Манящая корона

-Это еще что... — раздался пронзительный визг хозяйки, но человек в маске заставил ее умолкнуть повелительным взмахом руки:

-Благодарю вас, барышни, достаточно... Пожалуй, можно и отступить от инструкций. Мадам Анни, я сделал свой выбор.

Он шагнул к Эрге, пунцовой от стыда, и, ободряюще похлопав по плечу, произнес громким, властным голосом:

-Я беру эту. Проследите, чтобы она была готова к трем часам пополуночи.

— — — — — — — — — — —

Вскоре после того, как протяжный и заунывный возглас стражников в шестой раз нарушил ночную тишину, Трюкач покинул укрытие. Он осторожно отогнул нижние ветки куста и выбрался из ямы с бесшумной грацией змеи, призвав на помощь всю свою ловкость.

Караульные на вышке шумно зевали, отчаянно борясь со сном, что не мешало им во всех подробностях обсуждать прелести некой Аделины и одновременно возмущаться ее аморальным поведением. Специально дразнит их, зараза, регулярно допускает к своему телу какого-то ничтожного купчишку, а на них, доблестных воинов, красавцев в самом расцвете сил, смотрит, как на пустое место... ох, дождется, доиграется! Не то, что этот купчишка, сам торговый старшина Кольруда не сможет ей помочь, когда они подстерегут ее в укромном местечке, и... Дальше шли такие скабрезные фантазии, что впору было покраснеть, но это хорошо: воздыхатели, оскорбленные в "лучших чувствах", едва ли горят служебным рвением, бдительности от них ждать не стоит. Слава богам, над человеческой природой время не властно! Поколения уходят и приходят, но люди остаются прежними...

А разве он сам во время вынужденного ожидания не исходил бессильной злобной тоской, представляя, как Малютка сейчас нежится в объятиях Барона, и разве не пришло ему в голову, — в который уже раз! — что их главарь вполне может погибнуть, и тот, кто займет опустевшее место, по праву завладеет и Малюткой...

Мало того — новый главарь вознесется к таким сияющим высотам власти и богатства, о которых совсем недавно страшно было даже мечтать...

Трюкач крепко, до боли сжал зубы, беззвучно выругав себя за несвоевременные и неуместные мысли. Сейчас нельзя отвлекаться от дела, слишком многое стоит на кону. Вот потом... потом видно будет. Стрела может прилететь с любой стороны, да и нож легко спрятать в рукаве, выжидая удобного момента, а после, в сумятице и давке... Попробуй-ка, разбери, чья рука его держала!

В конце концов, это будет только справедливо. А ведь даже Священная Книга превозносит справедливость, как одну из главных добродетелей.

Если бы они с Одноглазым тогда не зашли в трактир опрокинуть по кружечке доброго хмельного пивка...

Он медленно полз вдоль стены, удаляясь от ворот, и осторожно ощупывая каменную кладку, чтобы не пропустить нужного места. По правую сторону, в трех шагах, тянулись еле различимые в ночной тьме зловещие колючие струны проволоки.

— — — — — — — — — — — —

Ее все больше и больше терзало инстинктивное чувство надвигающейся опасности.

Оно было необъяснимо и нелепо. Что, в самом деле, может ей угрожать? Мадам Анни влиятельная женщина, среди ее постоянной клиентуры такие люди... — их имена лучше не произносить даже мысленно, а не то, что вслух! — и она не допустит, чтобы с одной из ее лучших "девочек" стряслась беда. Надо отдать должное старой жабе: пусть скупая до отвращения, пусть любит изображать святошу, рассказывая, как трогательно заботится о своих дорогих крошках (интересно, догадываются ли легковерные собеседники, что она нещадно штрафует "крошек" за малейшую провинность, раздает оплеухи, а иной раз и сечет розгами), но защиту все-таки обеспечивает. Если клиент захочет развлечься с девушкой не в "Белой Лилии", а в каком-то другом месте, он всецело отвечает за ее безопасность — таково одно из самых строгих правил мадам, известное всему Кольруду. Можно не сомневаться, она напомнила о нем странному посетителю в маске, и убедилась, что ее слова восприняты с должной серьезностью.

Да и какая опасность может грозить, если имеешь дело с умным и солидным мужчиной, а именно таким и был клиент! И не только умным и солидным, а еще... хорошим. Пусть это звучит наивно, по-детски, но так хочется верить, что она не ошиблась. Очень жаль, что маска не позволила увидеть его лицо: можно смело биться о заклад, что оно такое же хорошее — располагающее, обаятельное лицо доброго человека... Пусть он выбирал одну из них, как товар в лавке, что с того? Они, в сущности, такой же товар, только живой. Важно не то, что он делал, главное — как делал. И что и как говорил при этом. Случилось почти невозможное — после разговора с ним она вдруг ощутила себя не продажной девкой, не вещью, предназначенной для ублажения похотливых самцов, а живым человеком. Просто женщиной, молодой, красивой и очень несчастной. И ей до слез, до нервного срыва вдруг захотелось, чтобы этот странный и добрый человек выбрал именно ее, Эргу. Если ему будет хорошо с ней — а уж она постарается! — тогда, может быть, он придет еще не один раз, и эти встречи будут для нее самым настоящим праздником.

Когда же она услышала его фразу о строгих инструкциях, которые он обязан соблюсти, и поняла, что выбранная девушка будет предназначена для кого-то другого, ноги чуть не подкосились, а стены хозяйкиного будуара поплыли перед глазами. Разочарование было ужасным, как если бы не только спустили с сияющих высот на грешную землю, но еще и окунули с головой в какую-то липкую, мерзко пахнущую жижу. Эрга с великим трудом одолела желание расплакаться и выбежать за дверь — можно представить, какую взбучку устроила бы ей за это взбешенная хозяйка! — но на то, чтобы послушно раздеться, ее уже не хватило. Сотни раз приходилось представать перед клиентами, в чем мать родила, а теперь вдруг почувствовала — не может, и все. И она была очень благодарна незнакомцу: догадался, что происходит в ее душе, пожалел и проявил деликатность, столь несвойственную покупателям живого товара.

Конечно, мадам не простит непослушания... ну да демоны с ней. Не убьет же, в самом деле! В крайнем случае, выпорет, но от этого в "Белой Лилии" еще никто не умирал, надо только полностью расслабиться и, не стесняясь, визжать во все горло: так легче перенести боль...

О боги, ну почему, почему ей так страшно?!

— — — — — — — — — — — —

Пальцы внезапно коснулись шершавой, упругой поверхности.

Трюкач ждал этого момента, и знал, что он наступит, но во рту все-таки пересохло, а сердце забилось с удвоенной частотой. Природу человека не изменишь: сильное нервное напряжение не проходит бесследно.

А если оно не только сильное, но и длительное, то должно как-то выплеснуться, получить хоть какую-то разрядку, не то можно либо сойти с ума, либо совершить непоправимую глупость, которую не искупишь ничем — ни доблестью, ни деньгами, ни даже собственной жизнью.

Вроде той, которую две недели назад совершил один из стражников графа Хольга.

Неправда, что только женщины падки на лесть и любят поплакаться, жалуясь на злую судьбу. Хвала богам, некоторые мужчины ничуть не уступают в этом прекрасному полу...

Глупого стражника не пришлось даже поить сверх меры, его язык развязался сам собой, до такой степени бедняга был рад, что наконец-то нашлись люди, оценившие его по достоинству и разделившие жгучую обиду. Несколько самых примитивных, грубых комплиментов, затем пара ненавязчивых, будто случайных вопросов, тщательно изображенное сочувствие, вставляемые в нужных местах фразы: "Вот это да!" ... "Кто бы мог подумать!"... потом еще несколько вопросов... и дело было сделано.

Можно поклясться чем угодно, что именно лестью Малютка и приворожила Барона. Наверняка засыпала похвалами, дескать, какой он умный, храбрый и сильный, образец всех достоинств, а уж по мужской части вообще гигант, ни о ком другом и мечтать не надо... вот их предводитель и клюнул, как глупая рыба, на примитивную наживку, прикипел к ней всей душой.

Так, довольно! Он же запретил себе думать о Малютке!

(Хотя как можно не думать о воде в пустыне, умирая от жажды?!)

— — — — — — — — — — — —

Мужчина в маске чувствовал, как противная мелкая дрожь медленно поднимается от кончиков пальцев все выше и выше, захватывая ладони и запястья, как такой же противной судорогой сводит челюсти, а ледяной озноб пробегает вдоль позвоночного хребта.

Ему было страшно, по-настоящему страшно, и в то же время его терзала лютая, мучительная ненависть.

Он ненавидел самого себя, ненавидел женщину, которую осторожно вел по узкому проходу с низким дугообразным потолком, поддерживая правой рукой под локоть, ненавидел людей, когда-то сделавших этот самый проход, скупо освещенный масляным фонарем, который он держал в левой руке, но еще больше ненавидел того, к кому они направлялись.

Этот человек вызывал у него не только огромную, беспредельную злобу, но и такой же страх.

И точно такую же, если не большую, любовь.

— — — — — — — — — — — —

Правитель Ригун негромко произнес "Аминь!", в последний раз осенил себя крестным знамением и, опершись ладонью о пол, поднялся на ноги. В левом колене опять громко хрустнуло, острая боль заставила невольно охнуть и поморщиться. Не сдержавшись, Ригун злым шепотом помянул лейб-медика Арада, бессовестного шарлатана и бездельника, не способного к тому, что доступно даже деревенскому знахарю... и тотчас, спохватившись, еще раз перекрестился:

-Грешен, каюсь!

Испуганному Правителю показалось, что суровые лица богов-хранителей и святых угодников на какой-то миг стали еще строже перед тем, как расплыться, задернувшись смутной полупрозрачной пеленой.

Неужели ничего нельзя сделать? Конечно, он уже давно не юноша, но далеко не стар, ему всего сорок пять, разве это возраст для мужчины! Сколько людей даже в куда более почтенных летах не испытывают никаких проблем со зрением или с суставами... Почему же он, Правитель Империи, не входит в перечень этих счастливцев, разве не дожил его дед до седых волос, сохранив орлиную зоркость и ежедневно на равных фехтуя с лучшими мастерами меча! Ну, положим, фехтовальщики могли не особо усердствовать, помня о сане и возрасте Правителя, однако дед-то ловко орудовал тяжелым клинком и быстро передвигался, наступая и отступая, значит, с суставами у него было все в порядке!

Хотя, конечно, куда ему до деда...

Неужели Норманн допустил бы хоть слабое подобие того чудовищного барда... — стоп, не нужно еще раз гневить богов, оскверняя сразу после молитвы свои уста нехорошими словами — скажем мягче, того... неподобающего положения, в котором очутилась Империя! Да ни за что на свете! Дед в два счета скрутил бы в бараний рог всю эту шайку мятежников, прохвостов и казнокрадов. У него они знали бы свое место, их даже в страшном сне не посетила бы мысль, что приказы Правителя можно не исполнять.

А тот, кому в недобрый час эта мысль все-таки пришла бы в голову, очень скоро оказался бы перед дубовой колодой с воткнутым в нее топором. И ни одна высокородная сволочь не рискнула бы встать на его защиту, крича о привилегиях высшего сословия и дворянской солидарности...

Да, дед правил железной рукой, поэтому были и недовольные, и несправедливо обиженные: ведь только боги без греха, а любой смертный человек может ошибиться. Но подавляющее большинство подданных благословляло его имя.

Теперь же все наоборот: число людей, довольных своим Правителем, можно пересчитать по пальцам. Разбойники и воры окончательно распоясались, потеряв всякий страх — виноват Правитель. Чиновники, лишившись последних остатков стыда и совести, вымогают взятки буквально на каждом шагу — а виноват Правитель. Дворянство, позабыв о своем долге и обязанностях, пустилось во все тяжкие, изнуряя крестьян непомерными податями — снова виноват Правитель. Члены Тайного Совета... ох, хоть об этом лучше не думать, к чему лишний раз терзать душу!..

Но как не думать, если перед глазами до сих пор неотвязно маячит толстая наглая рожа графа Лемана, а в ушах звенит его издевательский голос — высокомерный, противный донельзя, который можно возненавидеть за один южный акцент, еще и усиленный из-за одышки:

-Безусловно, если Правителю угодно, он может считать себя главной особой Империи...

О, милостивые боги!!! Как ненавидел он его в эту минуту, этого мерзкого наглеца-южанина, чувствующего за своей спиной поддержку двух самых крупных и богатых провинций. Как хотел стать подобным своему деду, чтобы увидеть панический страх в этих глазках, заплывших жиром, чтобы услышать пронзительный визг, когда грузную тушу Лемана растянут на дыбе в допросной камере... Но что толку мечтать о несбыточном!

Проклятый южанин прав: он до сих пор носит корону Правителей и восседает на троне предков только потому, что члены Тайного Совета грызутся, словно пауки в банке. Будь у Лемана больше сил и влияния, и трон и корона достались бы ему, мерзкий толстяк даже не считает нужным скрывать, насколько страстно он желает этого. Но высшее дворянство из северных провинций скорее удавится, чем покорится южанину; оно столь же страстно хочет посадить на трон своего земляка, графа Шруберта, хранителя Большой Печати. Те же, кто еще не примкнул ни к той, ни к другой партии, ведут себя, как продажные девки, бесстыдно предлагая свои голоса тому, кто обещает больше заплатить... Какой позор! До чего докатилась Империя! Хвала богам, чудеса происходят только в сказках — случись невероятное, оживи Норманн и потребуй отчета, он не решился бы даже взглянуть деду в глаза, не то, что произнести хоть слово в свое оправдание.

И эти наглые, бесстыжие люди еще смеют открыто проявлять высокомерное пренебрежение к единственному члену Тайного Совета, которого по праву можно назвать образцом человеческих добродетелей и дворянской чести — к графу Хольгу. Они неустанно, за спиной графа, твердят, что им зазорно — зазорно!!! — находится в его обществе. Дескать, благородный человек должен как огня избегать всяких недостойных занятий, вроде чтения ученых трактатов, изобретательства, торговли и тому прочих дел, марающих высокое звание дворянина...

Продажным прохвостам, невежественным себялюбцам и бесстыдным интриганам, видите ли, зазорно находиться в обществе умного, честного человека! Правильно говорят в народе: иному плюнь в глаза — все божья роса.

Ох, как же он устал, как все надоело! Стоит ли удивляться, что со здоровьем худо: суставы разламываются от боли, зрение ослабло, нервы никуда не годны. Микстуры лейб-медика приносят лишь временное облегчение... К счастью, есть средство, которое действует с волшебной безотказностью.

Ригун, не отрываясь, смотрел в дальний угол спальни, где начинался хорошо знакомый ему проход, закрытый дверью, так искусно замаскированной, что посторонний человек никогда бы ее не заметил. Он чувствовал, как в нем нарастает возбуждение.

Арад должен привести ее с минуты на минуту...

Ему пришлось очень долго ждать...Что же, иной раз даже Правителю приходится набираться терпения и смирять желания плоти. С тем большим удовольствием он прибегнет к этому средству сейчас. Дикое нервное напряжение последних дней властно требовало разрядки.