Я побывал в нескольких космопортах, как минимум в десятке разнообразных транспортных контор. Везде меня завернули сразу и категорически. О нейродрайве, как выяснилось, не стоило заводить и речи, а лучше было не упоминать совсем: после общения с чиновниками мне уже казалось, что нарушение возрастного ценза для нейродрайва — преступление пострашнее изнасилования несовершеннолетней. Бумаги мои никого не интересовали. Всюду — и в крупных корпорациях, и в задрипанных, дышащих на ладан компаниях — нарушения ценза боялись пуще, чем огня.

То есть работать нейродрайвером до достижения двадцати пяти лет я не смогу никак и нигде.

Я задумался.

В свидетельстве, выданном мне после штрафбата, говорилось, что я прошёл сокращённый курс обучения и могу с помощью нейродрайва пилотировать космоатмосферники малого и среднего тоннажа. Бумага, мягко говоря, отличалась от диплома лётного училища — и совсем не в лучшую сторону.

Ну, пусть сейчас меня не берут из-за пресловутого ценза. Допустим, я дождусь возраста. Так я знаю, что это будут за космоатмосферники! В лучшем случае — дряхлые старички-грузовички каких-нибудь малобюджетных компаний.

Я решил, что нужно найти любую работу — и прорываться в лётное.

Аттестат мой за это время, конечно, лучше не стал. Но — экзамены только летом, у меня почти полгода, чтобы подготовиться. И главное — мой лётный опыт: уж там-то не могут им не заинтересоваться?

Значит, мне нужна работа, которая позволит параллельно готовиться в училище.

И я пошёл по второму кругу.

* * *

Месяц спустя я уже находился в состоянии тихого бешенства. Нет, никто не говорил мне, что причина отказа — моя судимость: это было бы формальным нарушением прав. Но — двери закрывались; вакансии оказывались заняты; лимиты резко исчерпывались, ставки сокращались, в объявлениях обнаруживалась ошибка... Иногда мне отказывали без объяснения причин, иногда — ссылаясь на отсутствие рабочего стажа; чаще всего я "не проходил по конкурсу"; иной раз доходило до курьёзов — вроде того случая, когда менеджер, предварительно смерив меня оценивающим взглядом, издевательски заявил, что им нужны работники исключительно высокого роста, с физическим развитием выше среднего. Я едва справился с подкатившим бешеным желанием разбить ему морду... Невзирая на физическое развитие...

С мамой я свои проблемы не обсуждал. Она подмечала, конечно, что-то — не могла не подмечать — и переживала, пожалуй, не меньше, но тоже молча. Один раз только прорвалось у неё — в сердцах, вечером, когда я в очередной раз приполз домой выжатый, как тряпка, вымотанный не столько физически, сколько нервно; она сказала тогда: "Отдохнул бы лучше нормально! На кой тебе прямо сейчас эта работа? Упёрся уже лбом опять, как обычно!"

И, всплеснув руками, ушла к себе в комнату, закрыла дверь.

Я не стал бросаться возражать. Но потом, много позже, заметил между делом:

— Хочу попробовать летом сдать экзамены в училище.

— В лётное, конечно?

— Ага.

— Ну что ж, — кивнула моя мужественная мама. — Пробуй. Но ты представляешь, как тебе трудно будет подготовиться? Ты же небось все основы перезабыл.

— Подналягу.

— Так вот сидел бы и готовился. Будешь целыми днями по конторам шляться — точно все провалишь. Полгода твоей подготовки наш бюджет уж как-нибудь потянет.

Я сказал:

— Пожалуй, ты права.

Мама слегка успокоилась.

Поиски работы я не прекратил. Только теперь стал разбивать день на две части: в первой половине — "шляние по конторам", во второй — спокойные занятия за компьютером. Честно говоря, вряд ли эти занятия можно было назвать продуктивными. Но по крайней мере к тому моменту, когда мама возвращалась домой, я имел уже не зверский вид начинающего киллера, а вполне благонравный — заучившегося студента.

Я находил иногда временные подработки. Мелкие фирмы и фирмочки испокон века экономили на автоматике, предпочитая нанимать неквалифицированную рабочую силу по мере необходимости; впрочем, эти же фирмочки и со ставками-зарплатами-налогами связываться не желали, действуя по принципу: разгрузили, к примеру, фуру — тут же расчёт, получи наличку в зубы и отвали до следующего раза, который то ли будет через день-неделю-месяц, то ли нет. Я научился даже слегка ориентироваться в этой специфической среде, уже примерно представляя, в какой день и в какое время куда имеет смысл съездить "на разведку". Можно было б "подъедаться" регулярно — но проблема состояла в том, что и на этом рынке труда предложение рабочей силы значительно превышало спрос, так что попасть "в обойму" можно было далеко не всегда.

Потом мне повезло, и какое-то время я имел то, что с натяжкой можно было бы назвать "постоянной работой". Мы перевозили крупногабаритные музыкальные инструменты — чаще всего рояли, иногда фортепиано, клавесины, арфы, а как-то раз нам достался даже небольшой орган. Нежные и капризные, чувствительные к малейшим нюансам, сделанные, как правило, из ценных пород дерева, инструменты не любили автоматики — им нужны были чуткие человеческие руки. Случайным образом сбилась бригада, готовая этот привередливый, нехило весящий груз на своём горбу таскать. Заказов хватало — пока нас не прикрыла инспекция по охране труда.

Документы в училище принимали с начала марта. Я решил с этим не тянуть — чтобы потом уже с полным основанием всерьёз засесть за подготовку. Мама была права, вспоминались предметы действительно тяжко, поиски работы отнимали массу нервной энергии, и я скрепя сердце смирился, наконец — бог с ними, с поисками, на это время. Подзаработаю по мере надобности на погрузках.

Для поездки в училище я пошёл все же на шаг, которого долго и упорно избегал. С "музыкальных" денег купил себе строгий костюм, скроенный в модном в нынешнем сезоне "полувоенном" стиле, и на этот костюм нацепил свои медали. Чувствовал я себя в этом прикиде жутко неловко, по-дурацки; едва не вернулся с полдороги, но всё же двинулся дальше, уговаривая сам себя — ведь не чужие награды надел, свои, честно заработанные, так в чем же дело? Больше гордости во взгляде... Потом в вагоне монорельса какой-то молодой парень ни с того ни с сего уступил мне место — и этим смутил окончательно.

В секретариате училища молодящаяся дама, выбеленная блондинка с высокой причёской, напоминающей стог, тоже прикипела глазами к медалям. Конверт с документами взяла не глядя, положила перед собой на стол, поинтересовалась:

— Варвур?

— Варвур, — согласился я.

— Впечатляет. Ждите вызова; дата собеседования будет указана дополнительно.

Дама начала вводить мои данные в компьютер, а я двинулся к выходу. Уже почти дошёл до дверей, когда услышал:

— Джалис! Где Джалис? Вернитесь, молодой человек!

Я вернулся к столу.

Дама протянула мне конверт:

— Возьмите ваши документы. Я не могу их принять.

— Почему?

Она взглянула на меня, потом опустила глаза.

— Обратитесь к ректору.

Я обратился к ректору.

— А вам не объяснили в секретариате? — удивился он. — Молодой человек, здесь лётное училище. Вы представляете себе, какая степень ответственности лежит на пилоте, скажем, пассажирского лайнера? Насколько мы должны доверять человеку, берущему на себя ответственность за жизни и благополучие других?

— Вы намекаете на мою судимость.

— Я не намекаю, юноша. Я вам открытым текстом говорю: людей, имеющих в биографии столь прискорбные факты, как это наблюдается в вашем случае, мы к себе не берём. И такова политика всех лётных училищ.

— Я отлетал два года в штрафбате на Варвуре. Истребители и штурмовики. Я уже пилот. Я заработал досрочное — это было непросто. И я получил полное освобождение — с восстановлением во всех гражданских правах.

— Это похвально. Вы имеете шанс прожить в дальнейшем достойную жизнь.

— Но я летун!

— Молодой человек. Я всего лишь экономлю ваше время. Поверьте, этим я оказываю вам неплохую услугу. Не для протокола. Вы тут заговорили о своих гражданских правах. Так вот. Вы можете, конечно, подать на меня в суд. При изрядной доле упрямства и ценой весьма немалых финансовых потерь вы можете даже свой процесс выиграть. Ну, возьмём мы ваши документы. Но неужели вы настолько наивны, чтобы думать, что после этого сумеете пройти собеседование, сдать вступительные экзамены и действительно поступить?

Не то чтобы я не поверил ректору. Но из давней привычки все проверять отвёз документы в другое училище.

Там со мной не были столь откровенны. Высокопарной лапши на уши навешали больше. Документы не взяли.

О военном лётном не стоило и думать. Я знал, что в армию судимых не берут, даже на срочную службу не призывают. И делается это, в отличие от гражданских учреждений, вполне официально. Такой подход, с одной стороны, обоснован: солдат получает в свои руки оружие. С другой, воевали же мы в штрафбате? Не просто оружие — штурмовики водили. Однако поразмыслив, я понял, в чем суть. В штрафбате всё же нас держали на "поводках". А солдат, даже срочник — он ещё и полноправный гражданин. Ему "поводок" не вошьёшь.

Я понял, что упёрся в стену.

Забросил в дальний угол шкафа костюм с медалями.

Продолжал изображать, что готовлюсь к экзаменам — для мамы...

Самое ужасное, что я абсолютно не представлял, что мне делать дальше.

Даже приблизительно.

Такой растерянности перед обстоятельствами я ещё не испытывал никогда.

Мама заметила перемену в моем настроении. Спросила:

— Ты возил документы?

Я ответил небрежно:

— Передумал. Очень уж тяжко учёба идёт. Вряд ли в этом году мне удастся нормально подготовиться. Попробую в следующем.

Она кивнула, соглашаясь. Но конечно, мне не удалось её обмануть. Вечером я услышал странные звуки, доносящиеся из маминой комнаты; я постучал в дверь и вошёл, не дожидаясь ответа — и застал её плачущей. Мама сидела в кресле, опустив лицо в ладони, и узкие плечи сотрясались от рыданий, которые она безуспешно пыталась сделать беззвучными.

Я сказал:

— Мама, ну ты что? Мама!

— Данилка, — проговорила она, вытирая глаза — и только зарыдала пуще. — Ой, Данилка! Я столько глупостей наделала в жизни... Сейчас вот в голову пришло — тогда, когда я примчалась к тебе, в тюрьму эту... Я ведь летела — спасать, вытаскивать, хотя бы увидеть... О другом не думала... И ведь не сделала ничего всё равно. А если бы не... Ты, может, был бы под другой фамилией там... Вернулся — и проблем всех этих не имел...

Я сел на пол у маминых ног, взял её руки в свои.

— Мама. Послушай меня. Послушай серьёзно. Ты все сделала правильно. Правильно, слышишь? Без того свидания. Без твоих тех слов. Без писем, которые ты мне писала. Мне было бы намного сложнее там, понимаешь?

Она всхлипнула:

— Мальчик мой... Как же тебе пришлось...

Ну вот и думай, что лучше ей сказать, чего лучше не говорить.

* * *

Как назло, именно в эту ночь опять навалились кошмары. Возможно, я кричал — проснулся дрожащим, в холодном поту, и мама была здесь, у моей кровати; бросилось в глаза её растерянное лицо в свете включённого ночника... Мама обняла меня за плечи и прижала к себе голову, шепча — "все хорошо, все хорошо"... Тёплая рука взъерошила мне волосы.

Я сказал:

— Мам... Я такое со своей жизнью натворил...

— Натворил... — эхом отозвалась она. — Все мы натворили. Ничего, Данилка. Всё будет хорошо. Ты мне верь, я старше, я знаю. Самое страшное позади. А это... Всё утрясётся со временем. Ты только не торопись. Все утрясётся. Найдёшь работу, поступишь в училище... Сейчас ведь ты только освободился. Через год-два всё будет уже иначе восприниматься. Ну, пусть не в лётное, там... Я знаю, какие требования... Но разве мало хороших профессий. Подберёшь себе. Зачем биться в стену лбом... Есть техникумы... Да вот, к примеру — ремонтировать свои драгоценные леталки — неужели бы ты не хотел?

— В космомеханический? Там требования почище, чем в лётное.

— Сразу тебе в "космо"... — вздохнула мама. — Другие есть. Пока... А там... прорвёшься со временем...

— Ма, ты не понимаешь, — возразил я. — Я летун. Я хороший летун, даже очень хороший. В этом ты мне можешь поверить.

— Я знаю. Я видела твой костюм в шкафу.

— Это то, что... Ох, чёрт. Но правда — это то, что я умею делать. В чём я чувствую себя профессионалом. В чём я спец. Да ладно, пусть, не в том даже дело. Я допускаю, что, затратив массу времени, приложив кучу усилий, можно стать профессионалом и в чём-то другом. Но...

— Ну вот, приплыли! — воскликнула мама раздосадовано. — Сейчас начнётся! "Я летун", "я должен летать", "не могу на грунте" и так далее. Слышали уже всё это! И чем закончилось?

Я, в общем-то, совсем другое хотел сказать. Но промолчал. И, честно говоря, пожалел, что поддался слабости и завёл этот разговор.

Как-то мне позвонил Пётр, владелец фургона и бывший глава нашей музыкально-погрузочной бригады.

— Нашёл мужика, у которого простаивает минипогрузчик! — радостно сообщил он с ходу. — Если его самого берём в команду, за аренду — гроши!

— Отпугнём клиентов, — отозвался я вяло. — К нам потому и обращались, что эти чокнутые музыканты не доверяют технике.

— Ты не понимаешь! Погрузчик — мини, он сам и не потянет такой объем! Поставим на страховку! Как отмазку от инспекции! И будем тягать! Данил, соглашайся! Это шанс! Это, считай, у нас своё дело!

— А гроши за аренду — это сколько?

Пётр назвал сумму. Я прикинул — на одного человека больше в бригаде, плюс аренда погрузчика, плюс батареи к нему, плюс текущий ремонт... Если не увеличить стоимость заказов — получатся сущие слезы. И увеличить особо не удастся — клиенты себе других тяжеловозов найдут. А если ещё погрузчик сломается всерьёз, и нам его придётся чинить...

Настроение и так упорно держалось отметки глубоко ниже нуля, и я сказал Петру:

— Не вижу, зачем тебе я. С тем мужиком вас будет в бригаде столько же, сколько раньше, да плюс техника. Без меня, может, и окупитесь.

— Не, Данил! Я отставку дал Громиле! Без тебя никуда!

Ни фига себе. Громила был этаким туповатым тугодумом, зато — двухметрового роста и косой сажени в плечах; на клиентов он неизменно производил впечатление.

— За что это ты его?

— Он сачок и нытик. Вот его погрузчик вполне заменит. А ты работаешь. Помнишь тот рояль, что никак на лестнице не разворачивался? Мы б его в жизни не вытащили, если б ты не придумал — как.

— Спиной я его помню, этот рояль!

Пётр хохотнул.

— А ещё ты будешь с клиентами договариваться. У тебя хорошо получается.

Вот уж чего никогда за собой не замечал.

Но Пётр ждал ответа, и я сказал:

— Ладно, давай попробуем.

* * *

Погрузчик оказался дряхлой, слабосильной и довольно разболтанной хреновинкой на шести колёсиках — этакий передвижной домкрат с дистанционным управлением. В нашей работе он подсобить хоть и мог слегка, но весьма с оглядкой. Тем не менее, Пётр решил, что раз уж мы за аренду платим, так пусть машинка тоже вкалывает. На радостях он взял в первый же день сразу три заказа.

Уже на втором рояле произошло ЧП. Где-то мы недоглядели — на страхующий автомат пришлось то ли чуть больше веса, чем надо, то ли не под тем углом — несущую станину перекосило, подъёмник заклинило, погрузчик сказал "кряк", скособочился, пыхнул вонючим дымом и тихо умер. Рояль мы спасли. То, что осталось от нашего механического помощника, судя по всему, ремонту не подлежало.