Исповедь странного человека

У меня все внутри оборвалось. Сердце ухнуло куда-то в пятки, губы пересохли.

— К чему? — выдавил еле-еле.

Аня, вместо ответа, потянулась ко мне и ее губы коснулись моих. Хо! Как удар под дых.

— Ну как? — отстранилась немного она, глядя в глаза.

Я честно не мог вымолвить ни слова. Она положила руки мне на плечи и поцеловала еще раз. В голове зашумел шторм и по телу пробежала дрожь. Ее грудь уперлась в меня, о-о, а эти губы! Я почувствовал, как по моей губе скользнул язык. Она снова отстранилась.

— Открой ротик, не бойся, — ее улыбка показалась мне какой-то неземной.

Я не помню сколько времени прошло. Но вдруг за окном стало темно.

— Поздно, — сказала она, отстранившись и посмотрев на часы. — В общагу уже не пускают. Придется мне у тебя ночевать!

* * *

Тот раз ничего, кроме поцелуев, не было. Анька погнала меня искать белье с фразой: "У всех хозяек есть гостевое белье".

Когда я его обнаружил, она заставила меня разложить диван и застелила его.

— Спать будем вместе, — улыбалась она. — Вдруг я замерзну!

Я пол-ночи не спал, переживая случившееся. Аня еле слышно сопела, положив во сне мне руку на грудь. Я же боялся пошевелиться, и вскоре все тело затекло. Я терпел, сколько мог, а потом аккуратно повернулся на бок и мы оказались лицом к лицу.

Она чему-то улыбалась, а у меня в груди играла какая-то щенячья радость...

Утром я проснулся от поцелуя. Вздрогнув, я открыл глаза. Нет, не сон. На столе стояло так и недопитое пиво, и девушка была вполне реальна.

— Ты такой смешной, когда спишь, — улыбнулась она и добавила деловито. — Но не храпишь, это главное.

Я же просто молчал, тихо сходя с ума от радости. Аня все улыбалась, глядя на меня.

— Давай вставай, — пихнула она меня в бок.

— Так сегодня же не надо? — спросил я, имея в виду нашу работу.

— Да. Но у меня еще есть, что поделать, — усмехнулась девушка.

Мы нашли в холодильнике пять яиц и Аня их пожарила. Никогда не думал, что буду так радоваться тому, как ест другой человек.

— Ну все, я побежала, — сказала она, глядя на часы.

— Нет, нет. Я сама дойду, — осадила она меня, видя, что я встаю. — Лучше приберись тут после вчерашнего, а то я это терпеть не могу.

— В смысле? — не понял я.

— В смысле, прибираться, — пояснила она.

— Так я в магазин хочу сходить, — сказал я.

— А, ну ладно. Только давай в темпе, а то мне еще нужно в общагу забежать, — распорядилась она.

* * *

В состоянии эйфории я шел к дому, перебирая в памяти картины вчерашнего вечера. Время от времени мои губы сами растягивались в улыбке, и я ничего не мог с ними поделать.

Подходя к подъезду, я увидел Серегу, сидящего на спинке лавки. Он хмуро глядел на меня, играя желваками. Мне очень сильно захотелось быстро пройти мимо.

— Привет, — бросил я, проходя как можно дальше от него.

— Стой! — резанул слух его голос.

Он спрыгнул на землю с лавки, оставив на сидении грязные следы. С пол минуты он оглядывал меня, презрительно оттопырив губу.

— Что, трахнул ее? — вдруг спросил он, и в его глазах блеснула ненависть.

— Что? — опешил я.

— Я говорю, что чпокнул Аньку, а? — сквозь зубы выдавил он.

Мне в голову ударила волна гнева, руки сами собой сжались в кулаки.

— И что она нашла в тебе? — он пошел вокруг меня, бросая ядовитые реплики. — ботан, заучка хренов, лошара!

Я не мог, от удивления, выдавить ни слова. Челюсти свело судорогой.

— Наверное, она тебя просто пожалела. Ты же сам-то так бы и был лет до тридцати, если не до смерти, колокольчиком, — долетало сзади сквозь пелену его голос.

Он резко пихнул меня в спину, в сторону скамейки. Я от неожиданности перелетел через нее и рухнул в траву. Из глаз вдруг хлынули слезы обиды.

— Ой! Наше чмо упало! — издевался Сергей. — Что, больно?

Я поднялся и в какой-то заторможенности начал отряхивать одежду. Горячие слезы слетали со щеки.

— Ты что, урод, ревешь, что-ли? — он издевательски заржал.

— И ты с ней! — продолжал он. — Ну, впрочем, блядям-то по херу, ага?!

Его ржач стал еще больше.

— Сколько, хоть берет? — подошел он и толкнул в плечо. — Ты что, оглох?

Я не знаю, как это случилось, но я увидел как его зрачки, удивленно расширяются и мой кулак врезается ему в щеку. Его голову отнесло в сторону, а я не соображая ничего, ударил еще. Как раз в это время он поворачивал голову обратно (слаб был удар!) и получил точно в нос. Из ноздрей, как в замедленном кино, не спеша, потекла кровь.

Он взревел и, отбив, следующий удар, сам вмазал в ответ. Попав в плечо, он выругался и дал со второй. Как раз тогда, когда я пнул его по яйцам.

Не точно! Он охнул и, зарычав, кинулся на меня, сбивая с ног. Пакет с едой, итак уже изрядно порванный, полетел в сторону, и мы рухнули на землю.

Он извернулся и мне в грудь прилетело два удара. Дыхание пережалось, тут же посыпались удары по лицу. Сквозь туман я увидел летящий мне в лицо ботинок, уже стоящего на ногах противника, и только успел закрыться руками. Пнув еще пару раз по телу, он успокоился, и я слышал его тяжелое дыхание.

— Вот, урод. Курточку порвал, — он сплюнул несколько раз. — Вот гондон, твою мать.

Прилетело еще несколько сильных пинков, снова вышибая, только было восстановившуюся дыхалку.

— Слышь ты! — он несильно пнул меня еще раз в бок. — Чтоб больше со своей шлюхой мне на глаза не попадались! Вообще убью!

Ругаясь и сплевывая, он ушел. Я с трудом сел (да и то не сразу), схватился за лавку и попытался встать. Бок пронзила резкая боль, я со стоном рухнул обратно.

Посидев некоторое время на земле, я перебрался на лавку и перевел дух. Скрючившись, я отыскал пакет и побрел домой. Подъем по ступенькам оказался невероятно труден, как будто на Эверест забирался. Ключи от квартиры чудом остались в кармане, проверить их наличие там внизу я забыл. Трясущимися руками я еле открыл дверь и буквально ввалился в квартиру. Из зеркала в прихожей на него глянул избитый, весь в грязи незнакомец. Фингалов видно не было (пока не видно), но скула изрядно подпухла, нос болел, и кажется, шатался зуб. Из рассеченной брови на глаз стекала кровь, из-за чего глаз щипало немилосердно, и он отказывался видеть.

Но самое поганое — одежда. Джинсовка, только год ношеная, была изрядно вымазана в грязи, а из прорехи на рукаве выглядывал локоть.

* * *

Тогда, наверное, и перемкнуло что-то в голове. Нет, он не побежал с ломиком догонять обидчика. Он вдруг понял, что большинство людей, такое же дерьмо.

Вспомнился отец, его лицемерное "Прости". Вид плачущей матери и выражение его, отца, лица, — нетерпение, досада и брезгливость. Хлопок двери и все. Отец даже не попрощался с ним, его сыном. Торопился...

И обеспеченная жизнь Жени кончилась, не начавшись. Ладно, хоть отец оставил эту квартиру, двушку, и им не пришлось мыкаться по родне и съемным квартирам.

Потом я узнавал, отец выбился в люди и уехал в Москву. Он был журналистом. И видно неплохим, но для меня, все равно, что мертвым. Никогда не прощу!

А мои одноклассники, тупое ненавистное стадо, как узнали, что моя мать — уборщица в этой же школе, так и насели скопом, обидно и унизительно подшучивая при каждом удобном случае. Еще, наверное, их злило, что он, несмотря на это, все же учился. И неплохо...

* * *

...Под теплой водой отозвались жжением рассеченная бровь, губа, и содранные при падении ладони. Руки еще слегка дрожали, и это почему-то привело его в бешенство.

Почему, собственно, он считал, что Сергей относится к нему как-то по другому, чем остальные?

Женя вспоминал. Да, наедине он вел себя нормально. Но стоило появиться кому-то, и он в лучшем случае замолкал. Память беспощадно вытаскивала картины школьных будней.

Когда его закрыли в кладовке, в кабинете физики и исчеркали тетради всякими обзывательствами, он, где был, этот "дрюг Сережа" ? Гоготал вместе со всеми. И шутил он больнее всего, так как знал больше. А прошлым летом, когда их класс ремонтировал спортзал, кто красил стену в раздевалке? Женя и Сергей, а точнее один Женя.

Как контрольная, то Сережа сразу за его парту. Обычно, кто сидел со мной? Никто. Зачем сидеть с тем, кого считают...

Да лохом считают, что себе-то врать!

Из глаз полились слезы. В сердце горела обида. Скрипя зубами, он отстирывал от грязи джинсовку, а в глазах стояла мутная пелена. Пролетали перед взором школьные годы, череда унижений, злых шуток, презрительных смешков.

"Марков — ботан", — как точка, пролетела строка из Светкиного дневника.

В горле стоял тугой комок. Вывешав куртку на балконе, он оперся на перила. Разгорался во всю день. Прошло часа три, как Аня ушла, а кажется так давно, как в другой жизни. Он замер вдруг.

В другой жизни.

Той жизни. Больше ему не надо шагать по осени в школу, и не будет больше ныть в груди утром второго сентября. Вчера он сдал русский в техникуме. Точнее вчера он узнал результат экзамена и увидел, что зачислен.

В душе как-то просветлело. Он больше не увидит своих одноклассников. Женя Марков, ботан и лох, сегодня умер. УМЕР.

Обида, сжимавшая горло, вдруг отпустила. Впереди август, потом техникум. Новая жизнь. И пусть эта сволочь Сережа, сука, идет на хрен. Он уже в прошлом. А кто мне куртку порвал? Никто, сам упал. Неудачно. Судьба, блин. Но я, без рук что-ли? Зашью.

Он обернулся в комнату. На столе лежало несколько книг по математике и русскому, листки, исписанные его не очень хорошим почерком. Как готовился к экзаменам, так и лежит все. "Убрать, все убрать", — толкнулась мысль, а ноги уже несли в комнату.

Так он еще наверно никогда не работал. Задавив чувство жалости, он сгребал и убирал в коробки все, что напоминало о школе. Старые тетради, пару грамот, ручки, линейки. Даже карандаши цветные, лежавшие в столе класса с третьего. Без отдыха и раздумий, в каком-то, как-будто в припадке, он маниакально стирал все признаки прошлого. Когда усталость все же начала брать свое, часы показывали уже пятый час вечера.

Комната казалась как будто нежилой, никаких признаков, что тут кто-то живет. Устало, бросив на кухне в угол тряпку, он вышел вновь на балкон. Казалось, вместе с его комнатой изменился весь мир вокруг. Как-будто он уезжал надолго и все хоть и также, как раньше, но кое-что изменилось...

Щелкнула входная дверь, в коридоре послышались шаги. На столик у зеркала звякнула связка ключей. Мама.

— Ты дома? — послышался родной голос.

— Да, мам, — ответил я.

Она вошла в его комнату и замерла.

— Я тут немного прибрался, — пояснил я изменение в обстановке.

— Я вижу. Кровать переставил? — огляделась она.

— Ага, к окну поближе.

— И диван. Как ты его сдвинул? — удивилась мама.

Улыбнувшись, я пожал плечами.

— Молодец, — она помолчала, немного удивленная. — Ты голодный?

При этом вопросе желудок, напуганный днем, сбесившимся мозгом, голодным зверем кинулся на ребра.

— Ага. Очень! — закивал я.

— Я сейчас что-нибудь сделаю.

Тут она обратила внимание на мое лицо.

— Ой, что с тобой?! — ее глаза округлились.

— Да так, упал я тут на лесенке, — попытался играть я крутого мэна.

— Как? — она решительно двинулась ко мне.

— Ну шнурок развязался, я и полетел, — ответил я, чувствуя, что начинаю краснеть.

— Как ты так, а? Совсем оставить нельзя, — мама всплеснула руками и подойдя ближе, взялась руками за лицо, осматривая.

— Я куртку еще немного порвал, — повинился я вслед.

— Ладно с курткой. Ушибся сильно? — она с тревогой смотрела в глаза.

— Да нет. Ступенек — то немного было, — слегка пошутил.

— Ну как ты так? — покачала она головой.

— Да ладно, мам. С кем не бывает. Пойдем лучше поедим, а? — кивнул я в сторону кухни.

— Ну, пойдем, — мама тяжело вздохнула. — Сильно больно?

— Уже нет. Больше обидно, — улыбка, чтобы развеять сомнения.

Мама покачала головой...

* * *

День сегодняшний

Как это давно было. Дайте-ка подумать. Пятнадцать лет! Упаковка из-под презерватива хрустнула в кулаке. Сейчас это все вызывает лишь грустную улыбку.

Вот уже и мамы нет, а он до сих пор помнит ту тревогу в глазах, при виде его побитого лица.

Под ногой привычно скрипнула доска, когда он пошел на балкон. Перила облупились, железо покрылось пятнами ржавчины. Доски настила кое-где сгнили до трухи, и ощутимо прогибались под ногами.

Давно не виденный, но знакомый до боли пейзаж. Вот лавочка стоит, сломанная уже. На нее он вставал, и встречал маму, когда она возвращалась с работы.

Она выходила из магазина на углу, шла медленно к дому, а он махал ей с балкона. Она улыбалась и притворно строго махала ему пальцем. Потом он посчитал, что уже взрослый и встречать перестал. Н-да.

Потом, лет в двадцать, он пришел в гости, но мамы еще не было. Он встал на балконе, и увидев ее, бредущую из магазина, как в детстве принялся размахивать руками.

Жаль, что такие идеи приходили в его голову редко. Как осветилось ее лицо, казалось, что улыбка раскрасила этот пасмурный, осенний день.

Потом они пили чай, а она сидела, оперев подбородок о ладонь, и пока он ел, по ее губам скользила легкая, грустная улыбка.

Он навсегда запомнил ее такой. Немолодая женщина, с усталым нежным взором, на фоне старых советских обоев. Она никогда не жаловалась, не ругала начальников, родственников.

В то лето, она постоянно ездила к бабушке, ту парализовало, и мама ухаживала за больной, ходила за лекарствами, убиралась в комнате, мыла ее.

Почему-то именно мама, а не ее сестра, была с бабушкой до конца. Тогда его это удивляло. Бабушка откровенно не благоволила своей старшей дочери и только перед самым концом стала с ней нормально разговаривать.

Помню, как удивился, когда мы ездили к ним погостить. Я, мальчик лет восьми, приехал с мамой, в ее родной город, к бабушке. Она рассказывала, какой их дом, большой, красивый, речка недалеко. И вот я, весь на радости, вхожу в тот дом.

А бабушка встретила нас кратким "Ну заходите", и ушла на кухню. Мама сняла с меня куртку, и при этом я увидел в ее глазах, еле сдерживаемые слезы.

Уехали мы через два дня. Дом был на две семьи и в нем жила еще семья тети, маминой младшей сестры.

Даже тогда я заметил, что с мамой разговаривают сквозь зубы. Меня вообще в упор не замечали, но самое обидное было, что дети тети Марины со мной не играли.

Поэтому меня удивляло, что мама заботилась о бабушке, после всего этого. Очень добрым человеком была, моя мама, тихим, как не от мира сего. Никогда не требовала ничего для себя, все на ней ездили.