Странный человек был Халиту. Взгляд злой, слова — и того хуже, а сам, пожалуй, добрый. Беспокоился, что Кирри с непривычки будет непросто в Чангране. Кирри слышал краем уха, как Халиту говорил купцу на вечерней стоянке, вполголоса:

— Пощадил бы красавчика, Кинху... редкое дело — такая искорка, отрада глазам... не жаль?

А купец только хихикал, как всегда:

— Вот в том и дело, Халиту! Бродяжка-то — чистое золото. Что жалеть? Пусть бы без пользы пропал у себя в вельде? Грязные безбожники, живут по колено в дерьме, поклоняются мерзким идолам... тьфу, нет на них погибели!

Это Кирри уже понимал. Лянчинцы не любили Отца-Мать, называли идолом и лжебогом, говорили, что не может так быть — чтобы бог породил мир сам от себя, сам в себе зачав. Даже Халиту плевался, когда слышал, как кто-нибудь из нори-оки клянётся Отцом-Матерью — так раздражался.

Лянчинцы говорили, что верить в Отца-Мать плохо. От этого у нори-оки и нет больших прекрасных домов, блестящих тканей и чистой воды. Это потому, что настоящий Творец, который только Отец, как на свете повелось, сердится, не даёт нори-оки ничего хорошего.

От разговоров о богах у Кирри голова шла кругом. Чтобы не злить хорошего человека Халиту, Кирри пообещал ему верить в Творца и по вечерам стоял рядом с Халиту на коленях, глядя на звезду Элавиль. Верить в Отца-Мать он, правда, не перестал — но чем больше богов смотрят на тебя и принимают в тебе участие, тем тебе легче живётся.

Вдруг Творец так и будет всё время сердиться на Кирри? Тогда Отец-Мать его защитит. Нельзя же остаться совсем без защиты.

Халиту очень нравилось, что Кирри смотрит на звезду лянчинского бога и что носит скорпиончиков, прицепив к бусам. Когда вельд сменился песками, Халиту уже вёл себя, как старший родич, только куда мягче. Сказал как-то:

— Я бы отвёз тебя к себе домой, дурачок... жаль, денег мало, не могу. Грустно это всё.

Кирри пообещал, чтобы его утешить:

— Мы ещё увидимся, когда я буду жить в Чангране, — и не утешил.

В Песках двигаться стало тяжелее. Злое солнце палило тут безжалостнее, чем в вельде; ничего не росло и не могло расти на этой мёртвой недоброй земле — лишь какие-то чёрные кривые палки редко-редко торчали над белёсыми волнами барханов. Даже верблюдам было горячо ступать в раскалённую песчаную кашу своими трёхпалыми мозолистыми ногами. Только змеи приподнимали песок быстрыми движущимися холмиками, сновали в его жаркой толще, как рыбы в воде.

Караван прижимался к горам. В скалистых предгорьях встречались источники — и каждый источник вызывал острейшую радость; вода в мире, высушенном до отвратительного скребущего шелеста, казалась каким-то невозможным чудом. Кирри плескал воду в лицо, ощущая всей кожей её очищающий добрый холод. Халиту научил его облизывать в дороге палочки соли, чтобы выпитая вода не уходила с потом слишком быстро — и Кирри был благодарен за это.

Пустыня виделась нори-оки враждебным и злым местом. Подростки из вельда еле сдерживали досаду; от сожалений, высказанных вслух, их удерживал только мираж сказочного города впереди. Купец теперь дольше рассказывал о дивных красотах Чанграна по вечерам, пока готовился ужин — и волшебные дома, белые и воздушные, как облака, все в зелёных деревьях и пёстрых цветах, вставали перед внутренним взором засыпающих нори-оки, как наяву.

Кирри не боялся пустыни, потому что Халиту считал Пески своим привычным домом. В пути Кирри держал своего верблюда бок о бок с верблюдом Халиту — и лянчинец рассказывал ему о том, как в молодости воевал в Песках, в разных странах, не боясь ни жары, ни жажды, ни чужих солдат. Кирри слушал и слегка жалел, что Халиту слишком стар для поединка.

Именно Халиту и научил Кирри разыскивать родники среди камней. Кирри освоил эту хитрую науку так здорово, что во время очередного перехода первым заметил яркие пятна зелени между угрюмых серых и чёрных валунов.

— Эй, родник! — закричал он радостно и свистнул верблюду, соскользнув с его спины в мгновение ока.

— Стой, дурачок! — крикнул Халиту, но Кирри оказался у родника в три прыжка.

А в следующий миг тёмная тень мелькнула против солнца откуда-то сверху — и в голову, особенно — в глаз, врезалась пронзительная боль.

Удар боли был так силён, что у Кирри не хватило сил даже закричать. Он судорожно глотнул воздуха, который показался твёрдым и не проталкивался в грудь, и попытался схватиться руками за лицо.

Лицо было — не лицо! Что-то омерзительное, хрустящее, гладкое, с жёсткими волосками, впилось в левый глаз, в бровь, в волосы надо лбом, померещились мельтешащие кошмарные лапы — Кирри, содрогаясь от отвращения и дикой боли, потянул — боль усилилась до абсолютной нестерпимости, заволакивая мир кровавой пеленой, но мерзость осталась на месте.

Спустя бесконечное время подбежали воины. Халиту рванул это и ткнул ножом — Кирри почувствовал, как вместе с тварью от него — из него — выдирают кусок его собственной плоти. Очень хотелось заорать в голос, но боль стискивала зубы и выбивала дыхание.

— Прыгун, проклятье! — тоскливо сказал Халиту, и полуослепший Кирри увидел валяющуюся на песке тварь размером с две ладони: то ли паука со скорпионьим жалом, то ли скорпиона с паучьими мохнатыми лапами, без клешней, но вооружённого жвалами, как обсидиановые лезвия. Жвала и лапы твари заливала кровь Кирри, в них запутались пряди его волос, вырванные вместе с клочьями окровавленной кожи.

— Уходить отсюда надо, — сказал Тоху с отчётливым страхом в голосе. — Оборони Творец, лучше уж лев бы напал...

— Конец красавчику, — буркнул Гинору, приподнимая Кирри голову за подбородок, вызвав новый удар боли. — Яд...

— Да яд — не яд, какая теперь разница! — сокрушённо, почти в отчаянии воскликнул купец. — Искорка, говоришь, Халиту? Сглазил? Позарился на чужое? Да будь ты неладен!

Нори-оки остались у верблюдов, поодаль, видимо, в ужасе не смея приблизиться.

— Уходить надо, Кинху! — рявкнул Тоху в злости от страха. — Уходить отсюда, бросьте бродяжку, гуо с ним, сейчас другие твари наползут!

— Помирать бросите? — тихо и ужасно спросил Халиту. — Здесь? Где прыгуны водятся?

— Так ведь всё равно помрёт, — плаксиво пробормотал купец. — Что сделаешь-то? Яд ведь — и глаз-то... кому он теперь...

Гинору внезапно швырнул нож куда-то, куда Кирри, ослеплённый и оглушённый, еле держащийся на ногах, не посмотрел.

— Допрыгались?! — заорал Тоху в ярости. — Всё, уходим! Хватит! Они на кровь лезут, не понимаете, что ли?!

— Всё, уезжаем! — приказал купец. — Халиту, если жалеешь бедняжку — окажи ему любезность, перережь глотку, чтоб не мучился! Надо убираться, пока всех не пережалили!

Воины тут же положили верховых верблюдов, вскочили в сёдла в мгновение ока — и нори-оки не стали ждать второго приказа: ясно, смертельно перепугались... и Кирри, который слишком нравится лянчинцам, навсегда останется тут, в песке. Никому не помешает выбрать самого прекрасного партнёра для поединка, не будут смотреть на него все лянчинские юноши. Всё-таки, Кирри — и им был чужак.

Халиту помедлил.

Его товарищи уже тронули верблюдов в скорый шаг, а он всё стоял рядом, смотрел, как Кирри боится дотронуться до раны на голове — оставшейся на месте глаза.

— Беда... — пробормотал Халиту. Вытащил свой великолепный нож из узорчатых ножен. — К вечеру кончишься, несчастный ты дурачок... Прости меня.

— Халиту, — шепнул Кирри сипло, сжал в окровавленной ладони серебряных скорпиончиков, протянул вперёд, — не надо...

Умирать не хотелось. Умирать было страшно. Умирать было хуже, чем чувствовать сжигающие волны боли. Может, серебряные скорпиончики помогут против яда настоящей твари? Они же — Стрелы Творца, да?

— Халиту! — крикнули уже издали. — Скорее!

Халиту убрал нож, отцепил от пояса флягу с лянчинским вином.

— Беги отсюда, — сказал он, кусая губы. — Беги, пока можешь. Захочешь пить — выпей этого. Пусть Творец тебя сам берёт — я не стану. Вот такая уж я бессердечная сволочь.

— Не бросай меня, — еле выговорил Кирри — кровь в рот текла. — Пожалуйста.

— Нет, бродяжка, — сказал Халиту очень тихо. — Упаси тебя Творец не умереть в пути — в Чангране сам умереть захочешь. Прощай.

А чёрное и ужасное метнулось с камня, Халиту сшиб его на лету кулаком и раздавил — брызнула бурая и зелёная жижа. И Кирри не побежал, но побрёл прочь, еле видя дорогу сквозь кровавый туман и колышущееся марево пустынного зноя. Каждый шаг отдавался толчком немыслимой боли — но нельзя было останавливаться.

Взрослый ему приказал. Воин. Надо подчиниться. Подросток должен подчиняться взрослым.

Халиту и так... не убил. Потому что Кирри попросил. Этого — слишком много. Слишком много снисходительности.

Кирри только вытащил свой нож — лезвие из вулканического стекла на деревянной рукояти, обмотанной тонкими сыромятными ремешками и проклеенной "любовью песка", клеящей вообще всё, если умеючи взяться. Когда топот верблюда Халиту угас за спиной, Кирри открыл его флягу и сделал несколько глотков. В первый миг показалось легче, но вырвало через несколько шагов. Кирри положил флягу на камень.

И дальше — была убивающая боль, жара, хрустящий шелест в камнях, заставляющий быстрее переставлять непослушные ноги, тошнота, безнадёжный ужас и тоска.

— Творец, — шептал Кирри, сжимая правой рукой рукоять ножа, а левой — скорпиончиков, слипшихся от крови, — не сердись на меня. Я в тебя тоже верю. Я смотрел на твою любимую звезду. Правда.

Раскалённый мир вокруг молчал. Кирри опёрся о камень — и камень обжёг руку, но эта боль показалась сущим пустяком по сравнению с той, другой, от которой голова раскалывалась на части. Кирри смотрел вперёд, не чувствуя слёз, текущих из уцелевшего глаза — мир, состоящий из камней, песка, удушливого неподвижного воздуха и чудовищ, затаившихся в укромных местах, не хотел, чтобы Кирри в нём жил.

— Отец-Мать, — пробормотал Кирри дрожащими губами, — прости, наверное, мне нельзя было в Чангран, да? Я слишком много хочу, да? А можно мне не умирать?

Но мир по-прежнему молчал. Ни лянчинских богов, ни богов нори-оки не было на этой чужой земле. Длинная судорога узким стеклянным лезвием проткнула икру Кирри и пропоролась дальше, вдоль бедра, дальше, вдоль позвоночника — боль сбила Кирри с ног, он инстинктивно свернулся в клубок, обжигаясь песком, открыв рот, но не в силах вдохнуть куда-то исчезнувший воздух.

Вот тут-то и явился Хозяин Этих Гор.

Он вышел из ниоткуда, он был — огромен. И страшен. Клубящаяся рыжая шерсть на его голове, как львиная грива, почти скрывала уродливое лицо, спускалась на лоб, спускалась с плеч, росла везде, росла на щеках, росла на подбородке, росла, кажется, на шее, завивалась кольцами и топорщилась. Глазки маленькие, блёкло-зелёные. Каменная грудь, широченные плечи, руки-лопаты, ноги как стволы зонтик-дерева — вытесанная из песчаника статуя сурового демона.

Кирри взглянул на него с земли, не смея ничего сказать. У Кирри не хватило воображения представить себе, что может сделать со смертным подростком это горное божество — но сопротивляться чему бы то ни было показалось бессмысленным. Кирри положил нож на песок рядом с собой, чтобы божеству стала очевидна его покорность судьбе — и судорога пришла снова. Кирри подтянул под себя ногу, кусая костяшки кулака, чтобы не заорать.

Демон наклонился к нему и легко поднял, будто Кирри был годовалым младенцем. Кирри дёрнулся, но демон легко удержал его, как человек удерживает брыкающегося новорождённого козлёнка. И сказал — горным голосом, рокочущим, как поток, на еле понятном, странном каком-то, немного похожем на лянчинский, языке:

— Не бойся.

Не то, чтобы Кирри перестал бояться, но попытки вырваться прекратил. У него появилась смутная тень надежды.

А демон, между тем, одним взглядом заставил скалу бесшумно расколоться и раздвинуться в стороны, открывая вход в подземное святилище. И оттуда, из-под земли, потянуло восхитительным холодком — но и странным запахом, от которого у Кирри немедленно скрутило желудок. Он еле сдержал рвотный позыв, с трудом сглотнул и увидел недлинную лестницу, освещённую непонятно чем, коридор, прорубленный в скале, и плиты из гладкого и прозрачного стекла, которые, как и каменные створы, разъехались перед демоном — а за ними оказалось...

У Кирри не хватило бы слов описать увиденное. Купол, украшенный светильниками, источающими холодный и ясный неземной свет. Мигающие огни всех цветов, висящий в воздухе рисунок из огненных линий, изображающий непонятно что. Стеклянные вещи. Стальные вещи. Вещи, сделанные непонятно из чего. Вещи без назначения и смысла, но искусные и сложные выше понимания. И запах... Холодный, сладковатый, удушливый. Неприятный запах.

И жертвенник.

На который Кирри положили спиной. Не холодный и не твёрдый — но стало страшно до безмыслия, и Кирри снова дёрнулся.

Демон его остановил. Прикоснулся, как человек — беззлобно и осторожно, заставил снова лечь, нажав на плечи, сказал: "Будет хорошо", — и тело сами собой обхватили живые обручи из небывалого мягкого стекла, а острое стальное жало впилось в руку у сгиба локтя.

— Не убивай меня, — попросил Кирри — и вдруг ощутил, как из его головы вытекает боль. Уходит, уходит, уходит...

Это было чудо. Демон творил чудеса, причём — чудеса незлые. Кирри расслабился, позволяя себе отдохнуть от боли — и услышал произносимые неживым голосом, бесстрастным и высоким, невероятно звучащие заклинания из длинных нечеловеческих слов: "Концентрация нейротоксина... повреждение кожных покровов... травматическое удаление... лимфатические узлы..."

Под эхо этого голоса Кирри погрузился в полудрёму — и сквозь этот полусон смутно ощущал прикосновения демона к ране. Не больно. Чем-то холодным. Чем-то, резко пахнущим. Чем-то, отчего Кирри стало совсем спокойно — и он уплыл в мигающий искорками мрак забытья...

* * *

Запись N143-02; Нги-Унг-Лян, Кши-На, приграничный городок Ок-Хи, постоялый двор

Конечно, тут можно было и не ночевать. Придорожный трактир с крошечным постоялым двором тесноват для такой оравы; по комнатам разместили только женщин и аристократов, волки кое-как устроились во дворе, где под навесом для вкушения "чая" на свежем воздухе им устроили постели из сена, соломы и покрывал. Не королевские палаты... хотя в "зале" для гостей, с оклеенными светлыми циновками стенами, довольно-таки высоком, пропахшем анисом и травными настоями, на удивление уютно. И вафли тут подают вкусные, а к неизбежным в деревенских трактирах "чипсам" из подсушенной и жаренной в масле саранчи я уже давно привык.

Хотя, конечно, можно было пересечь границу и устроиться на ночлег в таком же городишке, только с другой стороны. В Шиктарзе или в совсем уж мизерном местечке под названием Ук-Чирак. Всё это мне объяснил Анну и показал на карте. Но — покидать Кши-На, кажется, даже южанам не хочется, поэтому и остановились ночевать основательно засветло. Последний нонешний мирный денёчек...