Часть 4. Руны Судьбы. Планета Предсказания.

— Спасибо, девочка, — путешественник отзывается ласково, а глаза из-под прищуренных солнцем век быстро-быстро оглядывают её, с головы до ног, внимательно до придирчивости. — Только недосуг мне в селение заходить. Забот, видишь ли, много. А сюда я пришел специально. С тобою повидаться... Тиа!

Она отшатывается, отступает. Смотрит напугано, но с какой-то безумною, зародившейся внезапно, надеждой. Смотрит в его лицо и видит, как черты старца постепенно, но неотвратимо меняются. Набирают синь глаза, разравниваются морщины, клубящиеся белые волосы приглаживаются, тяжелеют, обретая холодный льдистый блеск. Скулы становятся выше, брови темнеют, разбегаясь изящными дугами. Нижняя половина остается скрытой разросшейся пышно бородой, Но Тиа все равно уже знает, кто ей показан. Губы шепчут несмело и жалобно:

— Зэер?!.. О, боги... Зэер!..

Всхлипывая, она валится на коленки, закрывая ладонями глаза. Отворотившись, машет исступленно руками, выкрикивая тонко, с плачем:

— Уходи! Уходи от меня! Ты не знаешь ничего, ты такой же, как и они!.. Это мать тебя надоумила, да?!.. Ну, так передай, что это не её дело!.. Я уйду из дома, я не стану мешать им жить! Но меня вы трогать не смеете, это вас не касается, ясно?!!

И замолкает, дыша тяжело и глядя ошеломленно в надвинувшееся, внезапно, вплотную, встревоженное и доброе лицо. Покачав сокрушенно головой, старик молча обнимает девушку, прислоняет к груди, будто ребенка, гладит успокаивающе по волосам.

— Ты и вправду любишь его, доченька? — Спрашивает с неподдельным участием и непонятной какой-то горечью. Шмыгая носом и всхлипывая, Тиа решительно кивает. — Бедная ты моя девочка. Ну да что уже тут поделаешь! Чему быть, того не избежать.

— Что вы сказать хотите? — Бормочет она, отодвигается. В который по счету раз вытирает набрякшие веки, смотрит, боясь поверить. — Вам что-то известно?.. О нас?.. О нем?!.. И кто вы такой, вообще?!

Старик усмехается, вздыхает. Жестом просит обождать. Тяжеловато поднявшись и, прихватив туесок, спускается к воде. Вылив остатки кваса, и ополоснув, зачерпывает из речки. Возвращается. Поставив ношу наземь и усевшись, предупреждает, мягко, но настойчиво.

— Я буду не рассказывать, а показывать тебе, Тиа. Следи внимательно, ничего не бойся и ничего не говори.

Подумав, она кивает. Глядит, забывая моргать. И, постепенно, начинает понимать, со страхом и обмиранием....

Обведя перед собою широкий круг, старец приминает траву в нем рукою. Стебельки немедленно осыпаются, словно их под корень срезали. На глазах сохнут и рассыпаются в пепел, обнажая коричневую глинистую корку затвердевшей, иссушенной летней земли. Шишковатый высохший палец сосредоточенно делит образовавшееся пятно пополам. И Тиа видит, как земляную корку вслед ему словно разламывает. В поверхности образуется глубокий узкий желоб, а обе половины круга становятся абсолютно, антрацитово черными. По-прежнему не произнося ни звука, старик сковыривает сложенными ковшиком пальцами горсть земли из середины левой половинки и пересыпает на середку правой, а в неглубокую ямку наливает речной воды из Тииного туеска. Затем направляет раскрытые ладони, опуская низко, на круг и что-то едва слышно шепчет. Начинает отводить руки вверх, тягучим плавным движением. Тиа громко ахает, замирает.

Вслед поднимающимся ладоням из круга медленно тянутся два ростка. Прозрачный, будто хрустальный, с резными узкими листиками и усиками-завитушками, и металлически черный, светящийся изнутри красноватыми каплями прожилок, с толстыми округлыми листочками. Доведя ладони до уровня груди, старец резко разводит их в стороны, роняет. Оставшиеся без поддержки, стебли беспокойно и быстро поводят верхушками, будто выискивая утерявшееся направление, изгибаются, трепещут листиками. И, вдруг, броском устремляются навстречу, в мгновение ока тесно переплетаясь. Будто вставшие на хвост волшебные змеи, они извиваются, раскачиваются, и с каждой секундою все сильнее вжимаются друг в друга. А затем... отламываются от изножий! Обломившиеся кончики смыкаются с вершинками накрест. То есть — хрустальный — сливается с металлическим, и наоборот. Образовавшееся кольцо продолжает движение. Всё убыстряясь, оно ползет по кругу, потом перехлестывает само себя и превращается в восьмерку. Место стыка половинок её разламывается вновь. И вот уже, между, старцем и Тией выплясывают два серебряно-угольных обруча, размерами точь в точь, как венчальные обрядовые браслеты. Мало-помалу, листочки и усики втягиваются в основу и расплываются в ней. Обручи обретают гладкость и равномерный неяркий блеск. С тихим звоном они прекращают кружение и падают, оставаясь касающимися друг дружки.

— Послушай меня, девочка, — обращается старец к Тие, — я не могу тебе препятствовать. Ибо это твое решение и твоя судьба. Но обязан предупредить и спросить: согласишься ли ты на эту связь, если узнаешь достоверно, что срок её очень и очень короток. И расставшись, вы больше уже не увидитесь никогда.

— Я погибну? — спокойно спрашивает Тиа. Старик тускло смотрит на нее и произносит.

— Нет.... Просто дороги ваши разные. И, если ты его выберешь, то проведешь остаток жизни в одиночестве.

Тиа вздрагивает, опускает голову. Сидит так, комкая подол туники. А потом поднимает горящий решительностью взгляд и выговаривает убежденно и четко.

— Я согласна, великий Дух. Если мне оставят ребенка. Нашего общего с ним!

Наблюдающие за нею глаза зажигаются призрачным заревом. Выдержав паузу, старец улыбается и ласково ей кивает. По щекам Тии бегут горючие слезы, но она не пытается утереть их или отвернуться. За потоками слез, лицо старца начинает размываться. Следом плывет и весь окружающий мир. Бешеное вращение захватывает девушку и влечет её прочь, силою вырывая из крепких объятий сна. Тиа трясет головой, размахивает руками, тщетно выискивая какую-нибудь опору. Наконец, окружающее останавливается и проясняется вновь. Она лежит в низкой своей пещерке, головой на краю обрыва. Вокруг щебечет, шелестит и аукается по дневному оживленный лес, а сверху вниз на Тиу глядят сверкающие радостно глаза. Не синие, а светло голубые. С вертикальными прорезями зрачков. На глаза нависает густейшая белая челка. Из челки высовывается небольшой, остро отточенный, точно сотканный из бриллиантиков рог. А большие подвижные ноздри легонько дуют в лицо, щекоча щеки теплыми воздушными струйками, пробуждая и дразнясь. Позабыв обо всем на свете, Тиа бросается навстречу, подхватившись.

— Фея! Милая Фея!! Ты меня все-таки нашла!..

* * *

Прошелестели раздвинувшиеся створки. В распахнутый закату проем вослед явившейся извне, укутанной в серебристый плащ фигурке, вкатились оранжевые солнечные блики. Час назад Аля связалась с кораблем и закомандовала посадку. Принимавшему извещение Зэеру показался подозрительным её неестественно бесцветный, начисто лишенный эмоций голос. Но система подлинность связного подтвердила и, в итоге, разведчик приземлился. Четыре пары настороженных глаз ожидающе уставились на вошедшую в рубку управления девочку. На удивление равнодушно поглядев, Аля выговорила устало:

— Порядок. Нордок предложение принял. После суточного карантина можем обосновываться. Успех в общении с местным контингентом целиком на нашей совести, но планета вмешиваться и мешать никоим образом не станет. Даже, если в ответ на проявленную ними агрессию мы захотим применить силу. Естественно, все это не бесплатно.

У эгрегора имеются собственные условия сделки. В принципе, ничего устрашающего и неприемлемого категорически, в них нет. Отдельные, могущие насторожить Императора пункты я надеюсь отрегулировать. А сейчас, прошу прощения, мне требуется отдых. Увидимся завтра. В это же время.

Оборвав себя, резко развернулась. Морфей, раскрыв в неподдельном изумлении пасть, проводил её выпученными глазами. Заикнулся обиженно, окликнуть.

— Т-с-с! — Шикнул со своего места не меньше его удивленный рагезт. — Не трогай. Похоже, с нею случилось что-то. Я попозже проведаю, проясню.

Рэнт и Гор соприкоснулись взглядами, понимающе и расстроенно нахмурились....

* * *

Забившись в дальний уголок лежанки, и спрятав голову под одеяло, Аля протяжно, тоненько ныла. Так плачет побитый щенок, вышвырнутый хозяином на мороз из теплого дома-защитника. Тычется в запертые двери, ни на что уже не надеясь. И стонет, не от боли, а от ужаса безвыходности. Вот и у нее. Нутро кровит и сочится, обнажаясь разверстыми прорехами. Душа стенает в агонии, но слезы выплаканы, и голоса нет.

Дорогою ценою достался желанный союз! В обмен на уступки у нее не забрали, а — навязали. Знание, какое ей хотелось бы стереть из памяти, как самый страшный и нелепый свой грех. Знание, которое, она уверена, уже никогда не позволит глядеть на жизнь убежденно и прямо. И виной этому — прояснившаяся завеса лжи. Циничной лжи и жестокой. Она больше не сможет ему довериться. И не знает, сумеет ли смириться и простить!..

И как же ей существовать теперь со всем этим?! Что делать? У кого справедливости добиваться?! Она не пойдет, ни к Зэеру, ни к остальным. Она готова их ненавидеть. Нет правды, нет правды! С нею играли, извращенно до садизма. Ну, ладно!.. Играл.... Но и другие тоже знали. И шагу не ступили вопреки! Господи, ну почему?!.. Ну, неужели душа и чувства здесь — пустые и дурацкие слова?!.. Она же любит их, по настоящему! Они стали для нее домом, семьей. После того, как уничтожили... её земную семью. Алиными собственными руками!..

Очередной виток отчаяния рождает новый истошный вопль. Она срывается на пол, бешено стуча кулаками, опрокидывает голову к потолку, и кричит. Кричит, будто сумасшедшая. До хрипоты, до одури, до бессилия. Её никто не услышит — включен режим изоляции. И она не позволит вмешаться. Она обязана справиться. Найти выход прежде, чем мука и ярость погрузят её разум во тьму.... Господи, БОЛЬНО! Не хочу!.. НЕ ХОЧУУУ!!!

Опять сгибается пополам. Зажимает уши ладонями, царапая голову до крови. Зажмурившись, дышит сипящими кусками. Над телом пеленою поднимается серый туман, застилает пространство, течет и переливается. Клубящиеся дымные лоскуты выстреливают щупальцами и кружат, кружат, расширяя облако живого пепла до самых стен и потолка. Пульсируют, трутся друг о дружку, выпуская алые искры и потрескивая. Воздух в отсеке наэлектризовывается, предметы начинают отсверкивать и мерцать, покрываясь, как налетом, слоем зеленоватого свечения. А призрачные губчатые струи все летят и стелятся, окружая скорченное на полу тело непроницаемым пылевым коконом. В сотне шагов отсюда рагезт и итраны ошеломленно смотрят на осветившиеся мониторы. Почуяв нешуточную опасность, модуль послал аварийное оповещение. Вокруг запертого изнутри отсека установилась дополнительная блокада. Но машина предупреждает — её недостаточно. Её не будет достаточно, даже, если корабль задействует все свои резервы и запасы до последнего. Материализовавшаяся квинтэссенция смерти сильнее любых препон. Подчиняется лишь создателю. И не знает границ и запретов. Те самые невесомые струи, что лениво и бережно омывают сейчас стены отсека, дай им Аля волю, прожгут корабль миллионами кипящих лезвий. Расплавят, обратят в ничто. А все живое внутри попросту испарится. Не хуже, чем на диске аннигилятора. Малейшая слабинка. Малейший выход из-под контроля!

Не шевелясь и не дыша, они следят за мониторами. Мысли остановлены и ощущений нет. Внутри — лишь мерное сухое тиканье. Отсчет минут, может статься — последних. Ожидание наихудшего. Тишина, достойная вечности. Разбавленная ужасом. И... смирение?!..

Щупальца внезапно замедляют бег. Плавно сокращаются, растягиваются, подрагивают, будто впитывая неслышимые сигналы. Повисев так и поколебавшись, начинают, вдруг, уменьшаться в размерах, уходя в себя и втягиваясь. Возобновляется кружение, но теперь оно, словно, притянуто к центру, и с каждой секундой пылевое облако становится все прозрачнее и разреженней. Еще несколько минут, и последние дымчатые волны исчезают, рассеявшись. Подложив ладони под голову и прикрыв локтями лицо, скрутившаяся колечком девочка крепко и глубоко спит. Опершись на экран пальцами, Зэер не может сдержать облегченного вдоха. Оборачивается к Морфею. Тот смотрит на него с затаенным страхом. Выдавливает обреченно:

— Проклятие, она знает.... Эгрегор все рассказал!

* * *

— А ты скажи мне. Что я такое. Для тебя, для других. Для Краасса?!

— Я не могу говорить за Краасса. — Он не сдвигался с места. Глядел уверенно и грустно. И Аля осознала, что начинает теряться. Напускная бравада сменялась острой неуверенностью. Совсем, как когда-то, в первые недели — знакомства, занятий, притираний. Она тогда периодически пыталась с чисто детским апломбом что-то из себя изображать, а её ставили на место спокойно и без малейшей ответной агрессии. Просто давали пояснения и раскладывали по полочкам, доступно и легко. И сейчас он так держится, словно не осознает за собою никакой вины. А что, если так оно и есть? И Зэер ни при чем. И Морфей, и Таме?!

— Тогда объясни. Как ты это понимаешь. — Аля спрятала дрожащие ладони за спину, сцепила в замок. Зэер проследил за ней взглядом. Улыбнулся с печальной нежностью. Подошел медленно, Взяв за плечи, подвел к дивану, усадил. Сам устроился рядом. Заглянув в неподвижное лицо, начал:

— Не хочу излишних слов. Уговаривать не стану. И отвечать могу только за себя.... Подчас я думаю, что живу до сих пор исключительно благодаря тому, что у меня смысл появился. Этот смысл — ты, девочка. Мне есть о ком думать. Заботиться по мере сил. Радоваться или переживать. Знаю, это странно звучит для трансформера в отношении существа не его расы. Но это правда. Верь или не верь, дело твое.

— Мир, в котором я родилась, — выговорила она с трудом, запинаясь, — он для вас примитив, почти пустое место. Человеческий мир, в виду имею. Но, ведь вам не мешали просто забрать меня. Безо всяких спецэффектов. Без насилия. Без смерти! Или рагезты без смерти не могут?! Это антураж такой, обрисовка. Привычные и родные декорации. Чтобы форму не терять и позабавляться, как на спектакле!.. Черт, знал бы ты — как мне противно и больно!

— Я знаю.

— Ты не можешь знать!!.. Ты не проклинал и не ненавидел своих родных! Ты не убил собственного отца! Ты не отрекся от матери и не презирал её!.. Ты понять не сумеешь, до чего я себя грязной ощущаю. Какой скотиной и какой сволочью!.. Зачем нужно было поступать именно так?!

— Чтобы отделить. Тебя от них, начисто. И, услышь, пожалуйста, я говорю сейчас не о себе! Наверно, я не поступил бы так. Окажись, на его месте. Но Краасс не знает жалости. Он привык резать по живому. Изначально, ты должна была стать его добычей. И, если бы он не сумел разглядеть тебя, вероятно, была бы обречена. Когда он понял, чем ты полезна, то изменил свои планы. Ему требовалось привязать тебя. Привязать такими узами, которые ты никогда не сможешь, а главное — не захочешь — разрывать. Семья... в твоем возрасте расставание с близкими особенно болезненно. Ребенок зависим от родителей и окружения гораздо сильнее взрослого. Разлука с ними для него, а тем более разлука навсегда, жестокий удар. Это означает, ты хуже и дольше адаптировалась бы, тебя тянуло бы обратно, ты бы тосковала и укоряла себя. А, возможно, задалась бы целью сбежать и вернуться. Все это — лишняя морока, и замедление трансформации. Краасс хотел, чтобы у тебя была единственная привязка и единственный смысл жизни — он сам. Так и получилось. Помогло еще и то, что ты по природе — донор. Тебе нужно жить во благо и на пользу, иначе пропадешь. И Краасс определил себя твоим "пунктом назначения"....