В саду ее цветов

— Это формула, уравнение, если угодно, — сухо сказал он. — Точнее, ее графическое отображение. Любопытство удовлетворено?

— Я думала, это очень сложно.

Халле ощутил желание что-нибудь сделать. Например, сбежать с проклятиями. Но он только прикрыл глаза — и тут же слух обострился. Внизу послышался знакомый перестук каблучков.

— Говорят, дети видят мир иначе, нежели взрослые... — начала Майя, но не успела закончить: в комнате появилась хозяйка.

Дагмара посмотрела на нее... никак не посмотрела, чуть было сквозь не прошла. Удивительно. Такое недовольство она никогда не показывала, да Халле и поклясться был готов, что не испытывала. Даже Майя ощутила неладное, скомканно попрощалась и вылетела за дверь. Без преувеличения — вылетела, словно Дагмара сейчас догонит и укусит.

Остановившись у окна, Дагмара оперлась о подоконник кончиками пальцев и смотрела в сторону калитки. Халле сперва подумал — следит, точно ли Майя ушла, хотя что бы той еще делать снаружи; но время шло, а светлая фигура все оставалась неподвижной, и это уже походило не на задумчивость, а на оцепенение.

— А... — начал было он, и она наконец оглянулась, чуть поджала нижнюю губу — еле заметный признак досады.

— Свари мне кофе, — попросила Дагмара.

Халле кивнул, направился к кухне — и остановился в дверях.

— Мне... было скучно.

— Угу.

— Больше не приглашать Майю?

— Приглашай, если хочешь.

— Но ты недовольна.

— Мне нечем быть недовольной. Просто не считаю ее подходящей компанией, — Дагмара привычно устроилась на диване, поджала ноги. — Ты знаешь, сколько суеты способна устроить большая муха, если залетит в комнату. А ведь та совсем безобидна, сравни ее прозрачные крылышки — и толстые стены! Городок у нас маленький, а уж когда мы отрезаны от всего мира... Ты сам еще убедишься, что это за девочка. Я лишь пытаюсь сохранить твой покой. Но ни в чем не ограничиваю, разумеется.

Принеся кофе, он устроился на подоконнике, возле которого недавно стояла Дагмара, и смотрел, как та маленькими глотками пьет содержимое чашки. Допив, не глядя поставила ее на блюдце на столик рядом; движения как всегда были скупыми и точными. Дагмара нуждалась в идеальном порядке и поддерживала его еще и поэтому — чтобы не приходилось тратить и тени мысли на непривычное действие.

— А где мои предыдущие модели? — спросил Халле.

— Какие?

— Не знаю. Но я ведь давно живу здесь, с чего-то ты решила мне поручить эту работу. И картины... я рисовал до аварии?

— Нет, — сказала Дагмара. — Не рисовал. Это была часть терапии, но ты, верно, не помнишь. Тебя это увлекло — а мне, как видишь, не нравилось никогда, я каждый раз вспоминаю разбитую машину, больницу...

— А лабиринт?

— Было, конечно. И формулы, и модели. Я стерла все, что могло напомнить о прошлом. Ты помнишь свою реабилитацию? Как строил реальность из кубиков... Пустые глаза и мышление вроде игры в пятнашки, ячейками. Эту заполним тем-то, передвинем туда-то.

— Меня лечили здесь, в долине?

— Нет, — сказала Дагмара. — Не только здесь. А потом... твои занятия навели и меня на интересные мысли, а тебя стало уже можно просить о помощи.

— Почему ты мне никогда этого не рассказывала?

— Я рассказывала, и не раз. Но ты забываешь. Неясно, по какому принципу работает твоя память. Но я смирилась уже, — она вздохнула, и показалась усталой и маленькой. Халле поднялся, быстро пересек комнату, сел рядом с диваном и уткнулся лицом в колени Дагмары. Неудивительно, что она так недовольно смотрит на Майю... с ним-то намучалась.

Сейчас было хорошо и спокойно. Как всегда здесь. Но неожиданно удивился тому, что никогда не имело значения прежде — у Дагмары не было любимых духов, вообще никаких не было, ее словно простерилизовали в боксе; и во всем их доме не было запахов — только свежеприготовленной пищи или кофе. И те мгновенно выветривались.

**

Майя

Снежинки падают мне на ладони и не спешат таять. Удивительно... руки у меня теплые, а снег не долетает даже до земли, растворяется в воздухе. Почему же со мной иначе? Или я принесла с собой холод оттуда, из внешних земель?

Это очень странный город. С нарядными домиками, крохотными парками, он словно с любовью создавался для какой-нибудь витрины, а не возник стихийно при разработках руды. Уютный — и совершенно чужой. Застывший во времени, без связи с внешним миром, без новых зданий, разве что машины кажутся современными. Память моя мало что сохранила, но все равно казалось — от прочих это место отделяет лет пятьдесят. Я никак не могу понять, здесь меня жалеют, тепло относятся, или им нет до меня никакого дела. И то, и другое естественно — я любопытная диковинка, и при том во мне мало интересного. Сколько можно пережевывать потерю памяти? Скоро надоест.

Нет, я не пыталась себе польстить, считать себя особенной. Но эта двойственность... будто тебе улыбаются лишь одной половиной рта, причем искренне.

А еще мне порой кажется, за мной кто-то следит. Иногда в одиночку, а иногда будто сам город тысячей глаз. Каждым окном, каждым кирпичом в стене. Древесными ветками, камнями на дороге. Неприятно и жутковато...

Особенно это чувствую, когда брожу по окрестностям. Магнус предупреждал — не стоит так ходить, но я не могу, мне кажется, вот-вот и я что-то вспомню.

Почему здесь так мало снега? Местные объясняют, но все же... Он иногда выпадает, но тает быстро, и потом стоит очень густой туман. Мне всегда казалась странной фраза "такой плотный, кажется, ножом можно резать", но здесь именно так. А кто говорил эту фразу, или где я ее читала? Не помню...

А мне надо побольше узнать об этом месте.

Около библиотеки я испугалась. Здание, неожиданно величественное, с небольшими колоннами, принадлежало другому миру и смотрело на меня... честное слово, смотрело. "Чего тебе, девочка?" — говорили и колонны, и узкие окна в узорных решетках, и даже голуби на карнизе. Наверное, это были ученые голуби...

Мне показалось, что ничего я здесь не найду.

Библиотекарь оказалась приветливой черепашкой в очках — то есть человеком, конечно, только сутулой, низенькой, в огромной тяжелой шали. Она суетливо забегала вдоль полок и принесла мне кучу брошюр и одну энциклопедию — все, что было по истории этого городка.

— Я здесь почитаю?

Она кивнула и сама углубилась в книгу, а я спряталась за каким-то большим растением и принялась листать брошюрки. Ничего не нашла особенного, скоро уже поняла, что скучаю и читаю через страницу по диагонали.

Здесь почему-то ничего не происходило.

То есть... добывали руду, древесину, строили, переименовывали, но я хотела найти другое. Что-нибудь... интересное. Может быть, полет местного чудака на воздушном шаре и посвященные этому газетные вырезки, или загадочные убийства, или хотя бы упоминание о родившемся здесь известном ученом или артисте. Городок оказался... дистиллированным. Это слово я помнила.

Идеальным. Уютным и неприметным.

...Иногда мне снятся дома, улочки, которые я вроде бы знаю, но, просыпаясь, понимаю — таких нет и не было никогда. И, читая историю городка, я не могла отделаться от схожего ощущения — да, все правильно, и что-то не так. Может быть, я просто причудливо стукнулась головой — иначе как объяснить, что про разные страны, где никогда не была, я помню, и не знаю, откуда родом сама?

Хотя нет, головой ведь стукнулся Халле, я же просто замерзла.

**

Халле

— Дагмара... она ведь твоя родственница? Твой опекун?

— Можно сказать и так.

— Мне вы не показались близкими.

Интересно, всегда ли ты лезешь в чужую жизнь, подумал Халле, а вслух сказал:

— Ошибаешься. Мы прекрасно понимаем друг друга. Если под близостью подразумевать бросания на шею при каждом удобном случае...

— А твои родители? Ты их помнишь?

— Нет, — сказал Халле, размышляя, стоит ли отвечать вежливо или наконец показать недовольство. И опять же, сделать это мягким намеком или как-нибудь основательно.

Но размышлял о таких вещах всегда дольше, чем надо было — Майя успевала выкинуть что-нибудь новое.

После того, как показал ей свою мастерскую, она вскоре напросилась снова. Не отпускает, сказала. Мне не понравились твои картины, но я чувствую — в них что-то есть. Я должна это понять.

Зачем понимать то, что не нравится, хотел спросить Халле, но передумал. В конце концов никто еще не пытался думать над тем, что он рисовал. Он и сам вряд ли сумел бы объяснить — словно его разделили надвое, одна половина могла только думать, и ей принадлежала точка в лабиринте и многомерные стены, которые проходили друг через друга. А вторая, похоже, стремилась что-то чувствовать, но не умела делать это напрямую. И выходили такие же смешения точек и плоскостей, но они могли существовать лишь на полотне, в одном измерении — и тут на выручку приходил цвет.

Халле не знал сюжетов своих картин, если они, сюжеты, вообще были.

И повелось — Майя приходила, задавала несколько неудобных вопросов, а потом, переместившись вместе с ним в мастерскую, смирно сидела на табурете, выбирая каждый раз новое место, и смотрела. В эти минуты, а изредка даже часы она не мешала, становилась сама одной из картин, собранием пятен, углов и линий. Халле не выносил взглядов в спину, а тут забывал — смотрит, не смотрит, какая разница. И они почти не разговаривали, если и говорили, то о вещах мирных и предсказуемых.

В этот раз она сдвинула табурет в самый угол, наполовину спряталась за пустой мольберт. И молчала так долго, даже не шевелясь, что Халле решил — может, заснула?

Обернулся — и тут Майя тихо, полузадушенно ахнула из своего угла.

— Я вижу... розу.

Она показывала на картину, висящую на другой стороне. Синее и багряное... но синее не как небо, а как снег поздно вечером, подсвеченный фонарями. И одно белое пятнышко.

Майя вскочила, уронив табурет и едва не сшибив мольберт, подбежала к Халле. Порылась за пазухой, как ему показалось... нет, что-то достала из внутреннего жилетного кармана. Протянула руку.

— А вот...

На ладони лежала брошка, медная роза. Необычная, стебель ее не был прямым, а повторял форму листа. И на нижнем лепестке поблескивала стеклянная капелька.

**

Дагмара появилась через пару часов после ухода Майи. Ничто не говорило о том, что девочка здесь была — но Дагмара всегда знала, а сегодня...

Его опекунша первым делом направилась в его комнату, встала у монитора — в обтягивающем белом свитере, брюках цвета сливочного масла, прямая, как железный штырь — и указала на нетронутый с вечера лабиринт.

— Может быть, все-таки изволишь хоть иногда делать то, что я попросила? Кажется, это первая моя серьезная просьба за все время, пока ты в этом доме!

— Я же делаю, что могу.

— Если бы, хоть по четверти часа в день! Я, кажется, не требую невозможного, эта задача тебя самого увлекала! Но если ты считаешь, что не справился — ладно, обойдусь без тебя.

Голос Дагмары напоминал серебряные ножницы — холодный, острый, он кромсал и совесть, и самооценку на куски... но не мог с этим справиться до конца. Халле словно выглянул сам из себя и со стороны удивился — он порой видел Дагмару сердитой, но сейчас она была близка к срыву, словно теряла что-то важное. И ведь она все эти дни на взводе, понял он. Все сильнее и сильнее, иначе сдержалась бы. Как раньше — обдавала холодом, но не говорила ни слова упрека.

Странно... ведь она сама разрешила Майе приходить. Какая-то непоследовательность, совсем не вяжется с Дагмарой. У нее все ясно и твердо, сама она — ось мироздания. А сейчас все летит кувырком.

После разговора Халле задумался — и вправду, зачем ему эта девочка? Беспокоящая, не слишком-то умная, бестактная. Жалость... наверное, он ее жалел, но и этот ресурс конечен. Пусть бы гуляла с близняшками или шутником Лейвом, они куда больше подходят друг другу. Но нет, приклеилась к нему... он вспомнил выражение "как банный лист".

А он так и не решался сказать "оставь меня уже наконец в покое". И знал, что единственный, кроме Анны — Магнус не в счет, девчонка жила у него — впускал ее в дом.

Дагмара ничего больше не говорила о Майе, ждала, наверное, пока он сам устанет от новой знакомой. Но он не раз заставал ее в сумерках у окна, очень прямую, неподвижную. Проходящий в комнату свет фонаря смешивался с вечерним светом и Дагмара словно таяла, становилась полупрозрачной.

**

Майя

Вот уже много ночей подряд я засыпала на удобном раскладном кресле, стоящем у окна так, что видны были звезды. И просыпалась, когда солнце пробивалось через ситцевую занавеску в цветочек, и мне было мягко, уютно, спокойно. Запах ванили, древесного лака, каких-то цветов. Постукивание и позвякивание, покашливание из мастерской. Только в часы, проведенные в этом кресле, на моей здешней кровати, меня ничто не беспокоило, не вынуждало гонять мысли по кругу в попытке хоть что-то вспомнить.

Я думала, конечно, и вспоминала, но — здешнее. Добрый голос Магнуса, круглые пирожные в местной кофейне, фигурки из глины, которые делала старенькая бабушка близняшек. Лошадки, зайцы, человечки — смешные и очень понятные, не то что картины Халле, к которым я привыкнуть никак не могла, все пытаясь их разгадать.

Они мне снились. Они и метель — больше я ничего не запоминала. Утром не помнила и их, но к полудню обрывки начинали вертеться в голове. Странно... обычно сны запоминают сразу и удерживают, если рассказать. У меня все было наоборот, да и рассказывать некому.

Постепенно начиналась путаница, что было в реальности, а что лишь в моем сонном представлении. Когда мы сидим в кофейне вот так — Хелла на краешке стола, болтает ногой, ее сестра сбоку, я с другого, а Лейв напротив и норовит поймать ее ногу в узком высоком ботиночке — это было? А что нам приносят пирожное и тарелка выскальзывает из рук хозяйки, потому что кое-кто размахался? Или — мы стоим у обочины, и проезжающая машина словно нехотя плюхает колесом в скрытую в луже ямку и нас окатывает дождем грязных брызг?

Я поняла, что меня смущало. Даже если забыть о странных выражениях глаз — это я могла и придумать — они, мои здешние приятели, улыбались и вели себя так, словно абсолютно счастливы, всегда, в любой миг. Не знаю, почему — быть может из зависти, но я не могла этому поверить. Хотя что я знала о счастье, то есть помнила?

Ах, да — их беспечность оттеняла выражения на лицах взрослых. У тех я видела озабоченность, дружелюбие, рассеянность, много чего еще, но какое-то... одномерное. Словно им предписали постоянно испытывать и выражать что-то одно. А остальное — скрывать, получается.

Выходит, они мне врали? Зачем? Кто я такая, чтобы обманывать меня стольким людям?

А если и вправду, то не весь же городок в сговоре. Мне надо в полицию, больше я придумать ничего не могла. Думать об этом тоже было страшновато — не знаю, что я читала и смотрела в прошлой жизни, но воображение подсовывало каких-то совсем других полицейский, не таких, как добряк Сорен или прочие — а они-то мне жизнь спасли!