Фантасмагория от nlr alicia

Холмс вновь дергается подо мной, и сейчас мне ясно, что это не попытка освободиться, а судорога, сводящая его пытающееся перемениться тело. С его губ срывается еще один крик, и я вторю ему стоном. Внезапно, если не считать бьющей его крупной дрожи — все прекращается.

Вновь повинуясь инстинкту, а не разуму, я склоняюсь над Холмсом и целую его в изгиб шеи, пытаясь не замечать этой дрожи.

Шепчу во влажную от пота кожу:

— Ты — мой, Шерлок Холмс. И знаешь это. И знаешь, что так будет всегда.

Его ответ — тихий всхлип, пробуждающий во мне человека:

— Да.

Я перевожу дыхание, безмолвно моля о прошении, и изо всех сил вонзаю зубы в плоть, которую перед этим целовал. Уже сейчас я знаю, что буду помнить ее вкус всегда.

Холмс вздрагивает сильнее, но вырваться не пытается — лишь замершее дыхание говорит об испытываемой им боли. Я разжимаю зубы, только сочтя, что след их надежно отпечатался на коже моего возлюбленного. Эта отметина не заживет до утра, как другие раны. И она должна быть достаточно глубока, чтобы Стэплтон мог ощутить ее даже в темноте.

Холмс выдыхает, и я, чуть повернув голову, трусь носом о его ухо:

— Помни, ты — мой... как и я — твой.

Он опять содрогается всем телом, и мое тело вторит ему. Я зарываюсь лицом в его черные волосы, вдыхая их аромат.

На мгновение руки ослабляют хватку — но большего Холмсу и не требуется. Он ударяет меня головой в подбородок, отбрасывая назад, и пока я пытаюсь прогнать черноту перед глазами, одним ловким движением выскальзывает из-под меня и спрыгивает с постели.

Падает на пол, руки все так же крепко стянуты у него за спиной. И хотя мне хочется считать мое видение просто полуночным кошмаром, я понимаю, что пошедшая буграми от преображающихся мышц и костей кожа Холмса — не причудливый эффект искусственного освещения.

Вскоре след от моего укуса — единственное светлое пятно среди густого покрывала черной шерсти. Но это мало радует, когда на исторгнутый Холмсом рев со стороны болот доносится такой же.

"Сумеет ли он сам избавиться от пут? Или скорее покалечится?"

Свесившись с постели, протягиваю руку и дергаю за край бинта. Узел развязывается. Инстинктивно бросаюсь вперед, чтобы не дать Холмсу покинуть комнату, ... но человеку соперничать в скорости с ягуаром трудно.

Ухватив за горло, он отшвыривает меня прочь. Приземляюсь я с другой стороны кровати, задыхаясь от боли, сворачиваюсь в клубок. Метнувшись к окну, Холмс на меня даже не смотрит. Я слышу звон стекла, когда Холмс ударяет в него плечом, но рамы выдерживают. Так ему не выйти, а того, что окно можно открыть — Холмс уже не осознает. Он будет биться так до тех пор, пока не проломит рам, даже если весь изрежется при этом. Но ему нужно уйти. Без этого наш замысел не удастся.

Я вскакиваю на ноги, отпихиваю его в сторону, и хватаюсь за защелку. В ладонь впивается осколок, когда я распахиваю окно. Но прежде, чем я успеваю ощутить боль от пореза, Холмс опрокидывает меня на пол ударом кулака и вспрыгивает на подоконник.

Падая, я больно ударяюсь спиной, и он замирает, явно колеблясь. На одной его руке все еще болтается бинт, волочится по полу. Осознание обрушается на меня с тяжестью свинца. Серо-синие глаза, не мигая, смотрят на меня. Я понимаю, чего он ждет. И понимаю, что я должен сделать:

— Беги. Я найду тебя. Я верну тебя. Обещаю.

Он не отвечает ни словом, ни жестом, просто отворачивается и исчезает за окном. Одним прыжком вскакиваю и кидаюсь к окну, по пояс высовываюсь из него. Холмс с легкостью спрыгнул с высоты пятнадцати футов, и, судя по отпечатку на влажной от росы земле — удачно приземлился на все четыре лапы. Я вижу, как гибкий черный силуэт, в котором уже нет ничего от человека, скрывается под одетыми в юную листву деревьями. И вот усадьба погружается в тишину — слышно только, как весенний ветер перешептывается с листвой.

А я стою все так же у окна, надеясь увидеть...что? Я не знаю.

Наконец, память и способность мыслить возвращаются ко мне.

Сейчас, при неверном свете раннего утра Холмс должен чувствовать себя беспомощным и сбитым с толку. Стэплтон, скорее всего, продержит его взаперти до заката. Значит, у меня около двенадцати часов, чтобы их отыскать. Но до того как это произойдет, я не смогу ничем помочь Холмсу. Остается надеяться, что моя метка помешает Стэплтону удовлетворить его похоть — до того пока мы не сойдемся с ним в поединке или хотя бы прежде, чем след от моих зубов исчезнет с кожи Холмса.

Но, как бы то ни было — не позже, чем солнце скроется за холмами Девоншира, я верну Холмса. В первую очередь — ему самому. Клянусь, у нас еще будет возможность узнать каково это — проснувшись ночью, почувствовать рядом тепло тела безмятежно спящего друга.

Я отхожу от окна, набрасываю на плечи пальто и засовываю в карман револьвер. Время всегда утекает водой сквозь пальцы, и сегодня дорога каждая капля. Мне уже доводилось участвовать в охоте на ягуара. Теперь мне предстоит выйти против старого врага — однажды уже побежденного, но все еще смертельно опасного и жаждущего мести. Но я-то помню, что ягуара можно убить. Вот только почему осознание этого внушает мне мимолетный ужас и тоску?

Продолжение следует.