— Тогда будешь должен Маре цейлонский чай, — я сказала это на полтона тише, чтобы не услышала заведующая. — Если бы не она, то следующую распечатку ты бы взял в руки только после Нового года: Мара на той неделе добилась повышения норм на печать справочной документации.

— Я ей ещё и бальзама к чаю куплю! — Лаки рассмеялся. — А тебя в кино в субботу приглашаю. Всё, мне пора, буду завтра.

— Удачи! — я знала, что он добивался обновления каких-то регистраторов в лабораторию, и почти каждый день ездил по инстанциям. Да, даже наша, столь нужная и уважаемая контора зависела от бюрократии, но что же делать? Это неизбежное и неуничтожимое зло, которое иногда, в мелких (гомеопатических) дозах всё же является лекарством.

Заказанные Лаки статьи пришли на следующий день после обеда. Было их совсем немного, всего страниц пять, так что распечатать — минутное дело. Я взглянула на часы — начало третьего, значит, он, скорее всего, сидит у Хаука, на третьем этаже.

— Маргарита Васильевна, я отлучусь ненадолго? Отнесу ребятам распечатки?

— Хорошо, Ната. И возьмите на завтра отгул после обеда. Не стоит заставлять Аркадия ждать выходных.

— Спасибо, — я побежала наверх, удивляясь про себя, как Мара осваивает профессию свахи, причём практикуется исключительно на мне, сватая одновременно всех холостяков конторы. А ведь в остальном она очень даже практичный и неромантичный человек. У меня уже некоторое время было подозрение, что она не из-за проснувшейся романтики меня сватает, а пытается покрепче привязать к этому миру, чтобы я не стремилась вернуться домой. Я уже знала, что параллельщиков в филиалах конторы можно было пересчитать по пальцам, хотя зарплату им платили очень хорошую — мои полставки почти равнялись ставке Фо, правда, у неё доплат было побольше. Почему-то конторе нужны были параллельщики, пусть даже и не учёные.

— Привет, Пол, а Хаук с Лаки где? — я заглянула в "кубрик" нашей команды — крохотное чердачное помещение, но даже с небольшим окном и красивой печью-камином, правда, декоративной — трубу давным-давно разобрали по требованиям безопасности: "А вдруг кто пролезет?".

— Со! Привет! — парень оторвался от компа, на котором, кажется, была открыта примитивная игрушка с шариками. — Как раз к чаю заглянула. Парни в городе, технику "выбивают", какие-то новые проблемы появились, и оба ходят злые, как черти. Сегодня вряд ли уже будут. Чего хотела?

— Лаки статьи пришли, да и для Хаука кое-что есть, — я села на старую, советскую ещё, банкетку, обтянутую вытертым гобеленом.

— А нам? — выглянул из "аппендикса" с окном Сол. — Мы тоже заказывали.

— Пока глухо.

— Ну ладно, садись чай пить, — парни сдвинули гору папок и распечаток, освобождая место под кружки и тарелку с печеньем. — Держи, Кью угостила.

— Вкусно! — я любила это забавное печенье из песочного теста, которое не выдавливалось формами, а прокручивалось на старой мясорубке. Получившиеся "пряди" были рассыпчатыми и в меру сладкими.

— Вкусно, — прохрустел с набитым ртом Сол. — А ты когда нас порадуешь? Уже месяц ничего не печёшь, даже Фо тебя обогнала.

— У Фотончика было больше времени, а я только-только курсы закончила, теперь могу сварганить что-нибудь. Ладно, побегу, а то ненадолго у Мары отпросилась. Спасибо за чай!

Примерно через час я, перекладывая бумаги, поняла, что нечаянно захватила вместе с распечатками для Лаки и список новых поступлений с пометками Мары, который нужен был мне для работы.

— Маргарита Васильевна, я отойду на пять минут, надо у ребят кое-что взять.

— Идите, Ната, и можете не возвращаться, вы сегодня и так перевыполнили план, а книги вряд ли кто будет брать — поздно уже. Я всё закрою.

— Спасибо! — я обрадовалась и, захватив только что полученные статьи для Сола, снова побежала наверх.

— Ещё раз привет! Держите заказ, — я протянула парням файл с распечатками. А где те статьи, которые я для Лаки принесла? Я туда нечаянно свои бумаги сунула.

— Да вон, в папке, — кивнул Сол, уже начиная читать распечатку. — Он забегал недавно, ну и сунул их туда, сказал, что потом папку заберёт. Ты с ним в кино пойдёшь?

— Кажется, в этой шараге только тараканы не знают, кто меня в кино приглашает, и то лишь потому, что у нас тараканов нет, — рассердилась я.

— Да ладно тебе! Мара чудит, но не сплетница, — пожал печами Пол.

— Чего она вообще ко мне прицепилась? Из-за того, откуда я, да? — я потянулась к указанной папке — старой, с растрёпанными завязками и облупившейся краской, под которой виднелся толстый картон корок.

— Вот ты и ответила, — Пол заглянул через плечо Сола. — Она для конторы старается, но границы знает. Если бы ты кому предпочтение сделала, Мара бы молчала, как рыба. Спасибо за статьи, вовремя пришли. Всё, не отвлекай!

— Окажешь тут кому предпочтение, — шутливо проворчала я. — Вы только работу любите, и "анализ ситуации" по выходным.

— А ты что, кого-то из нас выбрала? — столь же шутливо ответил Сол. — Выбирай сразу обоих, мы — "сиамские близнецы".

— Упаси боже! Вы выносимы лишь в микроскопических дозах, — я перестала отвлекать ребят и начала листать папку Лаки, пытаясь найти среди сотен листов один свой, но буквально сразу же забыла о нём, заинтересовавшись собранными в ней сведениями. Видимо подборку эту начал делать ещё дед Лаки: в папке было много сканов с газетных публикаций, вырезок из газет двадцатилетней давности. Потом шли уже обычные распечатки с новостных лент, все — с точными датами, а то и дополнительными пометками на полях: где именно и когда произошёл случай, кто и каким образом его зафиксировал. Все записи касались того самого разновременья, о котором не так давно говорил Павел Иванович, но не просто констатировали факты, а были разложены по темам: "теория", "доказательства", "исключения", "прогнозы". Причём первый и последний разделы были заполнены в основном сканами рукописи: чёткий мелкий округлый почерк, некоторые записи явно ещё сороковых годов — потом снова стали писать твёрдый знак, а не обозначать его апострофом.

Собранные в папке сведения пугали: влияние техники исконников на мир не ограничивалось "перемешиванием" пространства и блокадой пострадавших местностей. Гораздо большее влияние шло на людей: случаи необъяснимых опозданий или, наоборот, опережений событий стали настолько часты, что отговориться обыденными причинами уже не получалось, участились и случаи "потери в пространстве", когда люди неожиданно оказывались в совершенно незнакомых районах города, а то и в других городах, и не могли вспомнить, как они туда попали. Предполагалось, что если нанести на карту все подобные происшествия, то в месте наибольшей их концентрации и будет обнаружен собранный, но ещё не запущенный прибор исконников.

Я настолько заинтересовалась, что не заметила, как парни ушли из кабинета, и как вернулся Лаки. Он, наверное, несколько минут стоял рядом, наблюдая за мной, потом резко и зло бросил:

— Интересно?

— Лаки? — я подняла голову. — Прости, я нечаянно свои бумаги к твоим положила, начала искать, и...

— Тебя не учили, что чужие записи читать нельзя?!

— Учили, но эта папка лежала открытая, и ребята сказали, что ты мои распечатки убрал именно сюда. Я не хотела лезть не в своё дело. Это всё правда?

— Правда! И установка уже собрана. Но тебя это не касается! Никого не касается! Никому не нужны "эти выдумки"! Отдавай папку!

— Возьми, только потом найдёшь мой лист, он Маре нужен, — я протянула ему тяжёлую папку, Лаки раздражённо бросил её в ящик стола, потом пошарил по столешнице.

— Чего сидишь? Варвара любопытная! Да где же эти ключи?!

— От кабинета? — уточнила я.

— Какая тебе разница? — он уже кричал, не сдерживаясь и выплёскивая на меня всю накопившуюся злость от тупости высшего начальства, от упёртости учёных, предпочитавших самое простое и вроде бы не требовавшее доказательств объяснение воздействия приборов исконников, от всех нестыковок, отсутствия техники, ну и от любопытства "некоторых дур". Кричал он минуты три, одновременно с этим шаря по столу, а потом выбежал из кабинета, хлопнув дверью. Наконец и я смогла встать и уйти — до этого мне не удалось бы обойти Лаки, слишком маленьким было помещение.

Выйти из кабинета я не успела, потому что, встав, вдруг увидела перед собой не наклонную стенку чердачной комнаты, а тихую вечернюю улочку небольшого городка, громадные тополя, под которыми я играла в детстве — они так и остались в том прошлом, спиленные в год моего поступления в институт, — высокую пожухлую траву под ними, и сверкнувшую среди пожелтевших стеблей и толстых древесных корней искорку. Наклонилась, и подняла с земли серебристые ключи от квартиры Лаки и детское колечко-"хамелеон". Оно тоже было из моего прошлого: простенькое латунное колечко с потёртым серебристым напылением внутри и прозрачным пластиком, "показывающим настроение человека" — снаружи. На колечке тускло светились залитые пластиком бумажные буквы коротенькой молитвы. Детское, давно почерневшее и исчезнувшее из моей жизни колечко. Я выпрямилась, держа на ладони ключи и кольцо, и снова оказалась в крохотном кабинете на третьем этаже конторы. За окнами быстро темнело, слишком быстро даже для пасмурного вечера. В голове у меня родилась странная, бредовая мысль: "Если я успею отдать Лаки ключи, то всё будет хорошо, ведь это так просто — отдать их".

Я выбежала из кабинета и поспешила по узкой лестнице вниз. Сухорукая уборщица начинала наводить порядок — она в эту ночь оставалась дежурной по главному корпусу и перенесла уборку на вечер. Я попросила её, если она увидит Лаки, передать, что я нашла ключи. Я знала, что он не вернётся, но нужно было хоть что-то сказать этой женщине, это почему-то казалось невероятно важным — сказать про ключи.

На крыльце стояли люди, глядя на хмурившееся и вроде бы преддождевое небо. Бухгалтерша пыталась дозвониться до мужа, чтобы он забрал её до дождя, но не дождь был причиной звонка, а страх. Страх остаться в одиночестве, вдали от родных, страх не успеть к ним в этот вечер. Этот страх завладел всеми — неосознаваемый, но властный. Я огляделась — никого из моей компании уже не было, я слишком засиделась за чтением. Надо было ехать домой, но... ключи. Я должна была их отдать. Я откуда-то знала, что Лаки сейчас не едет домой, гадая, на месте ли вахтёр с запасными ключами, а идёт по заросшему уже полёгшим бурьяном пустырю к небольшому зелёному домику в два окошка — даче Хаука. И не просто знала, а видела, столь же ясно, словно это было вот здесь, рядом: пустырь, переходящий в пустой перекопанный огород, небольшой домик, в котором уже скоро зажжётся оранжевый тускловатый свет голой лампочки, разгорятся дрова в старой плите, согревая крохотные комнаты и выгоняя из них осеннюю сырость, забулькает чайник на списанной, но неубиваемой лабораторной электроплиточке.

Вдали, за узкой речкой, вспыхнул крохотный оранжевый огонёк, и я побежала туда, через "рабочие" ворота двора, вниз по узкому крутому проулку, и дальше — по вибрировавшему под ногами железному пешеходному мостику, улочкам бывшего частного сектора. Но теперь там не было чёткой сетки улиц, не было привычных одноэтажных домов. Передо мной вырастали то куски широких, но тёмных, без единого фонаря, старинных проспектов, то высокие доходные дома столетней давности, то закоулки, выводившие в разграбленные, но ярко освещённые голыми лампочками комнаты общаг. Вокруг творилось такое безумие, что в нём проступала логика — иная, нечеловеческая, но упорядоченность абсолютного безумия. Я успевала пробежать по этому лабиринту улиц, пустырей, комнат, и знала, что не найду обратной дороги — её просто нет, она исчезла, исчезли те места, где я была минуты, а то и секунды назад. Я не останавливалась, внутренне зная, куда повернуть, где притормозить, а где бежать до изнеможения. Ни разу не видевшая перемешивания пространств, я почему-то сразу поняла, что произошло, но это понимание было болезненным, столь же странным, как и всё вокруг: прочитанные днём вырезки из газет и записи давно умершего учёного родили во мне детскую веру: если я успею, принесу ключи, если хотя бы что-то будет доведено до конца, нарушится правило разновременья, и всё будет хорошо, всё вернётся на свои места.

Я бежала по ночной темноте безумного лабиринта, остановившись всего лишь раз. Это была не тёмная пустынная улица большого города, но и не улочка со старинными одноэтажными домиками, а короткий переулок, утопавший в голубевших под светом фонарей сугробах — последнее я просто автоматически отметила, совсем не удивившись сугробам в сентябре, да и не чувствуя особого холода. По бокам укатанной машинами дороги темнели типовые щитовые балки, кое-где в окнах светились гирлянды новогодних ёлок, бросая разноцветные блики на снег и низенькие, едва выше колена, штакетнички, проглядывавшие сквозь самые высокие сугробы. В крохотном, всего несколько шагов в поперечнике, дворике-палисаднике у одного из балков играла девочка лет четырёх-пяти, в тёмной цигейковой шубке и пушистом сером платке. Дальше был бред, иначе назвать это нельзя, даже с учётом того, что вообще творилось вокруг. Во дворе внезапно появились четверо — мужчина и женщина в современной одежде, кажется, родители этой девочки, и два киношных немца в чёрной форме и с автоматами в руках. Они, эти немцы, были не настоящими, не теми, какие когда-то воевали на нашей земле, а именно что киношными. Но автоматы в их руках оказались реальными, и пули — тоже. Я в последний момент поняла, что происходит, кинулась вперёд, неожиданно зацепившись ногой за возникшую под сугробами колючую проволоку, упала в снег, и успела закрыть собой девочку. Бредовость окружающего проявилась и здесь — меня не видели, хотя я оставляла следы в снегу. Раздалась автоматная очередь, я, лёжа на девочке и стараясь не придавить её, повернула голову, и увидела в снегу рядом с собой небольшую чёрную дырочку с красными, набухшими влагой и сразу же замёрзшими краями. Немцы исчезли, мужчина и женщина, не двигаясь, лежали в снегу, девочка ещё не поняла, что произошло. Я же вскочила и побежала дальше, в появившийся прямо за углом балка тёмный осенний переулок. Задерживаться нельзя, всё, что вокруг — это лишь варианты несбывшейся реальности, они исчезнут, и девочка тоже. Или не исчезнет, ведь до этого я людей на этих улицах не видела. Но её жизнь сейчас зависит от того, успею ли я. Глупая, бредовая, как и всё происходящее, мысль.

Впереди золотисто засветилось окошко, выросли ступени невысокого крыльца, и я поняла, что успела, нашла нужный дом, в котором до этого и не была-то ни разу. Потянула зелёную облупленную дверь, шагнула в крохотную прихожую, из неё — в комнату. Лаки сидел у стола, что-то читая, услышал шум, обернулся, вскочил, чтобы поддержать меня. Я вцепилась в его плечи: