Допустим, как и многие грехи, грех мужеложства и прелюбодеяния, мог быть смягчен различными обстоятельствами, — восточная вкрадчивость подкреплялась европейской изворотливостью, но — в спор вступала впитанная с молоком матери христианская двуличная мораль, — распущенности оправданий быть не может!

Иногда те, к кому судьба была излишне милостива, полагают, что остальные просто плохо старались.

И уж разумеется, в любом случае могли бы быть столь же нравственны!

Все подобные благие соображения пока не имели прямого отношения к Айсену: Фейран был лекарем до мозга костей. По-прежнему находившийся между жизнью и смертью мальчик, оставался для него только пациентом, страдающим замученным существом, которое без его помощи не задержалось бы на этом свете.

Врач от души порадовался достигнутому успеху. Пока говорить можно было только о простейших реакциях, но мальчик определенно шел на поправку. Взгляд еще не был осмысленным в полной мере, но глаза реагировали на свет и движение естественно. Опухоль спала, и необходимости в компрессах, из-за которых больной напоминал свежую мумию, больше не было.

Фейран хмуро отметил, что даже с сине-зелеными пятнами кровоподтеков по всему лицу, мальчик действительно довольно миловиден. Наверняка пользовался популярностью, пока не доигрался, нарвавшись на какого-то ублюдка.

То, что довелось перенести парнишке, не попадало даже под самое размытое определение наказания, хотя бы потому, что продолжалось изо дня в день. Отрешиться от острой жалости, обрабатывая последствия учиненных истязаний, было трудно, но лекарь и так делал все, что возможно. Любуясь своим мастерством, он тщательно составлял косточки и сшивал ткани, убив на это полдня, зато мог честно сказать, что превзошел самого себя. Скорее всего, пальцы все-таки не будут работать, как было задумано создателем, но кисть не останется безнадежно искалеченной. Язвы на груди снова приняли вид нормальной здоровой плоти, только слева у ареолы соска остался тоненький рубчик после операции, когда врач вскрывал абсцесс.

Но на фоне этих положительных изменений, была одна рана, которая могла с легкостью перечеркнуть все остальное. Мальчик продолжал исходить кровью после каждого оправления надобностей. Старый немой раб Хамид, которого Фейран держал у себя из жалости и заменявший ему помощника, лишь головой качал обмывая его. А потом началась лихорадка, мальчик метался в жару и кричал.

Приказав привязать его к постели, чтобы он не бередил другие раны, мужчина мрачно размышлял, что могло повлечь подобное ухудшение. Разрывы и ссадины после порок местами были воспалены, но не могли вызвать настолько сильного осложнения. То, что от любого прикосновения в паху, к ягодицам или внизу живота мальчишка заходился истошными воплями, говорило в пользу того, что воспалились разрывы и осаднения глубоко внутри его тела. Те, к которым он не мог применить нужных мер, когда занимался поврежденным анусом.

Предвидеть это следовало, но как предотвратить теперь печальный исход всей эпопеи? Фейран изрядно поломал голову, но допустить после всех затраченных усилий столь плачевный конец, не мог принципиально. Измененные им инструменты для операции сделали бы честь любой изобретательности, а от картины вводимого в проход толстого тампона, пропитанного составом из самых эффективных компонентов, — покраснела бы и вавилонская блудница. Тем более, что повторять эти действия приходилось не раз и не два на дню, учитывая особенности поврежденного места.

Наверное, только самый извращенный ум смог бы усмотреть в спасении жизни нечто непристойное, но настроение у лекаря портилось необыкновенно, даже не смотря на то, что он приобретал бесценный опыт, и такого случая у него еще не было. Энтузиазм прилично поутих.

В волю намучившись с маленьким рабом, он зарекся больше подбирать кого бы то ни было, даже ради самых уникальных и редких наблюдений. Однако, наконец настал день, когда Фейран смог вздохнуть спокойно, не ожидая больше неприятных сюрпризов и взяться за систематизирование своих записей и заметок.

И не учел еще одного момента, о котором признаться, и не думал, почти полностью утратив интерес к пациенту-подопытному, как только положительная динамика стала устойчивой.

А между тем, оторвавшись от свитков в изобилии разбросанных повсеместно, и в том числе на подоконнике небольшой комнатки рядом с его лабораторией, отведенной больному, мужчина увидел, что синие глаза, хотя слегка сонные от опиума, смотрят на него абсолютно осмыслено и ясно.

* * *

После такого избиения, человек обычно даже придя в себя, еще долго ничего не помнит и не осознает, у мозга просто нет сил, чтобы осмысливать события. Для Айсена это было к счастью: вряд ли он воспринял бы факт своего пробуждения с радостью — кроме новых издевательств ожидать ему было нечего.

В полузабытьи он чувствовал, что к нему прикасаются, поворачивают, что-то делают с ним, чувствовал вкус теплого бульона или вязкую горечь настоев, чувствовал боль... иногда она была интенсивной, иногда затухала и пряталась до поры. Так что, когда сознание немного прояснилось, тот факт, что он еще жив, удивления не вызвал. Айсен принял его с обреченной покорностью: ничего еще не кончено...

Он лежал на удобной постели, и его мягко покачивало в ее уютных объятьях. Тонкий аромат трав и эссенций ласкал ноздри. Цепей и хлыстов в пределах видимости не было, и юноша не стал сопротивляться дреме укрывавшей его шелковым одеялом, животно, всем существом, наслаждаясь драгоценным мгновением покоя.

Разбудило — по-настоящему разбудило, прервав крепкий сон выздоравливающего, — ощущение чужого тревожащего присутствия рядом. Сердце сбилось с ритма, дыхание замерло, и несколько мгновений Айсен не мог заставить себя открыть глаза.

Ничего не происходило... Юноша не выдержал: ожидание мук, страшнее их самих. Но высокий, довольно молодой мужчина посмотрел на него спокойно и внимательно, и в выражении живых зеленоватых глаз не было ничего, что говорило бы о немедленной угрозе. Так что Айсен не сделал попытки отстраниться, когда тот приблизился.

По крайней мере, он не был франком! Еще никто из тех мужчин, которые брали его, не причинял такой боли ни намеренно, ни случайно, но все они были одной с ним крови, а после хозяина и глумливой Като, исподтишка морившей его жаждой и голодом, Айсен не сомневался, что чудовище сидит в каждом из неверных.

Между тем, уверенные легкие жесты сильных красивых пальцев сразу же прояснили мальчику, кто этот мужчина и зачем он здесь.

— Хорошо... Отлично... — лекарь чему-то удовлетворено покивал, — Наконец-то ты совсем очнулся, дружок.

Мужчина вышел, а Айсен остался лежать, как замороженный, в полной уверенности, что лекарь отправился сообщить новость господину. Не прошло и пяти минут, как юношу начала бить неудержимая дрожь. Слезинки тихо скатывались по щекам: еще немножко... пожалуйста, еще немножко волшебной надежды на чудо, что хозяин его больше не тронет... Ведь может же, может быть, что забава ему наскучила!!

Слезы иссякли быстро: до сих пор еще ни одна его надежда не оправдывалась. Если бы он надоел хозяину, разве лекарь оказался бы у его постели... Скорее всего, господин решил что еще недостаточно удовольствия получил за свои деньги, и просто ждет пока раб снова придет в годность... Айсен огляделся, и взгляд зацепился за весьма подходящий шнур от занавесей на окне: это успокоило немного.

Он не вынесет повторения. Почему он раньше так боялся смерти? Решительно ничего страшного! Зато от многих других ужасов это его избавило бы наверняка. Нет, Айсен всегда хотел жить, убеждая себя, что жить можно как угодно. Хотел и сейчас, но не ТАК!! Это НЕ жизнь и ее не стоит хотеть.

Юноша порадовался своей слабости: вряд ли хозяин немедленно заберет замотанного в повязки раба, который едва может пошевелиться, и у него еще будет время добраться до желаемого. Айсен умиротворенно прикрыл веки, но в горле застрял противный ком, мешая дыханию.

Рядом с изголовьем на низком столике стояла пиала. Потянувшись к ней левой рукой, на которой тугая повязка, фиксирующая вывихнутое запястье оставляла свободными пальцы, юноша сделал попытку приподняться, так же, как и лежал... Боль, словно только и ждавшая этого момента молнией прошила крестец, ударила в живот десятком ножей — Айсен мог только бессильно хватать ртом воздух. Когда черная пелена перед глазами рассеялась, он все же потянулся к питью трясущейся как у старого паралитика рукой, но едва дотронулся до сосуда, раздался строгий оклик:

— Это что ты делаешь!

Пальцы дрогнули, и пиала разлетелась на осколки. Слезы опять хлынули по щекам.

— Тебе нельзя так резко двигаться, — уже мягче объяснял мужчина, укладывая юношу как следует. — Потерпи, сейчас Хамид принесет тебе попить и покормит, а потом я дам тебе лекарство, оно утишит боль.

Фейран отнес плач мальчика на самую очевидную причину.

— Осмотр, так и быть, перенесем... — он убрал принесенные средства. — Ты поспишь и быстрее поправишься.

Поправишься... Слезы сменил смех. Разве не смешно: его лечат, чтобы хозяин снова мог ломать?!

Фейран посмотрел в лихорадочно блестевшие, опухшие от плача глаза и — пошел за опиумной настойкой сразу.

Впрочем, этот срыв оказался единственным и мальчик вел себя тихо, что было кстати: не держать же его на опиуме постоянно. Такое лекарство может быть поопаснее болезни.

Айсен вполне спокойно и где-то даже с любопытством вытерпел осмотр: повязку с левой руки сняли совсем, — все равно ему незачем было ее напрягать пока, — а пальцы на правой, хоть и выглядели устрашающе, но сгибались и обещали, что он еще сможет перебирать струны. Бальзам согрел и успокоил раздраженное горло, от мазей слегка покалывало спину в местах, где плеть и хлыст серьезно рассекли кожу...

Однако потом прохладные руки легли ниже, раздвигая ягодицы, и юноша едва удержался от судорожного рывка в сторону, ощутив проникающие в него пальцы.

— Шшш... Знаю, что больно. Терпи, — Фейран придерживал его за поясницу, исследуя бархатную пульсирующую глубину, после чего заменил руку на очередной тампон, пропитанный целебным составом. Попка мальчика чуть-чуть приподнялась навстречу, а бедра раздвинулись шире.

Это еще что такое!! Мужчина поспешно убрал руки и даже встал, негодующе меряя взглядом хрупкое тельце. Только пришел в себя, и опять за свое?!

Бессознательная реакция тела, чтобы облегчить вторжение, была расценена им самым негативным образом, а между тем Айсен даже дышал через раз. По лицу шли причудливые пятна самой насыщенной пунцовой расцветки, а к глазам подступили горькие слезы. Лекарь просто не мог этого видеть, потому что мальчик лежал отвернувшись к стене.

Оценив оттенок пылающего ушка, Фейран усмирил гнев и сухо заметил:

— Скоро заживет и там.

— Господин, — почти беззвучный шепот остановил его уже у порога. — Когда хозяин заберет меня обратно?

В ровном тоне не прозвучало недовольства или опасения, и помимо воли брови мужчины взлетели вверх: он что, хочет вернуться к тому маньяку, который его почти убил? Причем "почти" — не потому, что плохо старался!

Закравшееся подозрение было вполне логичным: раны мальчишки не походили на наказание раба, а вот на буйство обезумевшего ревнивца — в самый раз. Люди еще и не на такое способны в приступе ярости и страсти! Уж не вызвано ли все это зверство тем, что пацаненок вертел своим хорошеньким задиком не только перед любовником? Конечно, рановато — пареньку было лет тринадцать на вид, но на юге вызревают раньше... Например, у него в практике была уже не одна роженица в таком возрасте.

— Учитывая, что я заплатил за тебя целый золотой, то твой хозяин теперь я... — еще более холодно заметил Фейран.

Мужчина давно ушел, а Айсен еще долго не мог осознать услышанное. У него новый хозяин? Это хорошо или плохо? Хотя хуже рыцаря быть просто не может... Прижимая ладонь к животу чуть выше мягких завитков в паху, недозволявшихся ранее, юноша осторожно повернулся и выдохнул, пережидая приступ боли. А потом внезапно на него накатила обжигающая волна безумного облегчения, оттесняя в сторону мысль о надежном шнуре: франк больше не его господин!! Он не в его доме и рыцарь Магнус никогда не войдет в эту дверь, чтобы выволочь его за шкирку, швырнуть на кровать или диванчик и насадить на свое орудие для самой страшной пытки... Этого больше не будет!!!

Айсен словно парил в какой-то неведомой заоблачной дали. Вошедший Хамид увидел, что больной мальчик счастливо улыбается чему-то, и тоже обрадовался. Старику хотелось погладить его по голове, ласково взъерошить волосы, но он знал, что этот ребенок увидит в невинной ласке смысл, которого там быть не может. Поэтому он только поправил покрывало и тоже улыбаясь, кивал ему, пока кормил постной похлебкой с нежным куриным мясом и белым мягким хлебом. Наевшийся мальчик быстро уснул, и лишь тогда старый раб слегка пожал расслабленную тонкую кисть.

* * *

Момент стал переломным. В покое и уюте, когда не надо было ежеминутно ожидать возвращения кошмара, от хорошего питания и ухода, Айсен быстро пошел на поправку. Мальчик еще был очень слаб и почти все время спал, но чувствовал себя все лучше и лучше. Совсем скоро он начал вставать, — с помощью Хамида или держась за стены. Ходить и сидеть было еще больно, зато в некоторых своих нуждах он перестал зависеть от других.

Выздоровление обернулось подъемом душевных сил, а знание о том, что он избавлен от неминуемого ужаса в лице франка — казалось, весь мир разукрасило в яркие праздничные краски. Уж, его комнатку точно! Юноше даже удавалось сдерживать себя, когда господин деловито ощупывал его внутри или вводил в проход свои приспособления: хотя сердце все равно подскакивало к горлу, а внутренности сворачивались в тугой узел, по сравнению с тем, чего он боялся — это можно было считать изысканной лаской!

Когда ему принесли одежду, он долго перебирал и рассматривал вещи, — понравившиеся, но совсем непохожие на те, что у него были раньше. Рубашка и штаны были самыми обычными, простыми... Айсен задумался: значит ли это, что новый господин вообще не видит в нем объект для получения удовольствия, и все его действия не для того, чтобы раб быстрее стал пригоден для использования по назначению, а чтобы у него ничего не болело — и только?

Это было так необычно и непривычно! И юноша отбросил эту странную идею, не понимая, откуда она вообще появилась. Вероятнее всего, что хозяин не видит смысла пока тратиться на что-то другое. Тем более что визитами сверх необходимого осмотра господин своего раба не баловал.

Однако разочарование почему-то оказалось невероятно острым и болезненным, и наступило куда быстрее, чем ожидал почти совсем успокоившийся мальчик. Господин Фейран сухо и кратко объяснял юноше, что он с этого момента должен будет сам каждый раз тщательно промывать и обязательно смазывать анус. Айсен сидел, низко опустив голову и не сводя взгляда с принесенных баночек. Горло сдавило так, словно невидимая петля затянулась на нем до упора, а ледяная рука сжимала и сжимала сердце, и казалось, что оно вот-вот остановится вовсе. От осознания, что господин все-таки может взять его в любой момент, — иначе, зачем ему держать свой вход всегда готовым, — его затопила жаркая удушливая волна. Закружилась голова, и немного подташнивало...