Ни с одним из них Марик Савелия так и не познакомил, хотя постоянно обещал. Самое парадоксальное: сам-то Савелий Марика об этом ни разу и не просил. Загадка.

— Сава, скоро стемнеет. Темнота — друг молодёжи. И тут возникает спасительная идея: а поехали к куртизанкам? — предложил Марик, спрятав пакетик в карман пальто.

— В другой раз, — ответил Савелий. — Сегодня вечером мне надо на работе появиться.

Марик посмурнел.

— Бросай ты эту работу. Пойдём в акционисты. Будем хрены памятникам приделывать и показывать режиму голую жопу из окна в Европу.

— Не могу, Марик. У меня столько воображения нет, сколько у тебя вариантов применения хрена и жопы. Бывай.

Он вышел на Тверскую и зашагал к метро. Марик остался в подворотне то ли докурить, то ли помочиться.

Навстречу Савелию протопал какой-то странный таджик в оранжевой жилетке поверх породистого костюма-тройки. Обувь тоже не оставляла сомнений. А вот белая каска на голове удивляла. Таджик (а может быть, и не таджик вовсе, Савелий не разбирался) говорил по мобильному телефону на чистейшем русском языке:

— Я с тебя за эту стройку спрошу так, что у тебя места живого на теле не останется! Что я по внутренним работам только что увидел? Шиш я увидел, вот что!..

Савелий остановился и оглянулся на странного персонажа.

Продолжая отчитывать какого-то неведомого подрядчика, таджик завернул в ту самую подворотню, где остался Марик, и пространство огласил гневный глас:

— Ах ты, бомжара сраный! У себя дома сри! Понаехали, б-ть, лимита!

Звуки ударов о контейнер и неразборчивая возня сменились быстрым цокотом шагов, и на Тверскую выбежал Марик в белой каске.

— Валим, Сава! Тут кругом камеры!

В тот вечер Савелий так и не попал на работу. А ещё — впервые в жизни сделал две вещи: завалился к Марику в квартиру и попробовал наркотики. У Марика потом довелось бывать, а вот от употребления дури Савелий зарёкся навсегда.

Занюхнув «логику реформ», Савелий сначала ничего не понял, только очень захотелось чихнуть. Желание нарастало, но спасительный рефлекс никак не запускался. Савелий откинулся на спинку продавленного дивана, гулко ударившись головой о стену, и узрел свет. Сначала это была лампочка люстры, потом сияние стало более, как бы это сказать, божественным, оно залило всё поле зрения, затем свет проник в голову Савелия, и уже она стала излучать так, будто на неё работали все атомные станции страны.

Страшная догадка о природе всего сущего посетила Савелия, но она была настолько страшной, что лампочка его головы перегорела и наступила абсолютная тьма.

В этой тьме не нашлось места ни единому звуку. Савелий постарался дотянуться до чего-нибудь, попробовать пространство ногой, но ни ноги, ни пространства в его распоряжении не оказалось.

Он не мог оценить, какое время продолжалась эта жуткая и в то же время желанная депривация. Постепенно на периферии его внимания стал выплясывать тусклый красный огонёк какого-то чистого звука, огонёк приближался, становился ярче, и в его пляске Савелий узнал рингтон своего мобильного — арию Царицы Ночи из «Волшебной флейты» Моцарта.

Где-то далеко, очень далеко, а скорее всего, попросту в другом измерении рука Савелия привычным жестом вытащила из кармана телефон и мазнула большим пальцем по экрану.

— Алло.

И тут он услышал тот самый голос:

— Савелий? Наконец-то дозвонился. С вами говорит Владимир Владимирович. Нам многое надо обсудить...

● ● ●

Глава 481

В верный ночной час тувинский шаман с тайным именем, которого никто не узнает, уединился в степи, рассыпал на плоском камне горячие угли и золу, кинул сверху несколько веточек сухого можжевельника. Курильница сразу ожила: пошёл уверенный дым. Это был добрый знак, и шаман добавил в курильницу щепоть муки, потом прожаренного проса, а затем и сала.

Шаман был немолод, но всё ещё крепок. Сотни раз его камлания помогали больным соплеменникам и приезжим отчаявшимся больным. Сегодня он камлал не на выздоровление. Духи позвали его во сне. Духи хотели что-то показать.

Прежде всего, шаман окурил бубен, затем свою обувь и потом несколькими взмахами руки омыл дымом тело и голову. Теперь можно было приступать к разговору с духами.

Колотушка била в бубен, шаман кружился и кричал то кукушкой, то вороном, ритм сначала возрастал, а потом резко снизился. Шаман замолчал, сомкнув веки, встал над курильницей, продолжая выстукивать торжественный ритм. Зашептал.

Тело его расслабилось и стало качаться, словно степная былинка на ветру. Дух его отправился туда, куда был призван прошлой ночью.

Предки захотели, чтобы дух шамана стал вороном, и дух шамана стал вороном.

Предки велели ворону лететь выше и выше над Матерью-Землёй, ближе к Отцу-Небу, и ворон полетел вверх.

Предки позволили ворону смотреть зорче, чем может видеть смертное существо, и ворон узрел.

Он узрел в стороне, куда уходит Солнце, зарево боли.

Он вгляделся, и увидел на большом пространстве древнего города толпу одураченных людей, а среди них ходила смерть в обличье некрасивой женщины и раздавала им лакомства.

Он понял, что это было не так давно, но уже свершилось, и принятие этих лакомств означало страшную вещь: одураченные люди присягнули своему врагу, как вручает кому-то свою свободу собака, берущая кость из рук человеческих.

Шаман знал, у всех людей общая судьба, даже у врагов. У кого-то близкая, у кого-то очень далёкая. Но общая. Одураченные люди имели слишком близкую общую судьбу с народом большой страны, в которой живёт Тыва. Совсем недавно одураченные люди были частью большой страны, но отложились. А теперь они впустили врага в свои души.

«Нехорошо», — скорбно подумал шаман, и духи предков были с ним согласны.

Ещё они показали ему, что он не один, что в Небе летают ещё несколько воронов, которые видят плохое и начинают лечение. Значит, и ему пора изготовить свой аарыгньщ чуулузун — образ болезни — и присоединиться к этой незримой борьбе за здоровье одураченных людей.

И тут духи предков предупредили шамана, что к нему приближается неведомый враг! Через мгновение на ворона налетел вихрь, и он разглядел летящее к нему странное существо, похожее на раздутый мех из-под воды или голову сыра.

Существо мгновенно приблизилось и оказалось молодым сумасшедшим человеком с короткими ручками и ножками, лысым, но с длинным клоком волос на макушке. Вращая страшными глазами, человек исторг из себя оглушительный вопль:

— Слава героям!

Шаман почувствовал, что человек, ну, тот, который пребывает физически там, среди одураченных, находится под действием тяжелейших одурманивающих ядов и самим своим появлением в мире духов грозит нарушить покой Небес и ввергнуть мир в пучину разрушения.

Осознание этого явления, страшнейшего в своём святотатстве и опасности, ужаснуло шамана, и полёт ворона замедлился. В тот же миг клок волос на голове человека вытянулся и превратился в лезвие, человек непостижимо быстро приблизился к ворону, рассёк его надвое и визгливым штопором полетел куда-то вниз и на запад...

А шаман, потеряв оболочку, стал одним из духов предков.

● ● ●

Глава 3

— Савелий? — донеслось из трубки.

— Да... — растерянно ответил Савелий, сидя на постели.

Он всегда терялся, когда звонили неизвестные, а тут ещё и разбудили. И хотя за окном был полноценный день, пусть и пасмурный, Савелий не отказался бы ещё поспать.

— Савелий, следователь Комов на проводе. — («На каком проводе?!» — озадачился Савелий, сжимая в руке мобильный). — Вам необходимо подъехать в следственное управление.

Голос в трубке не предполагал возражений. Савелий вылез из-под одеяла и записал координаты, даже не спросив, зачем он потребовался карающему молоту режима.

Пришлось умываться, одеваться, завтракать.

По кухонному телеку гоняли клип «Такого, как лидер, полного сил».

«И тут он», — раздражённо подумал Савелий и переключился на любимый «Дождь». По «Дождю» моросила какая-то среднеоппозиционная беседа всё тех же с всё теми же, Савелий не стал вслушиваться, думая о чём-то своём, что потом вовсе не вспомнить, затем он как-то случайно мазнул взглядом по бегущей строке. Там сообщалось о гибели знаменитой шоу-вуман.

Савелий застыл, забыв прожевать откушенное. Он же только вчера...

Строка повторилась, да, не ошибся, всё так. Надо же...

Теперь ясно, зачем он карающему молоту.

Савелий быстро доел бутерброд, допил чай и отчалил по продиктованному адресу.

По пути, когда он трясся в маршрутке, ему позвонил Леонид.

— Да.

— Караганда! — Леонид никогда не утруждал себя здоровканьем и прочими элементами этикета. — Ты же у нас знаток всего. Помнишь, почему Темнейший — крабе?

— Потому что несколько лет какой-то остряк переделал его слова, — ответил Савелий. — Он сказал, что пашет, как раб на галерах, а этот написал «как краб».

— О! Точно. Прикинь, мы тут говорим с коллегами, а никто вспомнить не может...

— В гугле забанили? — проворчал Савелий.

— Чё как неродной? — обиделся Леонид и дал отбой.

«Явно со вчерашнего вечера бухают», — подумал Савелий, от которого не укрылись пьяненькие интонации в голосе Леонида.

Потом ему на ум пришла странная мысль: «Сколько этих мемов было и сколько ещё будет?..»

И совсем уж удивил новый изгиб размышлений: «Вот походили по Болотной, потрясли этими мемами и плакатами, а толку? Только с болотом зарифмовались. Тонко работает режим. Не сами же организаторы в такое болото угодили... Гауссу они верят... Просрали всё... Сначала Фрицов, теперь Анюська...»

Первый вопрос следователя был прост, как три копейки:

— Вы последний, с кем говорила погибшая по телефону. Мы подняли распечатки. — Комов потряс бумажкой. — О чём говорили?

— Пишу кандидатскую по политологии. Изучаю оппозиционное движение. Интервьюирую. Меня интересовала «Лига избирателей». Помните такую?

— Что-то было в двенадцатом году, — сказал Комов. — Разве оно есть до сих пор?

— Я сам пока не понял, — отшутился Савелий. — Да и она не смогла внятно ответить. Как в фильме «Приключения Буратино»: пациент скорее мёртв, чем жив.

— Понятно. — Комов что-то записал в чёрной книжке.

Этот следователь вообще походил на хипстера: аккуратная бородка, очки в толстой оправе, породистый свитер, молескин. И ведь наверняка под этой упаковкой прячется тёртый калач.

А вот помощник у него — тривиальный крендель после эмвэдэшного вуза. Из простачков. Прибыл из какой-нибудь Рязани... Фиг запомнишь такого. А этот — выдающийся тип.

Комов закрыл книжку, утвердил на месте ляссе, нарочито щёлкнув резинкой по обложке. Отложил ручку. Кстати, паркер. Упёрся локтями в стол, сцепил пальцы, посмотрел поверх них на Савелия.

— Скажите, а почему вы выбрали столь странную тему?

Савелию не понравился следовательский прищур и тон вопроса, но тайны никакой не было.

— Дело в том, что мы живём в эпоху становления новых политических и социальных технологий. И это мне очень интересная история...

Потом псы режима спросили, с кем встречается Савелий по роду своих изысканий, на что получили довольно общие сведения о нескольких «топовых» оппозиционерах вроде Евсея Подвального и массе каких-то совершенно неизвестных персонажах, имён которых, кажется, не запомнили.

Затем цепные псы спросили, не выказывала ли погибшая страха или чего-то подобного. А под занавес — где и с кем был Савелий конкретно вчера вечером и кто это может подтвердить (дома, один, никто), запротоколировали и отпустили.

Выйдя из здания следственного комитета, Савелий зашагал к остановке, прикидывая, рассказать своим «друзьям по протесту» о сегодняшнем визите или не испытывать хлипкую диссидентскую дружбу. Конечно, он расскажет. Иначе и быть не может. Честность — лучшая политика.

Сейчас его больше занимали последние слова Комова:

— Хотите знать, что про эти ваши технологии думает простой столичный следак? Все «твиттер-революции», «фейсбук-байрамы», ленточки всех цветов видимого спектра и прочие гондоны в костюмах гондонов — это детская болезнь сразу двух процессов. Первый — это принципиально новые для человечества коммуникации. Второй — кончающаяся сытость среднего класса. Смотрите, куда делась вся эта «болотненькая» за последние два с половиной года: слилась. Наступил Крым, пришли санкции, и никому нет дела до античуровских шествий.