| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Тихо, мальчик, тихо, — я похлопываю его по мокрой шее. — Мы уже приехали.
В кончики пальцев отдается каждый удар огромного лошадиного сердца.
У входа в дом стоят, вытянувшись по струнке, рослые преторианцы. Я киваю, спешиваюсь, бросаю поводья мальчишке-рабу. Прохожу в вестибул, затем — в атриум. Зажмуриваюсь. Ослепляющий после вечерних сумерек свет. Запахи горящего воска, жареного мяса, рыбного соуса и разгоряченных тел...
От перезвона кимвал, пения флейт, стона кифар голова идет кругом.
Атриум полон народа. Полуобнаженные рабыни разносят напитки, рабы бегают с блюдами, гости в гражданских тогах беседуют с гостями в военных туниках. Римляне традиционно держатся подальше от германцев. Красные отсветы вина в стеклянных чашах режут глаза...
Гааа. Гааа. Гул вокруг, плотный, словно из войлока.
Я пробираюсь сквозь толпу.
На меня тут же наскакивает кто-то смутно знакомый. Римлянин.
— Легат, вы здесь! — жмем запястья, словно давние друзья.
— Рад видеть, — говорю я сдержанно. «Кто это, Дит побери?».
Через голову собеседника я замечаю в толпе коренастого человека в военной одежде. Солдатская выправка. Волосы точно присыпаны солью. На затылке — толстый шрам. Это Нумоний Вала, командир Восемнадцатого легиона. Он поворачивается, и мы учтиво киваем друг другу.
Нумоний Вала приближается. Суровым солдатским шагом.
— Легат, — говорит он.
— Легат, — говорю я.
— Слышал, ты убиваешь гемов, Гай? — Нумоний внешне невозмутим, но в глубине его темных глаз тлеет улыбка.
— Слухи… хмм, сильно преувеличены.
— Правда? Неужели вы хотите меня разочаровать, легат? — спрашивает Нумоний насмешливо.
— Конечно, хочу, — говорю я. — Если вы не против, легат.
Нумоний Вала смеется — я вижу его неровные зубы.
Германцы как-то странно косятся в нашу сторону. С уважением и с опаской.
— Так ты убил тех гемов? — уточняет Нумоний.
Отрицать бессмысленно.
— Да.
— Сколько их было на самом деле?
— Шестеро. Против двоих — со мной был один из моих центурионов.
— Ты честен, — Нумоний удивлен. — Ты мог бы увеличить число убитых германцев до сорока или до сотни — с легкостью. И тебе бы поверили — потому что хотят верить. Но ты этого не делаешь. Почему?
Пауза.
— Я не хочу быть героем.
Нумоний Вала смотрит на меня с прищуром — как на породистого жеребца, что из принципа не желает размножаться. Хотя кобылы уже приведены и жаждут…
— Ты когда-нибудь плавал на корабле, Гай?
— У меня брат — командир триремы.
Словно это важно — кто мой брат.
— Его же убили?
Я сжимаю зубы.
— Другой брат, младший. Квинт. Он служит на флоте.
— А! — говорит Нумоний Вала. — Прости, Гай. Знаешь, что я думаю по этому поводу? — он кивает в сторону веселящихся германцев.
— Я слушаю.
— Эти варвары, гемы… — легат делает паузу. — Ты когда-нибудь видел, как ловят акул? Чтобы поймать акулу, ее нужно приманить — опустить в море кусок мяса, и чтобы кровь пошла по воде.
Акулы всегда приходят на запах крови.
А теперь смотри, что у нас происходит с германцами…
Мы кормим акул сырым мясом — голыми руками. И надеемся при этом сохранить пальцы целыми.
Они не слижут кровь у нас с пальцев. Нет, Гай. Это не дворовые собаки. И не кошки. И даже не рабы. И уж точно не союзники. Это — убийцы.
Они появляются из темноты — бесшумные, быстрые. Убивают и уходят на глубину. А вода окрашивается кровью.
Что, в свою очередь, приманивает других акул.
Нумоний Вала некоторое время молчит, затем продолжает:
— Какой союз может быть у человека и акулы?
— Гастрономический, — говорю я.
Легат Восемнадцатого смеется.
— Тише! — окликают нас. — Он идет.
* * *
У каждого праздника есть план.
Каждый человек на своем месте: кто-то гость, кто-то раб, подающий фрукты или полотенце, кто-то обнаженная нумидийская танцовщица с лиловой от света факелов грудью...
Кто-то хозяин.
Тишина. Преторианцы мощными телами раздвигают толпу. Голоса стихают, музыки больше нет. Ждем.
Наконец, он появляется. Белоснежная тога с широкой пурпурной полосой. Лицо блестит, волосы уложены по последней римской моде. Кажется, я даже чувствую запах раскаленных щипцов для завивки…
Публий Квинтилий Вар, правитель беспокойной провинции Великая Германия, обводит толпу взглядом.
Молчание.
Губы пропретора растягиваются в улыбку. Он поднимает руку:
— В консульство Мессалы Волеза и Цинны Великого наш повелитель, первый сенатор, Отец Отечества и император Цезарь Август вынес на решение сената вопрос о создании новой провинции — Германии. Великой Германии! Которой ныне управляю от имени принцепса я, скромный и недостойный Публий Квинтилий Вар.
Аплодисменты. Если бы гости могли, они бы топали ногами…
Бух, бух, бух.
О, уже топают.
Болтун. Будь у меня выбор, я бы послушал флейтистов. Или посмотрел на танцовщиц.
— Рим пришел на эти земли навсегда. Великой Германии процветать! Да будет на то воля богов, Квирина, Юпитера и Весты, а так же, — Вар делает почтительный жест в сторону бронзовой статуи, глядящей на нас из глубины кабинета, — самого Божественного Августа!
Аплодисменты. Возгласы одобрения.
Вар, несмотря на бодрость слов, выглядит осунувшимся и больным. Насколько я знаю, пропретор больше не пьет вина. Под видом дара Бахуса ему подают воду из целебного источника, подкрашенную отваром шиповника…
Я перевожу взгляд на римлян — в основном они довольно чахлые. Климат Германии не щадит моих соотечественников.
Напротив — германцы выглядят настолько здоровыми, словно собираются жить вечно…
Сволочи.
Раб подносит Вару стеклянную чашу с «вином». Вар выплескивает немного жидкости на пол и поднимает чашу над головой:
— Пью за это!
Все пьют.
— Но не будем о серьезном! — продолжает Вар. — Сегодня первый день Патрицианских Игр, так же называемых Театральными. Значит, вечер должен закончиться хорошим представлением!
Я киваю. Посмотрим, что нам приготовил Квинтилий Вар.
— А вот и мой сюрприз, — говорит он.
— Расступитесь! Дайте пространство! — Преторианцы раздвигают толпу. — Расступитесь! Расступитесь!
Квинтилий Вар улыбается. Я смотрю, затем пожимаю плечами.
Интересное, однако, у пропретора Германии представление о театре…
* * *
Когда-то бог-кузнец Вулкан — или, как его называют греки, Гефест — сделал людей из глины. Хорошо сделал, с чувством, с толком, с расстановкой. Мастер. Но чего-то не хватало...
Люди были красивы, но мертвы.
Прекрасные оболочки без души.
И тогда титан по имени Прометей похитил огонь, чтобы вдохнуть в людей жизнь…
И был наказан. Отец богов Юпитер приказал приковать смутьяна к скале, и каждый день прилетал орел — клевать печень Прометея. А утром она снова отрастала. Как новенькая. Чтобы продлились эти мучения целую вечность. Так задумал великий Юпитер…
Но самое главное: со скалы открывался прекрасный вид на все человечество.
Чтобы наивный, прекраснодушный, мечтательный Прометей наконец понял, что натворил.
* * *
В круг, освобожденный преторианцами, входит темнокожий человек в синем одеянии и высоком колпаке — вроде тех, что носят вольноотпущенники. На ткань нашиты серебряные монеты, кусочки цветного стекла и ракушки.
Человек поднимает руки — торжественно.
Германцы на мгновение затихают, затем начинают вопить еще громче. Гаа, гаа!
Вот что выбрал для нас Публий Квинтилий Вар…
Черного человека с грацией заклинателя змей.
Помощник фокусника — тощий, высокий, лица не видно в тени капюшона — выносит подставку и водружает на нее деревянный цилиндр. Затем произносит неожиданно звучным, летящим голосом:
— Слушайте, слушайте, слушайте! Великий маг и волшебник Острофаум прибыл в Германию из Египта! Секрет своей магии он узнал в Африке! В самом ее сердце, таинственном царстве огромных обезьян и диких слонов!
Острофаум? Где я слышал это имя?
— Откройте глаза!
Я открываю.
— Приготовьтесь узреть чудо!
Я готовлюсь.
— Великий маг Острофаум… ЗДЕСЬ!!
Спустя мгновение я вспоминаю — и едва не начинаю хохотать в голос. Ализон, рыночный день. Прекрасный сюрприз. Великий фокусник, приехавший с центральной площади.
— Этот трюк никто не может повторить! — кричит зазывала.
Конечно, конечно. Потому что никто и не пробовал.
— Настоящая магия! — гремит зазывала. — Настоящая!
Как неосторожно. По приказу Августа по всем землям Рима преследуют колдунов. Без особого, правда, успеха.
Что галльские друиды, что ярмарочные фокусники до сих пор могут творить чудеса в любой деревне. И люди прячут их от римских властей…
Впрочем, власти тоже не особо усердствуют.
Колдуны и маги нужны всегда.
И уж тем более нужны фокусники. Иначе кто будет развлекать бедных необразованных диких германцев?
— То, что вы увидите, повергнет вас в трепет! — повышает голос зазывала. — Приготовьтесь увидеть незабываемое! Необычайное! Жуткое!
Фокусник поднимает руки. Глаза его закрыты, лицо спокойное. Свет факелов причудливо переливается по угольно-черной коже — словно вода, подкрашенная закатом.
— Сейчас! — кричит зазывала.
Гул стихает. Германцы замерли.
Я слышу только дыхание.
Фокусник открывает глаза…
* * *
Тот, кто долго идет по следу тигра, сам становится тигром. Сопереживает ему, сочувствует его утратам, радуется его радостям. Начинает его понимать…
Я понимаю убийцу брата.
Я почти люблю его.
Я — тигр. И я тот, кто убьет тигра.
* * *
На мгновение мне чудится, что у меня вместо правой кисти — пустота. Ничто. На миг мне показалось, что я — тот высокий гем, что замешан в смерти моего брата…
Однорукий германец, которого ищут по всей Германии и никак не могут найти.
Найдут ли? Германия большая. Недаром название провинции звучит как Germania Magna — Великая. Правда, название не имеет отношения ни к размерам провинции, ни к доблести ее обитателей. А только к моменту основания. Это был год, когда консулом стал Цинна Великий.
Правда, прозвище Великий — Магна, Цинна получил не сам, а унаследовал от отца.
Как легко в наше время обрести величие!
Просто берешь нужного отца и…
Мне становится скучно.
Когда фокусник проделывает трюк с веревкой, с которой исчезают узлы, меня окликают:
— Гай?
Вибрирующий низкий голос. Я поворачиваю голову. Это Арминий, царь херусков. Рослый, красивый и очень спокойный. Белые волосы собраны в пучок на затылке. Я улыбаюсь. Всегда приятно видеть умного человека, особенно если этот умный человек — твой друг.
— Здравствуй, римлянин, — говорит Арминий, улыбаясь.
— Здравствуй, варвар.
Арминий протягивает мне чашу с вином. Выплескивает из своей пару капель на землю и говорит:
— На добро тебе! — как принято в Риме. Похоже, скоро варвары будут знать наши обычаи лучше нас самих.
— Живи, — отвечаю традиционно. Вино льется внутрь; тягучей прохладной рекой заполняет желудок. Хорошо.
— Философы ошибаются, считая, что человек меняется в течение жизни, — говорит Арминий спустя пару чаш. — Ерунда. Полная чушь. Мы упорно остаемся такими, какими были — это и называется «воспитание».
— Воспитание? Если бы… Упорно следовать всю жизнь одним и тем же заблуждениям — это называется «характер», — говорю я, — а не воспитание.
Мне нельзя пить — я начинаю философствовать.
Арминий усмехается.
— Играешь словами, Гай?
— Разве я не прав, дорогой варвар?
— Пожалуй, — германец смеется. — И ты решил собственным примером доказать это умозаключение?
— А что делать? Мужчинам и легатам — в отличие от философов и женщин — приходится нести ответственность за свои слова.
Арминий хмыкает.
— Другими словами… — Внезапно в дверном проеме мелькает тонкая девичья фигура. И — я забываю, о чем хотел сказать.
— Гай?
— Прости, царь, — я смотрю на Арминия. — Мне нужно идти.
— Ответственность? — спрашивает он серьезно. Голубые глаза смотрят на меня в упор.
— Она самая.
* * *
Мы встречаемся в галерее.
И стоим, как два идиота…
Думаем.
Юная германка смотрит на меня. Я смотрю на нее. И, кажется, пора нам что-то делать с этим молчанием…
Туснельда поворачивается, идет. Я следом за ней — глядя, как движутся ее ноги под платьем. Толстая светлая коса спускается до пояса.
Она подходит к алтарю, посвященному ларам. Алтарь вот-вот рухнет под тяжестью золота.
Туснельда поворачивается ко мне:
— Ты веришь в духов, римлянин?
Серые глаза кажутся темными, как мрак загробного мира.
— Я верю в богов, — говорю я хрипло. — Нет, не верю.
Я делаю шаг, наклоняюсь…
В следующее мгновение мои губы касаются ее губ. Все вокруг исчезает. Это как вспышка молнии. Как извержение вулкана. Как…
«Ты слишком импульсивный, Гай», сказал бы Луций.
…как удар в голову деревянным мечом в учебной схватке. Тишина. Гром. Земля и небо меняются местами, в ушах — звон, мир кружится и теряет очертания…
Красота — это смерть. Желание женщины — бесстрашие перед лицом смерти.
Я чувствую, как плывет подо мной земля...
Я медленно открываю глаза. Все вокруг становится четким и ярким… Живым.
Я — родился.
Пока мужчина рядом с женщиной, он бессмертен.
— Я верю в богинь, — говорю я.
— Идем, — говорит Туснельда.
Мы проходим через галерею и оказываемся в малом перистиле. Внутренний сад дома Вара. Обычно здесь гуляют заложницы — дочери знатных германцев. Сейчас тут пусто.
Туснельда — дочь Сегеста, царя хавков. Германка и заложница. Обычная практика. Если отец Туснельды восстанет против римской власти, девушку казнят...
И даже я, легат, один из высших военачальников здесь, в Германии, не смогу этому помешать.
Это отрезвляет.
Мы стоим рядом. Над нашими головами, в черном проеме над садом — сияют звезды. Я нахожу глазами: вот Венера, голубая звезда, звезда богини Любви. Красный жестокий Марс, бог воинов…
Что бы он сделал на моем месте? Вырвал убийце брата кишки?!
Нежные ладони ложатся на мои щеки. Мою голову берут и опускают обратно, к земле.
Туснельда смотрит на меня в упор. Глаза — глубокие, как бездна.
— Я здесь, — говорит она. Я смотрю, как шевелятся ее губы. — Здесь, римлянин. А не там, на небе.
— Я тоже здесь. — Беру ее ладонь — она прохладная. Легонько касаюсь губами запястья.
— Оставь... перестать? — она отдергивает руку. Туснельда неплохо говорит на латыни, но только когда не волнуется. — Перестань… месть. Не… думать месть, Гай. Пожалуйста.
…Мой умный старший брат. Мой мертвый старший брат.
Я говорю:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
