Волчица и вопрос веры

Пилот хрюкнул и налил еще кофе. Протянул задумчиво:

— В газетах пишут, что за двадцать пять лет половой жизни это самое... поддувало... изнашивается всего на одну десятитысячную долю миллиметра!

— Нам бы в эскаватор такие подшипники, — столь же рассеяно-светским тоном заметил Панфилов.

— Извини, Максимиллиан. — Карнаж отсалютовал чашечкой. — Мы тут простые парни.

Стажер посмотрел на линейного мастера с летчиком, подумал: это уже будет вариант номер два. Сказал же классик: “Не надобны умные, надобны верные”. Отлично: верные стройными рядами куда партия велит — а умные куда?

— На хостел. Мыться и жрать, — зевнул Карнаж. — Потом спать примерно до полудня. Не меньше. А вот потом уже, на свежую голову, надо всё хороше-е-енечко проверить. А то забыли однажды в Балашах законтрить колёсико на стоечке передней. Оно на взлёте аккурат возьми и открутись. И отвались, это уже сразу после отрыва. Так они без колеса и садились. Обошлось, целы все остались, помяли только аэроплан чуть-чуть. А всяко могло выйти. Могли земли накушаться очень запросто. Ненадобно этого! Лучше день потерять, зато потом за два часа долететь!

Стажер подумал: эти двое напропалую шутят, наверняка без меры пьют, на всякое событие вместо галстука надевают крутую мину Клинта Иствуда. Как будто верят, что бабушка с косой постесняется настолько грубой компании, уйдет искать настоящих джентльменов. А купится ли старушка — в том и состоит вопрос их веры... Еще подумав, что найденный образ годится в дневник или даже на блог, Максимиллиан обратился к пилоту в этом же нарочито простом стиле:

— Карнаж, не грузи. Скажи просто, когда?

— Завтра около полудня, если все будет нормально, сам понимаешь.

— И что будет около полудня?

— Мы с тобой будем. В Алабама-Сити.

* * *

Алабама-Сити выглядел симпатичным — этакое живописное скопление белых домов среди полей и рощ, внутри тоже разбавленное пятнами густой зелени, особенно яркой и живой сейчас, в самом начале жаркого сезона. За городом на солнце блестело длинное зеркало большой реки. Вдалеке, почти теряясь в бликах на воде, тонкой черточкой виднелся наплавной мост. Выше моста замерли вразброс несколько рыбацких лодок.

А потом самолет пошел вниз, поймал колесами полосу, без единого толчка мягко покатился, развернулся в указанную клеточку, где и замер.

— Ну, Штирлиц, удачи тебе.

— Благодарю. И вам ни пуха.

Стажер привычно сгреб вещи — уже подъехал аэропортовский “судзуки самурай”, японский уазик, мини-пикап на потешно высоких зубчатых колесах. Из правой дверки пикапчика выскочил бритый наголо здоровяк в пятнистых штанах и ярко-желтой светоотражающей жилетке поверх футболки. Он сразу деловито потянул заправочный шланг, обмениваясь междометиями с пилотом.

Из левой дверки высунулся мордоворот самую чуточку поменьше:

— Sazonoff, ya?

Стажер ответил согласием, положил в кузов сумки с ноутбуком и аварийным радиомаяком, а сам забрался в кабину. На удивление, здоровяк-водитель помещался там, не складываясь втрое. Стажер даже обнаружил прямо на торпеде удобную ручку, чтобы пассажир мог держаться, пока “Самурай” трясется на ухабах. Подумал, что настолько уместная штука не будет лишней и на машинах подороже... Тут пикапчик двинулся к аэровокзалу, и Максимиллиан заговорил с водителем. Английский стажер знал приемлемо, в Новой Земле языковой практики было, что мух за сараем. На одной границе бразильцы, на другой техасцы, на островах кубинцы — худо-бедно в португальском, английском да испанском любой наблатыкается.

Первым делом стажер поинтересовался, найден ли пилот на следующий перегон: до Аламо. Хорошо бы, конечно, сразу до Порто-Франко, управление оплатит. Но без твердой уверенности в наличии обратного груза не всякий летчик попрется через половину обитаемого мира.

Водитель кивнул и сказал, что пилота нашли. Более того, чтобы угодить клиенту, пилот русский. И более того — русская. И совсем уж более того — симпатичная. Правда, муж у нее весьма ревнивый, но вот за это авиакомпания уже не отвечает.

И засмеялся — как-то у него получилось необидно, без ожидаемой в такой ситуации пошлости.

— Как приедем, вы ей позвоните. Вот номер. Скорее всего, лететь можно уже сегодня после сиесты. На крайний случай, завтра утром. Впрочем, если вы очень торопитесь...

— Не так сильно, чтобы мешать пилоту все проверить.

— О! Это правильно. Итак, сэр, зал ожидания направо, телефоны в нем есть.

Мобильник стажер оставил в управлении, в Демидовске. В здешней сети он все равно не включится просто так. Спутники пока что запустить не удалось: ракетчики что-то неправильно вычислили пять лет назад. Отец, помнится, здорово погорел на тех акциях “Демидовск-Телеком”. Так что в пределах относительно небольшого поселения сотовые телефоны работали, а вот роуминг между анклавами дожидался либо тех самых не взлетевших спутников, либо сотен километров оптоволокна через якобы безлюдную саванну. Или можно еще радиорелейные вышки ставить, но те сильно уязвимы как для разбирания на металл, так и для подслушивания... Короче, пока не шла мобильная связь в массы. Номер пилота стажер нащелкал кнопками обыкновенного телефона-автомата.

На том конце трубку сняли после нескольких гудков. На приветствие ответили по-русски, с заметным акцентом, женским голосом. Узнав, кто звонит и кого ищет, женщина сказала в сторону — но при этом не прикрыла трубку, так что Максмиллиан слышал и вопрос, и ответ:

— Настя, ваш клиент прибыл.

— Ответь ему: после обеда. Мы только закончили прогон движка, и полетный я еще даже не считала...

— Молодой человек...

— Спасибо, все слышал. Никаких вопросов, после обеда. В семнадцать?

— Хорошо. В семнадцать. Если будет хорошая погода...

— Ну, это понятно. А скажите...

— Да?

— Что в городе можно посмотреть интересного, чтобы не париться в аэропорту до вечера?

Женщина озадаченно хмыкнула. Потом сказала неуверенно, еще сильнее проявляя акцент:

— Сегодня открывается новая выставка картин...

— Фредерики Джеймс?

— О, вы ее знаете?

Стажер тоже хмыкнул:

— Как ни странно, да... Не подскажете, где?

— В новом зале, возле ратуши.

— Не хотите сходить вместе?

Голос в трубке булькнул и сбился — но потом ответил сквозь явное хихиканье:

— Благодарю за комплимент, молодой человек, нет.

— Что же делать. Спасибо! — договорил Максимиллиан уже в короткие гудки. Не то, чтобы ему так уж скучно было идти без девушки, но егерь он или где?

Вещи стажер оставил в камере хранения аэропорта, машину нанимать поленился: ее же потом гонять на заправку, порядок такой. С полным баком взял, с полным верни... Так что Максимиллиан выбрал место, куда солнце даже к полудню не доберется, и принялся ожидать автобус до города. По схеме на стене он уже понял, что автобус приедет как раз к той самой ратуше, бегать и разыскивать галерею не придется.

Стажер немного умел рисовать и сам. Тушью, иероглифы. Научил его инструктор по специальным видам оружия — Степан Ильич был фанат кинжалов. А сказано: “кинжал движется кистью”. Поэтому владеть обычной кисточкой для акварели, ну или не слишком обычной китайской тоненькой для туши, в фехтовании на кинжалах весьма полезно... Уже много позже Максмимиллиан увидел красоту проведенной линии саму по себе — вот здесь мастер нажал сильнее, и линия толще; вот здесь рука его раздраженно или вдохновенно дрогнула — на линии завиток или складка; никогда карандаш настолько четко не отзеркалит состояния души человека, рисующего иероглиф!

А еще позже Максмиллиан стал понемногу разбираться и в цветных картинах. Там был совершенно иной набор приемов, начиная от расстановки фигур, от выбора точки зрения — и заканчивая движением кисти; разгадывать это было столь же интересно, как расшифровывать геном.

В Новой Земле тоже рисовали; профессионалы даже выделяли набор признаков здешней художественной школы. Но людей в Новой Земле было пока еще намного меньше, чем в Старой. А история цивилизации Новой Земли вовсе насчитывала жалкие полсотни лет. И в геологическом смысле, и в культурном — говорить не о чем. На Старой Земле событием было появление нового стиля, и то не всякого — а тут событием делалась порой одна-единственная картина! Тем более, что ни телевещанием, ни интернетом Новую Землю еще покрыть не успели. По все той же причине: ни спутников, ни кабельных линий.

Пока Максимиллиан соображал, что из последних работ Фредерики он видел, а о чем только читал — как раз подошел и автобус. За рулем, прищурив глаза, восседал тощий, но вполне довольный жизнью, даже вальяжный, длинный мужик с черными волосами, забранными по-испански в хвост. На этот рейс, кроме стажера, никто не сел. Водитель даже уточнил:

— Парень, больше никого?

— Нет, сэр.

— Да брось! Какой я тебе “сэр”! Я там, за ленточкой, так же крутил баранку...

Автобус тронулся и покатился по недлинной трассе от аэропорта до города.

— ... А потом опа! Кризис. На мою позицию взяли какого-то индуса, он запорол сцепление почти сразу. Зато денег просил втрое меньше. Куда мне было деваться? Переучиться в кнопконажиматели? Парень, это не всем дано. Тем более, когда тебе считай, полтинник. Столько мне тогда и было. Тут Саймон говорит, мол, продавай свою халупу, поехали!...

Максимиллиан провожал взглядом белые домики, кусты сирени, черемухи, еще какие-то пышно цветущие ветки. Автобус катился по Алабаме, водитель жизнерадостно делился: как ему хорошо здесь, и как он жалеет, что долго пытался вернуть прежнюю жизнь там, и потерял кучу времени напрасно.

Стажер таких историй слышал немало, и теперь просто в нужных местах поддакивал. Самое обидное, что именно человек и не виноват. Он-то все правильно делал, соблюдал общественный договор с государством. А как до горячего дошло, то, как пишут классики: “позвольте вам выйти вон!”

Кстати, выходить как раз пора: главная площадь. Автобус развернулся и встал перед высоким зданием, тремя ступенями возносящимся в белое от жары небо. Ратушу Алабама-Сити Максимиллиан видел много раз на фотографиях и видеокассетах, и знал, что в первом уровне там небольшой музей города, в следующем ярусе заседает городской совет, а в последнем этаже офис “летающих докторов”.

Справа от ратуши вытянулись торговые ряды — то есть, привычный американцам супермаркет, но построенный не в форме обувной коробки, а с красивым арочным фасадом, как старые купеческие лавки в Амстердаме или Брюгге. Дом-коробка был слева: пожарная часть. Классические роллетные ворота, вышка дозорного. За спиной, на другой стороне площади — трех и четырехэтажные дома из больших кирпичей соломенного и коричневого цвета. Кирпичи такие миллионами гнал Евросоюз.

Новую галерею на маленькой площади любой угадал бы сходу: как по громадным окнам, так и по небольшой толпе, стремящейся попасть внутрь, ну и по вывеске, разумеется.

Еще на площади стоял небольшой киоск — парень взял там холодного пива, дождался своей очереди, поставил опустевшую кружку на полочку, к десятку таких же, и вошел.

Не то, чтобы Максимиллиан тут не увидел ничего совсем нового.

Не то, чтобы ему не интересны были другие картины.

В конце-то концов, и сюжет у этой картины был... Неоригинальный. Джип, на прицепе у джипа трейлер. В открытой двери трейлера — молодая женщина, одетая по-ковбойски, даже с винчестером в руках, из-под косынки светлая прядь. Ближе к зрителю — уставший мужчина с планом в руках; у ног мужика накрест кувалда и четыре так знакомых Максимиллиану толстенных колышка.

Но цвет неба! Рыже-кирпичный свет, и багровый шар солнца уже зацепился нижним краем за мглистый горизонт! Едва увидев это, Максимиллиан прошел сквозь чинно переговаривающихся людей прямо к холсту, единственному на торцовой стене.

Да, такое было сто раз. На Великих Равнинах Канзаса. И за рекой Оранжевой, когда упрямые голландцы осваивали Южную Африку. Подпись... К черту подпись, все без нее понятно. Разве что — зачем тут колья, в Новой Земле землю пока еще отводят “от поворота ручья до вон той скалы”, и точности хватает. Земли навалом, колья тут просто символ.

Или это под растяжки колья, чтобы трейлер не сдуло?

Переведя взгляд на трейлер, Максмиллиан различил там в широком окне хорошо прорисованное лицо ребенка. Ну да, семья же переселилась... На Старой Земле была похожая картина, учительница в школе показывала репродукции. Только вместо джипа там повесившая голову лошадь, на лошади сонный мальчик в коричневых тряпках. Мужчина там безо всяких бумаг в руках, колотит молотком, столбит участок...

И все же Максимиллиан добрых пятнадцать минут не мог оторваться.

Цвет неба на фотографии точнее; но вся картина отличается от фото именно тем, что в ней спрятано движение. Художник передает мазком, дрожанием кисти то неуловимое, на грани сознания, шевеление трав, отчего кажется, что весь горизонт плывет; качание облаков, отчего из картины словно бы ветром дует... Максимиллиан поежился.

Да, этот сюжет был. Много раз. И, наверное, много раз еще будет. А вот если бы мы на Марс прилетели? Делили бы землю, столбили участки? Дрались лайтсаберами на меже за двадцать нанометров чернозема?

— Я вижу, картина произвела на вас... Импресшен?

Женщина, возраст которой Максимиллиан определил как: “Старше меня, но сильно моложе пилота и того строителя”, подошла и остановилась у правой руки. Свет из окна вырисовал четкое лицо, серебристые волосы; еще мгновение, и парень узнал:

— Миссис Фредерика Джеймс?

— Да, — ответил тот самый голос из телефона, с памятным акцентом. — Я и не думала, что вы так... Близко... Принимаете картину. Вы узнали знакомое что-то?

Максимиллиан вгляделся в холст еще раз и понял:

— Это картина не про меня. Хорошо нарисовано, да. Но меня здесь нет. Я младше даже того ребенка в окне трейлера. Я родился уже здесь, понимаете?

— Ничего, — художница мягко улыбнулась, — молодому всегда кажется, что картина должна быть про него.

— Не соглашусь, — парень отодвинулся, чтобы фотограф местной газеты мог сделать хороший кадр художницы на фоне холста, и чтобы не попасть в этот кадр самому. — Если в сюжете нет близкого и похожего, кому же я буду сопереживать?

— Молодой человек... — Фредерика покачала седеющими кудрями. — Вы добрых полчаса не могли оторваться, но при этом ничему не сопереживали?

— Меня поразил свет. И горизонт. И движение неба, — Максимиллиан даже обеими руками шевельнул от себя, пытаясь объяснить, смутился и умолк.

— Благодарю вас, это, наверное, лучший комплимент в моей жизни. По крайней мере, один раз мне удалось... Я желаю вам удачного путешествия, молодой человек.

Фредерика царственно развернулась и направилась к другим гостям, которые почтительно негромко зашумели, подсовывая ей на подпись блокноты. Защелкали фотоаппараты, засверкали вспышки... Вот чем бы можно и похвастаться родителям... И получить от Николая Васильевича по рогам за откровенную засветку? Нет уж, спасибо...