пал Ваныч, я б тебя обнял, уловил же ты ситуацию, просто красавчик!

— Господа, мы с поручиком просим прощения за столь ранний час для назначенной дуэли... Дело в том, что господина Смирнова сегодня ожидает лично его Императорское Величество. Потому не станем медлить и давайте уже приступим!

Я перевожу взгляд на собственно, лицо князя. Странно, но упоминание императора, кажется, не производит на него должного впечатления. Почему?

Казалось бы, так опростоволоситься: мало того, не ожидал увидеть на вокзале легендарного генерала, так ещё и вызванный тобой, казавшийся штабным писарем поручичек вдруг оказывается боевым офицером, прошедшим все недавние значимые сражения? Поди, ещё и стрелять умеющим прилично, ага, князь?.. Во всяком случае, судя по представленному резюме? У тебя же должна душа в пятки сейчас уйти, но почему не уходит-то? Я чего-то не знаю в этом времени? Нормально, то есть, стреляться с человеком, которого сегодня ждёт император?

Капитан Ясинский неожиданно делает шаг вперёд, встав между мной и Оболенским. Дружески взглянув на меня и повернувшись к моему противнику, произносит громко:

— Господа!.. Я буду искренен сейчас, прошу со всей ответственностью... Пользуясь старинным обычаем поединков, я прошу подать друг другу руки и примириться. Ну же, господа? Ссора между достойными людьми бессмысленна, кровопролитие — убийственно! Князь, прошу же вас?..

Оболенский медлит. Наконец, коротко поклонившись, медленно протягивает мне ладонь:

— Господин поручик, — растягивая каждое слово, выдавливает из себя он. — Коль был неправ, прошу не держать обид... Примиримся?

На поляне воцаряется мёртвая тишина — слышно лишь, как в ветвях липы где-то сверху недовольно чирикает какая-то птаха. Взгляды всех присутствующих устремлены на меня и на протянутую руку князя. А я...

Что со мной, эй? Пять минут назад мечтающий где-то в фантазиях, в глубине души даже не смеющий рассчитывать на такой расклад... Промучившийся всю ночь, приготовившийся к смерти и так страшившийся этой дуэли, я медлю?!..

Неожиданно в голове мелькает эпизод из далёкой юности. Первая любовь, двенадцать лет... Я впервые провожаю свою первую девушку, с которой вчера первый раз поцеловался, к ней домой по вечерним, осенним переулкам. Несмотря на дождь мы радостно смеёмся и строим даже какие-то планы — вот вырастем, поженимся, представь?.. Ты меня любишь? Конечно, да! На всю оставшуюся жизнь, клянусь! А ты? Ещё бы!

Район у неё не самый благополучный, но влюблённым ведь всё можно, так? Оказывается, нет, не всё... Я понимаю это, когда у её дома мы натыкаемся на несколько тёмных кожанок, мерцающих угольками сигарет. От внезапного удара из глаз снопом сыпятся искры, а дальше они превращаются в постоянный, взрывающийся в голове с тупой периодичностью, фейерверк. Кто-то говорил о 'пацанских понятиях', не позволяющим типа трогать типа идущего с девчонкой? Ха!!! Отчаянная попытка дать сдачи и вмазать куда-то в темноту заканчивается для влюблённого рыцаря совсем плохо: меня долго пинают уже лежачего, на земле, прямо на её глазах. А на следующий день, когда о случившемся прознали 'старшеки' и всё-таки была 'стрела' (ибо совсем беспредел, какие-то понятия всё же существовали), мне и предложили помириться. Вот так, просто, те же, кто меня бил. И мне пришлось подать руку в ответ, потому что 'блатным' я не был и отлично понимал, что сдачи пятнадцатилетним дать не смогу — уроют при встрече окончательно. Как-то, так... Девяностые, мать их перемать...

Почему я сейчас, в далёком прошлом, стоя на дуэли я вспоминаю именно тот эпизод, с ещё не родившимися ублюдками? Не знаю, ведь в жизни после случались намного более показательные случаи. Встречалась позже и золотая молодёжь, дети богатых и преуспевающих родителей... Просто люди у власти, решившие, что им всё дозволено... Но в памяти напрочь запечатлелся именно тот, первый эпизод, из детства. Который и проносится в голове вихрем. И, демонстративно отведя руки за спину, я твёрдо отвечаю Оболенскому:

— Нет. Будем стреляться.

Вздох проносится среди присутствующих. Офицеры с доктором молча расступаются, Ясинский быстро уходит куда-то в сторону, князь молча делает шаг назад. Я стараюсь не смотреть на Мищенко, а когда мы всё же встречаемся взглядами, то...

Генерал подмигнул, мне не показалось? Че-го?!..

Время вдруг убыстряется до невозможности. Вот запыхавшийся штабс-капитан уже открывает ящик с пистолетами:

— Выбирайте, господин поручик!

Безразлично тыкаю в ближайшую реликвию. Успев отметить про себя, что именно такими, наверняка, стрелялись Пушкин и Лермонтов... Всё равно! Оружие немедленно извлекается и вручается мне. Прохладная лакированная ручка непривычно ложится в ладонь — как неудобно... Специально так придумано?..

— Князь?..

— Взял.

— Господа секунданты, необходимо зарядить, прошу вас... Определяем очерёдность, господа. Что выбираете, господин поручик?

— Решка.

Монетка, сверкая на утреннем солнце, падает у моего сапога. Прокатившись немного на ребре замирает на мгновение, и ложится плашмя.

— Вы второй, господин поручик.

Плевать.

— Господа, стрельба с двадцати шагов!.. Условные барьеры — дощечки на тропинке! Солнце хоть и сбоку, но всё же... Ещё монетку?.. Сейчас! Что выбираете, господин поручик?..

— Решка.

— Ваша позиция со стороны деревьев, господин поручик. Князь, вы стреляете с поляны. Расходимся, господа! На счёт три начинайте сходиться! Господин доктор?

— У меня всё готово!

— Ваше высокопревосходительство? Желаете вести дуэль как старший в чине среди секундантов?

— Передаю это право вам, господин штабс-капитан.

— Принято.

Словно во сне я отхожу к дереву, сжимая в руке пистолет. Развернувшись у могучего ствола молча наблюдаю, как Оболенский уходит на середину поляны. Наконец, его фигура останавливается. Офицеры и врач удаляются чуть в сторону, становясь сбоку тропинки.

— Итак, господа! Приготовились!.. — доносится голос Ясинского.

Наступает тишина.

— Один!

Я, наконец, подымаю пистолет, разглядывая красивый узор на рукояти. Недешёвый, похоже! Князь не поскупился на оружие! Или, заплатил Мищенко? Чёрт его знает, всё равно! Шестигранный ствол, кстати... Интересно, какой калибр у этой зверюги? Отдача наверняка убойная!

— Два!..

Прицельной мушки нет, придётся целиться на глазок. В общем, палить, как Бог на душу положит. Может, оно и к лучшему?

— Три! Сближайтесь, господа!

Жалко-то как... Капитан реально переживает, видно. Как лицо его светилось, когда пытался нас примирить! Добрая душа, да и гвардеец, похоже, парень неплохой — один князь у вас полудурошный... Гопота питерская, понимаешь. Но надо идти, похоже? Тело, вперёд же, ну?!.. Пшло!!!

Ватные ноги делают первый шаг. Это только первый самый трудный, после пойдёт легче! Второй, третий!!!..

Дощечка, лежащая поперёк тропинки становится ближе с каждым сделанным шагом. Фигура напротив тоже приближается, я могу уже рассмотреть каждую пуговицу на княжеском сюртуке! Это до него шагов сорок, а что же будет на двадцати?! Совсем ведь близко?

В полной тишине я дохожу до своей деревяшки и останавливаюсь. Князь немного опаздывает, но вот и он уже стоит у своей... Итак?

Рука его медленно, очень медленно подымается. Сейчас, сию секунду его пистолет посмотрит мне прямо в лицо, и тогда...

Я крепко зажмуриваюсь до боли в зрачках. Говорят, на пороге смерти перед глазами проносится вся жизнь? Но у меня ведь ничего не проносится, мне просто очень страшно? Значит, я не умру?!.. Раз, два...

Резкий свист нарушает тишину. Этот звук я не спутаю ни с чем — свистеть так может только его высокопревосходительство, и только в одном случае — если рядом...

— Господин Оболенский, ещё движение, и получите пулю в лоб! — слышу я спокойный голос Мищенко. — Медленно, князь, очень медленно опустите пистолет и бросьте на землю! Господа, никому не двигаться! Дёрнитесь — схлопочете пулю.

Я открываю глаза. На поляне почти ничего не изменилось — всё так же чуть поодаль замерли капитан с поручиком, доктор с чемоданчиком стоит в сторонке... Только мой единственный секундант вышел немного вперёд, встав почти между нами. В руке у генерала револьвер, смотрящий дулом аккурат в лоб князя Оболенского. Что такое?!

Шелест травы позади меня. Обернувшись, я вижу, как из леса вышли трое офицеров, держащих в руках револьверы. Я чего-то не понимаю? Что здесь происходит вообще?!

Удивлённо повернув голову обратно, к поляне я хочу крикнуть, чтобы Мищенко отошёл и дал нам продолжить наконец, разобраться! Приказал тем, кто за моей спиной уйти прочь! Спасать таким образом меня — да что я в конце концов, ребёнок? Это же дуэль? Так нельзя?!

Время останавливается, начиная течь медленно-медленно! Будто в покадровом воспроизведении я вижу, как гвардии поручик делает резкое движение рукой, к кобуре. И в ту же секунду как подкошенный падает, покатившись по траве подобно мячику. Грохот выстрела, сшибившего его с ног, звучит рядом с моим ухом — стрелял один из тех, кто позади. Ясинский с доктором не двигаются, князь всё ещё держит пистолет в руке, не бросая. Я замираю не дыша. Потому что понять, что происходит — не в состоянии.

— Князь? — слышен голос Мищенко. — Бросьте немедленно либо стреляйтесь! Ну же?!

На лице Оболенского отражается внутренняя борьба. Наконец, пальцы его руки разжимаются, и пистолет падает в траву.

Сделав несколько шагов, Мищенко поднимает оружие, осматривая его и чему-то усмехаясь. Затем, подойдя ко мне, протягивает руку: