— Сама ты дикая! — внезапно прикрикнул Венька, у которого, похоже, тоже начали сдавать нервы, — Ты можешь наконец понять, что они вообще непонятно откуда такие взялись, и говорят на каком-то языке, которым уже пару тысяч лет никто не пользуется, а по-арабски ни бум-бум?

— И что? — огрызнулась я, — Ты хочешь сказать, что он тут консервированные что ли, специально ради нас, чтобы веселее было?

— Ну почему обязательно ради нас? — неожиданно рассудительно парировал Венька. — Может, у них тут вообще специальный этнографический заповедник для туристов? Сейчас это знаешь как во всем мире модно? Строят какую-нибудь имитацию древнего поселения, наряжают статистов и заставляют их с утра до ночи жить как будто в той самой эпохе. Чтобы и язык настоящий был, и всё-всё-всё... И с посетителями обращаться должны, как будто те действительно в их эпоху забрели. Мне крестный фотки показывал — он в такой деревушке в Канаде был, и в Штатах такое тоже повсюду, какой хочешь эпохи.

Упоминание о крестном меня неожиданно успокоило. Фиг его знает, может, они тут действительно решили в мейнстрим вписаться, чтобы быть не хуже Большого Брата? Но в роль мужики вошли классно — вопли с поклонами звучали весьма убедительно, да и вообще все окресности даже близко не напоминали о современности — не то, что кусочка асфальта, даже отпечатка протектора не виднелось на пыльной дороге, ведущей в деревню. Вот интересно, они что, для полной аутентичности на работу в телегах ездят и на верблюдах верхом?

— Алейкум салям, — улыбнулась я и помахала рукой главному аборигену, решив, что подобный розыгрыш грех не поддержать. В конце концов, на работе люди, положено им так, ну так что, мне не жалко, могу и поиграть в их игру.

Мужик почему-то обрадовался так, словно выиграл в телевикторину тысяч пять баксов, воздел вверх руки и снова завопил что-то совершенно неразборчивое.

— Вень, мы что, так и будем тут любезностями обмениваться? — сквозь зубы поинтересовалась я, пристраивая на физиономию жизнерадостную улыбку. — Может, пойдем уже до хаты, должен же у них хоть в конторе телефон быть?

— Венька снова что-то такое прокричал, толпа расступилась, пропуская нас вперед, а затем сомкнулась за нашими спинами как статисты на подтанцовке. Вожак с посохом шел рядом с Венькой, отступив от него буквально на полшага, и с очень важным видом ему что-то объяснял. Венька только угукал, и вид у него при этом был препотешный. Впрочем, я и сама вела я себя на этой экскурсии как тетка из Жмеринки в московском бутике.

Фотик только и успевал щелкать, а я вертела головой как ненормальная. Нет, ну кем надо быть, чтобы согласиться работать экспонатом в этих трущобах? Это ж с утра до ночи, как папа Карло, изображать из себя доисторического земледельца, ходить в каких-то отрепьях, непонятно чем кормиться, и это все по местной жаре? А как же душ, холодильник, телевизор и прочие блага цивилизаци? Представить, что кто-то мог согласиться на такие условия жизни добровольно, я не могла категорически.

Селение, как оказалось, было обнесено невысокой глинобитной стеной. Войдя в покосившиеся деревянные ворота, процессия остановилась на вытоптанном пятачке меж стен, а неподалеку мужики уже разводили костер и методично разделывали то, что еще недавно бегало и блеяло.

— Вень, спроси, где у ни тут туалет? — зашептала я на ухо парню, потому что в этот момент мне уже было совсем не до приличий. — Ну хоть какой-нибудь, только быстро.

Венька как-то странно на меня покосился, а потом махнул рукой в сторону: там какой-то мальчишка, отойдя на несколько метров от толпы, жизнерадостно орошал стенку, ничуть не смущаясь.

— Ты что, с ума сошел? — в первый момент не поверила я. — У них что тут, даже сортира нормального нет. Впрочем, аромат в окружающем пространстве стоял весьма специфический, так что, похоже, с сортирами в здешних краях и впрямь была напряженка.

Венька нетерпеливо отмахнулся а я, показав знаками, что следовать за мной не надо, отошла в том же направлении. Вот и куст какой-то колючий, спрятаться за ним самое оно. Но не тут-то было... Только я пристроилась, как сквозь ветки засветилась чья-то мордаха: девчонка дет десяти с нескрываемым любопытством и даже ужасом уставилась на меня, словно никогда в жизни не видела взрослых тетенек, занимающихся таким неприличным делом.

— Отвернись, — потребовала я, но девчонка явно ничего не понияла, хотя я для убедительности повторила это слово по-русски и по-французски, и еще сделала жест, показывающий, что девочке надлежит как минимум обернуться ко мне спиной.

Девица оказалась не то настырная, не то бестолковая, поэтом у добиться от нее так ничего и не удалось. Пришлось мне самой повернуться — охота, как говорится, пуще неволи. В лучших традициях дикого кемпинга ни рукомойников, ни кранов в окресностях тоже не наблюдалось. Зато в рюкзаке у меня лежала специальная упаковка дорожных бактерицидных салфеток, которую я в путешествиях вечно таскаю с собой. Выташив одну, я тщательно протерла руки (салфетка мигом подозрительно потемнела).

Вообще-то я не люблю мусорить на природе, и в тот раз тоже собиралась аккуратно свернуть салфетку и убрать в карман до ближайшей помойки, но на что-то отвлеклась и положила ее пока что на камень. И тут полоумная девица, дождавшаяся конца представления, вылетела из куста, подхватила салфетку и помчалась к подружкам, на ходу тарахтя и захлебываясь словами. А я поправила непорядок в туалете и спокойно вернулась к спутнику.

Толпа вокруг нас явно хорошо вошла в роль, ибо окружающие, разом потеряв дар речи, дружно уставились на мои руки, словно я невесть что мистическое проделала.

— А помойки у них тоже, что ли, нет? — и на этот вопрос я от Веньки вразумительного ответа не получила. Ну что ж, пришлось скомкать грязную салфетку и затолкать ее обратно в пакетик — не мусорить же в экологически чистом месте? Еще оштрафуют за нарушение правил содержания территории, нафиг-нафиг.

Местные дамы тем временем установили прямо под открытым небом пару низких столиков, раскидали по сторонам их порядком вытертые половики, после чего потащили одна за другой керамические тазы с травой, овощами, лепешками, странного вида остро пахнущим предметом, в котором Венька опознал козий сыр. Мужики тем временем воткнули в заранее приготовленные ямы деревянные шесты и ловко соорудили что-то вроде навеса из пальмовых листьев. А от костра уже тянуло приятным запахом свежего шашлыка.

— У нас что тут, еще и обед в программу включен? — поинтересовалась я у порядком озадаченного парня. — А платить кто за банкет будет? Смотри, выкатаят нам за банкет сумму с большими нулями — расплачиваться чем будем? У меня лично с валютой фигово, я на ресторанное обслуживание не подписывалась.

— Да что ты все дергаешься, расслабься, — неожиданно строго завил Венька (эк он тут моментально местным духом пропитался), — Приглашают нас, непонятно что ли?

— Не-а, непонятно, — парировала я. — С какой такой радости им нас приглашать? Мы что им, любимые двоююродные племянники, прибывшие с родственным визитом из-за океана, чтобы нас на халяву парными шашлыками кормить? Где ты такое в турбизнесе видел?

— Юльк, я правда ничего не понимаю, — неожиданно растерянно ответил Веня, — Ты видишь... Они правда называют нас "сынами божьими", сколько я им ни объяснял, что это не так. И просят разделить с ними трапезу. Сначала вообще говорили, что жертву принесут, я только не понял, то ли нас самих, то ли этого козленка в нашу честь. Ну, неважно, за стол зовут, а отказаться— это на Востоке значит обидеть серьезно, понимаешь? Так что давай пока... ну, короче, не особо выступать. Потом разберемся, ладно?

— Нууу... ладно, неуверенно согласилась я — Будем надеяться, что все обойдется...

Колдовавшие над бывшим козликом не то барашком мужики выглядели настолько колоритно, что я не удержалась и сделала пару снимков. Явный брак я всегда стираю сразу, так что и в этот раз я тут же посмотрела на экранчике, как оно вышло — пришлось отойти в тень и прикрыть экран ладонью, так ярко светило солнце. Выбрав кадр поудачнее, я сунула аппарат под нос главному шаману — надо же как-то отношения налаживать, пусть порадуется старичок, как удачно он у меня вышел.

Дедулька явно отнесся к своему изображению без большого энтузиазма, только скользнул по нему взглядом и все. Тем временем другой дядька, помоложе и пониже рангом, сунулся ему через плечо, что-то такое встревоженно прочирикал, тыкая пальцем то в экран, то в дедка, и вдруг горестно завыл, с ужасом гляля в погасший экран. Послушав завывания молодого, старший абориген тоже включился в симфонию ужаса.

— Вень, чего им опять не так? — поинтересовалась я, с недоумением глядя на тоскующего мужика. — Фотка, что ли, не понравилась?

— Фотка-то понравилась, — задумчиво ответствовал Венька, обменявшись со страдальцем несколькими фразами. — Но они тебя просят вернуть им их души...

— Какие души? — поразилась я, — Венечка, ты уверен, что все понял правильно? С какой стати мне их души сдались?

— Уверен... — обалдело подтвердил Венька, — Они очень расстроены, что ты забрала с собой душу старейшины поселения, и теперь ему не жить. Поэтому общественность слезно умоляет тебя вернуть почтенному Ибрагиму или как там его — душу, его главную собственность.

— Во дают! — восхитилась я, — Это ж надо так в роль войти! Слушай, может, они тут все — прирожденные актеры, а? Воют так, словно у них тут поминки любимого дедушки. Объясни ты им, что ли, что ничего я не забираю, это просто фотка... А то за этими их воплями мы так до еды и не доберемся.

— Ты включи камеру обратно и картинку мне его выведи, — скомандовал Венька, и я на сей раз послушалась. А он поднес фотик прямо ко рту, а потом, повернувшись лицом к старейшине, дунул на картину и ему на физиономию — и тут же выключил экран. Дядьки радостно загалдели.

— Видишь, как они нервно реагируют, — сказал он мне с упреком, — не надо лучше!

— Да ла-адно, — отмахнулась я, — если заповедник, так пусть отрабатывают.

— Ну тогда хотя бы картинки им не показывай! — попросил Венька.

А есть, меж тем, хотелось уже просто умопомрачительно. Закланный агнец, или кто он там, запахи источал самые соблазнительные, и я чувствовала, что еще пять минут проволочки — и я скончаюсь прямо на месте в жутких голодных муках. Но судьба была к нам милостива — главный дедок, наслушавшись венькиных россказней, слегка притих и позвал нас наконец к столу, хотя на фотик в моих руках косился весьма опасливо.

Дважды себя заставлять звать я лично не стала. Стульев нам, для пущей аутентичности, тоже не выдали, так что пришлось последовать примеру аборигенов и по-походному усесться прямо на коврик. Зато над нами растянули какое-то покрывало на палках, очень кстати по такой жаре. А сидеть — ну да ладно, нам не привыкать, посидим и по-турецки... Зато вот она — еда! Горяченькая!

Жрать и в самом деле хотелось — со всеми этими приключениями прошло невесть сколько времени, а завтракали мы давно и очень легко. Так что упрашивать нас два раза не пришлось. Я, правда, прикинул, какую сумму могут они с нас слупить за весь этот пикник на этнической обочине, но... дешевых вариантов типа фалафеля или шоармы (она же по-московски шаурма, а по-питерски шаверма) в пределах досягаемости явно не было.

Стол для нас накрыли прямо на улице, под небольшим навесом из листьев. Собственно, и стола-то никакого не было: на землю бросили какие-то подстилки, в самом центре поставили грубое керамическое блюдо с еще дымящимися крупными кусками нежной молодой баранины (в желудке аж заурчало), рядом — еще одно блюдо с лепешками, и третье — с зеленью. И огромный кувшин с... да, с вином! Вот тебе и главное доказательство, что перед нами были никакие не мусульмане, а кто-то иной.

А тарелок там или вилок никаких не было, или хотя бы даже стаканов — только такие же грубые, в деревенском стиле раскрашенные керамические плошки для вина, и тех было всего несколько штук разного размера.

Старейшина жестом пригласил нас садиться, и я, скинув сандалии, совсем уж было собрался расположиться по-турецки, но решил, что руки помыть все же бы не мешало. Юлька туалета, кажется, не нашла, так что я постарался выяснить насчет этого у старейшины, по-арабски и по-английски, но он меня явно не понял. Ну не знал я, как по-арамейски называется это заведение, совершенно не знал! И тогда просто я просто плюнул и перешел на иврит, похоже, раз нас так принимают, это не должно было их особенно смутить.

Слова "туалет", впрочем, он не знал и на иврите. Зато при звуках этого языка оживился... и стал мне отвечать! Иврит у него выходил, правда, какой-то странный, сперва я подумал, что с палестинским акцентом, как на территориях малограмотные крестьяне говорят. Но на самом деле это был вообще не тот иврит, выговор у него был очень своеобразный, и вставлял он то и дело незнакомые мне словечки. Но мы наконец-то стали друг друга понимать. Руки помыть — это оказалось запросто, нам тут же поднесли еще одну большую керамическую чашу с несколько мутной водой (ни мыла, ни полотенца!) и после того, как мы сполоснули в ней руки, чуть ли не вся деревня, строго соблюдая очередность, сделала то же самое. Не меняя воды, разумеется. Странные у них все-таки были обычаи! А насчет облегчиться, это можно было пока отложить. Тем более, что баранина пахла совершенно фантастически.

Мы сели на циновки, старейшина начал с какого-то длинного и очень цветистого тоста на своем ломанном иврите, из которого окончательно стало ясно, что нас называют богами. "Человеки мы, человеки", — попытался я объяснить, но это мое заверение было понято как полное согласие со всем сказанным выше, так что пришлось замолчать.

— А есть-то когда будем? — переспросила Юлька.

— Да подожди, неудобно прежде хозяев кусок брать, — ответил я.

— А мне удобно, я голодная, — сказала она и протянула руку к блюду с мясом.

Ну никакого представления об этикете! А старейшина, повинуясь малейшему движению ее руки, сам немедленно замолчал, подскочил, схватил блюдо, подал нам с поклоном, очень неудобно получилось!

— Юлька, ты дикая. Тебя сдадут в гарем на перевоспитание! — возмутился я скорее для виду, потому что есть и в самом деле хотелось.

— Я их сама там перевоспитаю! — смеясь, ответила она, — ты лучше узнай, как у них тут с вилками.

Вилок, действительно, не было. Нож лежал только один рядом с блюдом, какой-то очень уж старый и щербатый, и тогда я достал из кармана свой, складной, раскрыл его, подцепил хороший кусочек, взял левой рукой верхнюю лепешку, вложил ее в Юлькины руки и положил, как на тарелку, ароматнейший и сочнейший кусочек.

— Киндзу там и петрушку сама сверху положи, тут так принято!

— А что, тарелок и вилок совсем не предполагается? — удивилась она.

— Похоже, так. Да ладно, ничего страшного, если тебе надо порезать, то вон нож лежит.

— Может, я твоим лучше?

— Да тебе вот этим будет удобнее, — сказал я и подал ей колхозный нож. На самом деле, не люблю я давать самый любимый нож другим людям без крайней необходимости. Нож, это вроде автомата или компьютера, у каждого должен быть свой.