Княженика_3

Ненавижу!

Шмыгнув носом, я собрала остатки сил и начала безжалостно перечислять все по порядку.

— Что ты и твоя семья вообще здесь делаете? На севере Байкала? С вашими-то возможностями? Почему вы вернулись из Франции не в Москву, не в Питер, не в Новосибирск, в конце-то концов, если вы уж такие любители морозов. Что вы здесь-то забыли? На краю света? В районе, приравненном к Крайнему Северу?

— Дальше, — уронил Ярослав.

— Сколько тебе лет? Иногда ты ведешь себя, как будто мы все вокруг, словно дети малые, а иногда похоже, что любой детсадовец знает больше тебя. Ты врешь, что всю жизнь прожил во Франции и русских букв не видел. Ты умеешь писать по-русски, только как-то очень странно. И французский у тебя тоже странный! Я проверяла в библиотеке. В словаре не так пишут! Это диалект? Вы на самом деле из Канады или какой-нибудь другой французской колонии?

— Дальше.

— Чем занимается твой отец? Я знаю, что он взял лицензию на большой охотничий участок, но с этого не проживешь, это скорее хобби.

— Еще что?

— Чего ты боишься?

— Тебя, Алиса, — буркнул Ярослав. — Ты много наговорила, скажи уж сразу, что тебя во мне не устраивает, чтобы я начал отвечать на все по порядку.

— Ты слишком красивый. Слишком вызывающий. Ты не такой, как все мы. Зачем ты здесь?

— Но я же не виноват! — возмутился неожиданно Ярослав. — Это папа с мамой отвечают за то, что я такой получился. Этот вопрос — не считается.

— Какие дела тебя отвлекали? Почему ты ничего мне не объяснил, ничего не рассказал?

— Чтобы покончить с делами и рассказать сейчас. Я просто не знаю, с какой неприятности начать рассказывать. У меня много тайн, одна хуже другой.

— Самую плохую.

— Хорошо, начнем с самого страшного. Может быть, она сразу объяснит тебе большую часть моих странностей, и ты с криком кинешься прочь, — посулил Ярослав.

Он снял мои ступни со своего живота, бережно опустил их на диван.

Сел, облокотился на колени.

— Это — страшное — лечится? — уточнила я.

— Нет. Мне продолжить?

— Да.

— Я — оборотень.

Честно говоря, я была железно уверена, что он сейчас скажет: "У меня СПИД" ("и, значит, мы умрем"), поэтому, услышав другое, не особо-то и испугалась. Оборотень — это же не болезнь, получается, а такой бонус. Наверное.

— Ну и что? — вопрос, похоже, прозвучал по-идиотски, но я знаю многих милых людей, которые в душе чистые упыри, только они в этом никогда не признаются. А потом, что значит, оборотень? Оборотней не бывает.

Ярослав обиделся.

— Я понимаю, — передразнивая меня, съязвил он. — Здесь Сибирь и все такое, как ты мне только что любезно объяснила, суровые люди, горячие сердца в ледяной корке, сугроб на сугробе, но, поверь мне, таких как я — в мире почти нет.

— Докажи! — возмутилась я.

Всякий может заявить, что он оборотень, на словах-то все — герои.

Ярослав подался вперед, словно падая на пол — через мгновение большой пушистый кот запрыгнул на диван, впился когтями в обшивку. Потом, я не успела заметить как, вернулся в прежний облик.

Ярослав умеет обращаться в кота! Ух ты, вот это класс!

— Ты питаешься исключительно человечиной? — мягко осведомилась я.

— С чего ты взяла? — похоже, оскорбился до глубины души Ярослав.

— Значит, нет. Так почему это признание — самое страшное? Рассказывай давай все остальное. Когда тебя не было, ты эти дни бегал, обросший длинной шерстью, и выл на луну на пустыре за поселковой помойкой?

— Я не волколак! Не бегал. И не выл.

Это прозвучало так обиженно, что я чуть не расхохоталась во весь голос. Куда-то улетучилось дикое напряжение последних дней, последних часов. Он всего лишь оборотень! И я ему нравлюсь, он не хочет уходить. Я ему, правда, нравлюсь.

Теперь Ярослав отодвинулся в дальний угол дивана, раскинул руки и застыл. В расстегнутом вороте рубашки блеснул знакомый золотой знак на шее.

— Ты дашь мне договорить?

Я кивнула, сжалась в комочек, обхватила колени руками.

— Алиса, вот ты — чужая в поселке, но своя, сибирячка. А я чужой вам — вообще. Мы — беглецы, понимаешь? — Ярослав говорил тихо. — Тропа привела в это время, ничего не попишешь.

— Откуда привела?

— Из прошлого.

Вот это было главное, а не его умение в кота оборачиваться. Вот теперь я стала кое-что понимать. У него был старинный французский, а не канадский.

А Ярослава словно прорвало, слова понеслись бурным потоком, сразу обо всем, что наболело:

— Все так поменялось, кто же знал, что новую реформу русского языка проведут! Я думал, что сумею писать, как все, раз читаю, а что-то переклинило. Откуда я знаю, как правильно одеваться в соответствии с поселковым дресс-кодом? Во Франции я купил журнал, заказал из него вещи, которые понравились. Где бы я там низкосортные китайские штаны раздобыл, какие здесь в моде? Я не умею носить плохую одежду.

— Вы, все-таки, были во Франции? — вставила я.

— Ну конечно. Нам же нужно было как-то осмотреться в новом времени. Там мы не вызывали подозрений, как странные русские, а здесь многие наши странности объясняются тем, что мы приехали из Франции. И всем всё понятно.

— Из какого века вы сбежали?

— Сейчас — из девятнадцатого.

— Ого!

— Алиса, я не знаю, как тебе все рассказать, не потому, что хочу скрыть что-то, а потому, что этого всего столько много! Я буду просто счастлив, если ты все узнаешь, я уже не могу больше быть один, это невыносимо. Не отталкивай меня...

У меня голова шла кругом от таких новостей. С одной стороны, все становилось на свои места, все его загадки, но с другой — тайн только прибавлялось!

— От кого вы бежали?

— Это наш заклятый враг. Враг нашей семьи. Алиса, я все тебе расскажу, но постепенно, там столько всего намешано, что просто так не разберешься. Я больше всего на свете боялся тебя впутать в наши дела, поэтому-то так жестоко и получилось. Чтобы он не узнал о тебе, не заподозрил. Мне и в голову не могло прийти, что ты думаешь, будто я с тобой играю, словно кошка с мышкой. Но я нашел его, нашел и убил. И теперь мне ничего не нужно скрывать!

— А что ты про печку говорил? — вспомнила я.

— Это я тебе печку топил после нашей первой встречи, — признался Ярослав. — А не твой дядя, как ты думала. Пришел тогда — думаю, ну и ну, живет в избушке, а как к печке подойти не знает. Испугался, что ты обязательно что-нибудь натворишь, заслонку, например, закроешь рано, когда дрова еще не прогорят — и угоришь насмерть. У меня на памяти такое бывало.

— Нет, про угарный газ я знаю, мне дядя Гриша объяснил! — возмутилась я. — Что я, уж совсем, что ли, чокнутая?

— Ага, — кротко сказал Ярослав. — Совсем. Иди ко мне, пожалуйста.

— Зачем это?

— Я тоже замерз, а у тебя покрывало.

Я переползла на его сторону вместе с покрывалом, сильные руки обхватили меня, прижали. Ярослав тихо и легко целовал меня в макушку.

Зарывался носом в волосы.

Где-то там, на улице, за окнами, за задернутыми шторами застучал поезд.

Мне было так спокойно — как всего лишь однажды в жизни. Мы поехали как-то с мамой в Таксимо погостить. Отсюда — это где-то шестьсот километров по железной дороге на восток. Мама с тетей Катей работали в северомуйской библиотеке, откуда ее папа увез. А тетя Катя со временем перебралась из поселка тоннельщиков в районный центр. Папа должен был забрать нас, у него как раз рейсы в Таксимо были. Но занепогодило. Там был маленький деревянный аэропорт на краю поля, обнесенного бетонными плитами. Выкрашенный в желтый цвет домик, а за ним — величественные горы. На горах угнездились сизые тучи, они накрыли долину плотным покрывалом. Ощущение было, что это край земли и за горами ничего больше нет. Можно было вернуться к тете Кате домой и дождаться, когда разъяснит. Уж по всякому папа без нас бы не улетел, но маму заклинило. Она сжалась, как пружина, и ходила по маленькому залу аэропорта туда-сюда, туда-сюда, никого не замечая. Потом вышла, села на боковое крыльцо — стало понятно, что даже бульдозер ее оттуда не сдвинет. Я слонялась поблизости, делать там было совершенно нечего, люди разъезжались и расходились по домам, в аэропортовском буфете кроме чая и замшелых каких-то коржиков ничего не водилось. Тучи, казалось, опускаются все ниже и ниже. Вдоль Одянской гряды петляла по долине река Муя, устремляясь к Витиму. Аэродромное поле было расположено тоже вдоль этой гряды, и если смотреть в дальний его конец, был виден темный лес, узкая полоса серого неба, а сверху плотное мохнатое покрывало. Мамино беспокойство передалось мне, я смотрела и думала, что скоро плотная пелена тяжело ляжет на аэродром, и мы будем блуждать в вязком тумане на краю земли, начнем ходить по кругу и никогда, никогда не сможем добраться до мест, где ярко светит солнце. И тут я услышала гул. Никто не слышал — а я слышала! Сначала — только неясный такой, тянущий, упрямый звук. Борт шел в облаках к поселку, кружил над аэродромом, примериваясь. Я вертела головой, не зная, как он собирается заходить на посадку, да и сможет ли, не слишком ли это рискованно. И вдруг гул из глухого стал ясным — и из брюха мохнатой тучи вырвался самолет, которого мы так ждали! Он шел далеко, над самым лесом и был похож на серебристую черточку, на которой ярко сияли два шара — это крутились пропеллеры. Он приближался, с каждой секундой рос на глазах и мир кругом менялся! Это папа летел к нам, летел за нами, и все было хорошо.

— О чем ты думаешь? — шепнул Ярослав.

— Знаешь, а ты ведь мне тогда так не понравился! — сказала я, прижимаясь щекой к его широкой груди. — Длинный, надменный...

— Да и ты мне, собственно говоря, тоже. Маленькая, а самоуверенная. С таким вызовом у доски на всех таращилась, когда тебя в класс привели. А потом я понял, что ты боишься, как и я.

— Когда понял?

— Когда ты на берегу Байкала после школы стояла. У тебя такое отчаяние в глазах плескалось, я подумал, неужели тебе еще хуже, чем мне, чужому в этом времени. Было ощущение, что от твоего мира только куртка осталась, ты в нее вцепилась, как в последнюю защиту.

— А я не заметила, что ты смотрел.

— Еще бы ты взгляд оборотня заметила! — гордо сказал Ярослав.

— Но ведь этого мало! — забеспокоилась я.

— Что мало?

— Ну, стояла я в папиной куртке, ты меня пожалел — и только поэтому?

— Поэтому я здесь?

— Ага.

— Я тебя не пожалел, а перестал бояться. Алиска, ты не представляешь, как мне трудно было привыкнуть. Девицы похожи на парней, джинсы ваши, короткие стрижки. Странно. Обучение совместное. И никто не удивляется. Меня поначалу оторопь брала. А ты на физике впереди сидишь, длинные волосы по спине волной, — я посмотрю на тебя и успокоюсь, мне легче станет. На химии к доске вызовут, а ты на первой парте улыбаешься чему-то своему — и у меня на душе теплеет, словно я не один, словно у нас общая тайна есть.

— Но я же тоже в джинсах!

— А я мысленно тебя в платье переодевал, — признался Ярослав. — Мне нравилось это представлять, такая вот игра была. А потом Татьяна Николаевна сказала, что ты вызвалась мне помочь. Я ушам своим не поверил — это было так волшебно, словно она затаенные мысли мои прочла. А мне хотелось узнать, как ты живешь после школы, как вообще люди сейчас живут. По настоящему, не по фильмам, не в телевизоре.

— И что ты узнал?

— Что хозяйка из тебя никудышная, — засмеялся Ярослав. — Ни дров наколоть, ни печь истопить. Курицу, поди, тоже зарезать не сможешь?

— Чего?!

— Вот-вот.

— Я тебя не понимаю! — призналась я.

— Алиса, ты даже представить не можешь, как много поменялось со временем. Я привык к тому, что прекрасные девы разодеты в платья, завиты, скромны, милы, прелестны. Но дома, не на людях, если у семьи достаток небольшой, хозяйка сама и печь топит, и курам шеи сворачивает, чтобы обед приготовить, и все это — оставаясь милой и изящной, в кружевах и локонах, прикрытых чепчиком от грязи. А тут все наоборот. На людях ты не растеряешься, но дома — как котенок беспомощна.

— Это же не мой настоящий дом! — возмутилась я. — У нас печки никогда не было, в городах теперь квартиры, центральное отопление, горячая и холодная вода, и унитаз, и ванные! И куры в супермаркетах, мороженые. Хочешь, можешь одни ножки купить, а хочешь — грудки, в них жира меньше. Я живую курицу и видела-то несколько раз в жизни, как я ее убью?

— В общем, я почувствовал, что ты в своем хозяйстве разбираешься куда хуже меня, и мне это понравилось, — фыркнул от смеха Ярослав. — Я сразу почувствовал себя уверенно, при деле. Надо же мне было как-то уравновешивать свой провал по русскому.

— А у тебя девушки были? — с замиранием сердца спросила я.

Ярослав замялся. Потом сказал:

— Такие, чтобы я хотел им печку топить — нет.

Значит, были. Я попыталась отстраниться, но он не дал.

Обнял еще крепче и сказал:

— Алиса, я ничего от тебя скрывать не хочу, но пойми и меня, я ведь из другого мира. В своем родном времени я бы женат уже был, и пару ребятишек имел, по меркам девятнадцатого века я тоже не мальчик. У меня не было девушки, ради которой я был бы готов колоть дрова, но женщины, я бы даже сказал тетеньки, — были. Как у большинства благородных юношей девятнадцатого века: наступает время взросления и старшие товарищи ведут тебя в бордель, чтобы познакомить со всеми сторонами взрослой жизни, так это называется. А эти взрослые жизни, похоже, мне в мамы годятся, поношенные они очень. Это воспринимаешь вроде зачета, нужно сдать, не опозорится. Я был так рад, когда все наконец-то закончилось, и я сбежал домой. Ты шокирована?

— Наверное, да. Не знаю. Как-то странно. В общем, я еще не поняла. А ты что, благородный юноша?

— Я, вообще-то, князь. По мне не видно?

— Я в князьях слабо разбираюсь. А почему у тебя не было там девушки?

— Пока враг был жив — я был словно прокаженный. Не до этого мне было. Ну и сердце молчало.

— Ты так ничего и не рассказал.

— Алиса, сегодня лучший день в моей жизни — я не хочу говорить о плохом. Давай отложим этот рассказ. Он никуда не денется, ведь пока я тебе все не расскажу, ты не поймешь до конца. А ты любила кого-то?

— А как же! — с вызовом сказала я. — В третьем классе я была жутко влюблена в Сергея. А меня, по слухам, безответно любил Олег. Но сердце мое уже принадлежало другому, так что проверять я не стала.

— А потом?

— А потом мы переехали.

— Это хорошо, а то у меня уже кулаки зачесались обоим им рыло начистить. А почему ты влюбилась в Сергея?

— Ну-у-у... У него была такая рубашка в клеточку, наверное, красивая. И нас поставили в пару танцевать, когда готовили концерт. И еще у него была осанка такая, осанистая. И я поняла, что думаю и думаю о нем, никак он из головы не выковыривается, застрял там туго. Сопоставила с прочитанными книжками и решила, что это любовь, ничего не попишешь, придется страдать.

— И долго страдала?

— Да пока не надоело, я думаю. Как перестало быть интересно, так и отстрадалась. А почему это ты, кстати, говоришь про "рыло начистить"? Разве не обязан благородный юноша вызвать обидчика на дуэль и изящно заколоть?