Вершина мира 2. Часть 3 главы 5-6

— Ива-ан, — тихо позвала я, осторожно сжав его руку. Кожа сухая и холодная, а в салоне-то тепло. Задумчиво прикусив губу, потрогала лоб, погладила по щеке, зацепив за подбородок, подняла его голову и едва не отшатнулась. Это была лишь бледная тень парня пару дней назад жаждавшего свернуть шею наглой докторице. Осунувшиеся черты лица заострились, а потускневшие глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, смотрели сквозь меня, в них была такая пустота и отрешенность, что аж руки зачесались наподдать безмозглому болвану, сидящему на соседнем сиденье, что допустил такое.

— Ваня, Вань, сделай одолжение, посмотри на меня, — я легонько похлопала его по щеке, привлекая к себе внимание, — помнишь, я тебе обещала, сделать так, чтоб у тебя не болела голова? Вот ты здесь, в больнице и завтра тебе сделают операцию, я не обманула и выполнила свою часть сделки, верно? А теперь я прошу тебя сделать над собой усилие и посмотреть на меня. Можешь?

Его глаза с трудом сфокусировались на моем лице, парень едва заметно поморщился.

— Во-от так, умница, — я улыбнулась, — согласна, зрелище не из приятных. Посиди еще немного, я перекинусь пару словами с твоим хозяином, а потом мы с тобой пойдем.

Прикрыв дверь я обошла машину и постучала в стекло водителя, за что по мне полоснули раздраженным взглядом. Я повела рукой, приглашая герцога выйти. После секундной заминки мужчина соизволил покинуть салон. Мы отошли на пару шагов и встали так, чтобы безразличный пассажир оставался в поле нашего зрения.

— Так, Ваша Светлость, времени у нас мало, — быстро заговорила я, уперев взгляд в собеседника, — что вы с ним сделали?

— Ничего, — мне ответили возмущенным взглядом.

— Ответ не верный, — не согласилась я, — сказали, ударили, пригрозили, наказали каким-то другим способом, что именно?

— А я говорю — ничего!

— Угу, и именно поэтому парень настолько истощен?

— Истощен он не потому, что ему угрожали или наказывали, — огрызнулся герцог, — а от того, что он ни черта не жрал в последнее время. Из-за личной придури, между прочим.

— Личная придурь была у вас, герцог, — отмахнулась я, лихорадочно перебирая варианты, — когда вы, по вашему же изящному выражению, не жрали около десяти дней, здесь все сложнее.

— Ага, сложнее, — саркастически оскалился он.

— Да, сложнее, — припечатала я, — у вас, герцог, был банальный выпендреж и попытка выбесить хозяйку, а у Ивана... — я замолчала ловя за хвост ощущение, пытающееся ускользнуть. Парень, почти погибший у предпоследнего хозяина и подозревающий последнего в нехороших делишках. Круто перевернувшаяся жизнь, не вызывающая особого доверия, провалившаяся попытка побега, жестокое наказание, еще один крутой поворот, усиливающиеся головные боли и постепенная потеря зрения, паническая боязнь врачей, один из которых бесцеремонно влез в его жизнь, пообещавший исцеление, но вернувший хозяину. Даже если хозяин и его друзья ничего ему не сделали... это уже не имеет значения. Парень просто устал и перестал бороться. Отказался от еды и воды, намерено загоняя себя в состояние глухой прострации.

— Что у Ивана? — раздражаясь моим молчанием и пренебрежением к его тонким переживаниям, переспросил собеседник.

— А у Ивана... твою ж мать! Похоже, попытка самоубийства.

— Чего?!

— Это не традиционное самоубийство с истеричным вскрытием вен и забрызганными кровью стенами, он просто не хочет жить.

— И... и что?

— И то, что я сейчас отвезу его в палату, надену на него кислородную маску, поставлю питательный раствор и вывернусь из кожи вон, чтоб к завтрашнему обеду он был в порядке и готов к операции, но только это ни черта не даст. Если пациент не хочет жить, врач бессилен. Что может заставить его захотеть?

— Не знаю, — герцог растерянно мотнул головой.

— Ну, же, думай! Это твой человек! Чем его можно зацепить? Он что-то говорил про девушку... как ее зовут?

— Тая?

— Может, и Тая, — не стала я спорить, к своему стыду забыв названное Иваном имя, — мне нужно, чтоб не позже утра она была здесь, в его палате. Ясно? Пусть привезет с собой все, что поможет, может, есть вещь, к которой Иван привязан.

— Какая вещь? — нахмурился мужчина.

— Да все, что угодно — подушка, зверушка, мало ли, может, у парня есть любимый плюшевый заяц, все, что поможет ему почувствовать себя комфортно.

— Да нет у него никакой игрушки, — фыркнул герцог, смущаясь от моего предположения.

— И черт с ней, — давя раздражение отмахнулась я, — но ход моих мыслей, надеюсь, понятен — девушку сюда и чем раньше, тем лучше, со всем, что еще может помочь. Ясно? Вот и замечательно. А теперь, извините, ваша светлость, нам нужно идти.

Круто развернувшись я потопала в сторону машины.

— Это тебе доставляет удовольствие? — вопрос заставил меня удивленно оглянуться.

— Что именно?

— Возможность снова мной помыкать.

— Пойдите к дьяволу, герцог, — от всего сердца пожелала я, открывая пассажирскую дверь, — ну, что Иван, готов идти? Осторожно, не ударься головой.

Безразличие к будущему не сделало Ивана менее податливым, так что когда пришло время, парень безропотно пересел в подставленное кресло и позволил укутать себя одеялом до самого подбородка. За спиной послышалось раздраженное бормотание, резкий хлопок закрывшейся двери и спустя мгновение герцогский автомобиль покинул парковку. Я взялась за ручки, мягко толкнула и кресло, благодаря антигравитационной подушке, легко и бесшумно заскользило над асфальтом.

Инстинкты подсказывали, что с Иваном необходимо поболтать, как и с любым другим, оказавшимся у самого края, ободрить, затянуть в разговор, отвлечь. Как правило, с выбором темы проблем не было, но весь мой опыт пасовал перед личностью пациента. Обычные пострадавшие ждут от доктора и спасателя слов утешения и заверения, что все будет хорошо, что ты рядом и не отступишь, обязательно достанешь, откопаешь, вылечишь и человек вернется к своей привычной жизни. В отношении Ивана подобные утверждения прозвучат насмешкой.

Пройдя половину пути до дверей лифта, выходящих прямо на парковку, я остановилась.

— Знаешь, Иван, что-то мне не хочется идти в больницу. Как ты смотришь на небольшую прогулку? Что ж, молчание знак согласия, — заключила я спустя несколько секунд, так и не дождавшись ответа, — Здесь недалеко есть небольшой парк, пошли туда.

Я развернула кресло и неторопливым шагом направилась к выходу с парковки. Опускающийся туман мешался с ночной тьмой, окутывал лампы фонарей, превращая их в размытые желтые пятна, добавляя ночи нотку волшебства и превращая мощеную плиткой дорожку, обрамленную аккуратно подстриженной живой изгородью, в таинственный лабиринт. Невнятный городской гул прибоем разбивался о стены больничного парка, заполошными чайками вскрикивали сирены. Мы углубились в темную аллею, пока та не привела к круглой площадке, посреди которой расположился фонтан. Я уселась на скамейку, подальше от фонтана — сырости и без него хватало — развернув кресло с Иваном так, чтоб видеть его, но при этом не мозолить парню глаза. Закурив сигарету, откинулась на спинку скамейки, блаженно вытянула ноги.

— Устал? А я вот да, — пожаловалась я, — представляешь, зашла по делам в больницу и попала в дешевый боевик. Один пациент, страдающий от очередного прыща, вскочившего на заднице или еще чего-то не менее устрашающего, решил, что ему не уделили должного внимания и поэтому захватил заложников. Пришлось стрелять в него транквилизатором, чтоб утихомирить. Бардак какой-то.

Ивана мой рассказ не впечатлил, он продолжал бездумно пятиться в пространство. Я затушила наполовину выкуренную сигарету о край ближайшей урны. Покопавшись в рюкзаке, вытащила плитку шоколада, в хрусткой серебристой обертке. Пошуршав фольгированными складками, отломила кусок и протянула его молчаливому собеседнику.

— Держи. Шоколадка. Вкусно.

Иван медленно повернул ко мне голову, с усилием фокусируя взгляд на моей протянутой руке, помедлил немного и все-таки выпростал ладонь из одеяла и бережно взял упоительно пахнущий коричневый квадрат. Я удовлетворенно кивнула, отломила еще один кусочек и, подавая пример, положила его на язык. Впрочем, моему примеру никто следовать не собирался, удерживая в щепотке лакомство, начинающее подтаивать. Несколько минут я с любопытством наблюдала за скульптурой в инвалидном кресле, но парень так и не пошевелился, лишь крепче сжимал пальцы на пытающейся выскользнуть шоколадке.

Сиди передо мной один известный товарищ, я бы решила, что надо мной изощренно издеваются, дословно выполняя, что сказано, да еще и злорадствуют от моей растерянности... Но этому парню было откровенно наплевать на мою реакцию. Вздохнув, протянула руку, аккуратно достав зажатую сладость, осторожно надавила большим пальцем на его подбородок, вложила расплывшийся кусок плитки в раскрывшийся рот и мягко подтолкнула нижнюю челюсть, закрывая. Выудив из пачки, хранящейся в боковом кармашке, влажную салфетку, протерла перепачканные мужские пальцы.

— Так будет лучше, — удовлетворенно заметила я, выбрасывая использованную салфетку в урну, — знаешь... я восхищаюсь такими людьми, как ты. Вы каждый день просыпаетесь в границах собственного ада. Ломаете себя, чтобы выжить. Терпите все то, на что у меня даже воображения не хватит, но я не понимаю единственной вещи — как ты мог сдаться? Да, я понимаю, если бы ты хотел со мной поспорить, ты бы спросил у меня — и что? Какая разница, сделают тебе операцию или нет, будет у тебя меньше болеть голова и станешь ли ты лучше видеть или ослепнешь, если в итоге тебе придется вернуться туда, откуда тебя привезли. Позволь тебе напомнить, что, по твоим же словам, последние несколько месяцев были не так уж и плохи. А все плохое ты, между прочим, придумал сам, основываясь на прошлом опыте из-за которого, запаниковав, ранил охранника, за что и понес заслуженное наказание. Тебя не продали, не убили и не покалечили, а отправили на конюшни, где с тобой, конечно, не обращаются, как с хрустальным, но что ж ты еще ждал от наказания? Пикника и танцев на лужайке? Кстати, вот тебе интересная тема для размышлений — тот засранец, которого я сегодня усыпила транквилизатором, отправится в тюрьму. Свободного человека по закону запрут под замок на несколько лет. И это в лучшем случае. Потому что если его признают невменяемым, то есть не отвечающим за свои действия из-за психической болезни, то его отправят на принудительное лечение на те же несколько лет и вот тогда он будет завидовать тебе, потому что в таких больницах условия куда как хуже, чем в тюрьме. Я знаю, все, что я сказала, тебя никак не обнадеживает, но я попрошу лишь об одном — возьми себя в руки, дай мне немного времени. Договорились?

Ответом мне была тишина, разбавленная шепотом фонтана. Послушав некоторое время эту тишину, я решительно поднялась, заявив, что становится холодно и лучше пойти в палату.