— Подожди, — говорю ему и машу рукой глупой Маричке — она по залу порхает, обновляет выпивку, еду на столах, — Маричка! Будь добра, собери что-нибудь перекусить на одного голодного человека. Только недорого и не очень много, а то живот у бедняги скрутит. И еще пару пива.

— Да я бы и с собой остатки прихватил — не сломался бы, — открыто и честно заявляет Карел, буквально облапывая глазами ладную фигурку Марички, уже бегущую на кухню. — Утром бы доел, спасибо тебе бы сказал...

— Меня все зовут Одон, — представляюсь и я. — Я лавку держу здесь неподалеку...

— Да ладно, — не верит мне новый знакомый. — Кто ж такому юнцу лавку доверит?

— Так моя лавка-то, не у кого спрос спрашивать.

— Вот как бывает? Сколько лет-то тебе, Одон?

Наш разговор прерывается, потому что широко распахивается входная дверь и, склонив голову к груди, чтобы не удариться о притолоку, в зал входит высокий человек. Вернее, не человек — один из Этих.

Вмиг повисает над разношерстной толпой тяжелая тишина, ведь Эти просто так в подобных местах не появляются!

Он распрямляется, разглаживает складки на черном плаще, соединяет ладони, скрытые в перчатках, скрещивает пальцы, плотнее насаживая перчатки на руки. Все это единым движением, плавным и странно увлекающим за собою взгляд каждого, кто видит перед собой Этого. Блестящая маска, сквозь которую не видно ничего — ни глаз, ни рта — поворачивается из стороны в сторону, замирает на краткое мгновение и вот уже вытянутый указательный палец показывает на ... Пауля! Ладонь плавно поворачивается и тот же палец несколько раз сгибается-разгибается, призывая к себе бедолагу-корчмаря. Слышен легкий звук облегчения, вырвавшийся из трех десятков пересохших глоток, а Пауль, белее Смерти, какой рисуют ее на страшных картинках, бредет к выходу, продолжая возюкать серым полотенцем внутри грязной кружки. По-моему, все даже перестали дышать — столько страха вдруг разом выплеснулось в помещение.

Тот, Кто Всегда Рядом пропускает мимо себя Пауля, поворачивается к нам спиной и как-то сразу хлопает затворившаяся дверь, очищая порог корчмы.

— Сука, — я слышу, как бормочет Карел. — Когда же это кончится!

И вдруг догадка сваливается на меня, заставляя лоб покрыться испариной, а кожу стремительно холодеть! Болотная Плешь! Это же то самое место, где лет двадцать назад — еще до моего рождения — было поднято последнее восстание против Этих! Дед рассказывал, но как-то подзабылось! И поначалу вроде бы даже удалось тамошним лордам одержать победу над Этими. Ненадолго, конечно. Месяц длилось восстание, а потом сожрали всех. Кто бы сомневался? Думаю, весь этот месяц Они просто согласовывали с властями количество тех, кого можно сожрать.

— Так ты из бунтовщиков? — шепотом спрашиваю Карела.

Он ссутуливается, зыркает на меня исподлобья, рука ложится на эфес его смертоубийственной железяки, и снова в своей дурацкой манере он отвечает вопросом:

— А что?

За прилавком объявляется старший сын Пауля, Руни: большой, похожий на папашу — мир его праху — но туповатый и несговорчивый. Если "Толстый тролль" достанется ему, то прибыльным этому заведению осталось быть недолго. Руни громко кричит, пока еще в зале висит тишина:

— На сегодня корчма закрывается! Прошу всех рассчитаться!

Ну да, и я б не понял, если бы они сделали вид, что ничего не случилось. Перечить ему вряд ли станут — давно установился обычай не ссориться с семьей прибранного в день... ну, в общем, понятно.

— Вот тебе две монеты, — бросаю на стол оловяшки и прижимаю их рукой, чтобы не укатились далеко, — пошли!

— А еда? — Карел не хочет прощаться с лопнувшими надеждами. — Святые Духи! Вот опять едва только возникла возможность насытиться, а приходится уходить! Прямо проклятье на мне какое-то!

— Какая еда? Не видишь, что случилось? — я выхожу из-за стола. — В "Толстом тролле" нынче будет не до работы. Пошли, заглянем к "Мохнатому аскету", там хоть кухня и поплоше и подороже, но чего-нибудь перекусить и там можно.

— Да уж, на пару оловяшек — как бы не обожраться! — тяжело вздыхает Карел, пока я рассчитываюсь с Маричкой.

Пока мы собирались, корчма опустела. Мы — последние.

Мы уже стоим на пороге, когда за дверью слышится стук деревяшек и я отступаю назад: по улице идет шествие Желающих. Каждую ночь толпа идиотов с разрешения Наместника бродит по городу и ищет охотящегося Анку — чтобы уговорить его прибрать не намеченную жертву вроде бедняги Пауля, а кого-то из Желающих. Иногда им это удается, но дед говорил, что, скорее всего, это просто совпадает, что Остроухому нужен кто-то из Желающих и они пытаются убедить того, кого убеждать совсем не нужно. Совпадение.

Обычно толпа этих недоумков состоит из трех-четырех дюжин людей. Мужики, бабы, без разбору, встречаются благородные, хоть и немного их осталось, попадаются бывшие рабы и редко иностранцы. Бредут по ночному городу, стучат в колотушку, ищут Остроухих, в общем — только под ногами у добрых граждан мешаются, да непотребства устраивают. При случае легко разденут-обдерут праздного зеваку, по башке стукнут и в подворотне бросят — ищи потом правду! И стража не помогает, потому что находятся Желающие под защитой Наместника. На кой ляд понадобилось ему это? Непонятно.

Я приоткрываю дверь и в узкую щель мы следим за тем, как мимо проходят эти ненормальные, ищущие смерти.

— Каким же нужно быть придурком, чтобы присоединиться к Желающим? — спрашиваю я, ни к кому не обращаясь.

— Нет, Одон, они совсем не дураки, — отвечает мне Карел. — За участие в ночных шествиях они имеют приличные поблажки от мытарей.

Сказанные Карелом слова плохо укладываются в моей голове — я не понимаю причин и поэтому не верю.

— С чего бы этим ненормальным кто-то дал поблажки? Наместник разве тоже из них?

— Не, все гораздо хитрее! — отзывается Карел. — Когда в первые годы после окончания войны с Этими люди не могли определиться с очередностью своих... смертей, был издан королевский Указ о добровольном вступлении в число Желающих принять упокоение. За это семьям добровольцев были обещаны обширные преференции. Но не только. Еще самим добровольцам была обещана неприкосновенность со стороны властей за совершенные преступления. Понимаешь? И чем дольше ты состоишь в числе Желающих, тем сильнее поблажки, ведь своим участием доброволец бережет чьи-то жизни! Прошло почти две сотни лет, порядки давно изменились, а этот Указ все еще работает. Потому что удобен, в первую очередь, для Остроухих. Если бы эти жулики не слонялись по улицам, угрожая запоздавшим прохожим, вряд ли так легко было бы отыскать горожан по своим домам. Зато теперь любой горожанин после захода солнца сидит либо дома, либо в ближайшем кабаке.

Я недоверчиво хмыкаю.

— Да ну, так бы все уже по ночам по городу бродили бы с такими условиями! Да я бы первый и пошел.

— Поначалу так и было, пока голод не начался! — с видом знатока заявляет Карел. — Потом поняли, что всем быть бездельниками не выйдет, успокоились. Да и новый порядок к тому времени в королевствах сложился.

Он толкает меня в плечо:

— Пошли, пока еще какая банда не объявилась!

У "Мохнатого аскета" удалось разжиться только тремя пирожками с капустным листом по такой цене, будто внутри непропеченного теста были соловьиные язычки — ровно две оловяшки и отдал мой знакомец. Но голодному Карелу даже эта нехитрая снедь показалась изысканным блюдом со стола самого Наместника.

— Ну, Одон, пошли, провожу, — Карел громко икает и задумывается.

А я думаю: как бы ты, братец, не передумал быть хорошим! Полста монет — достойный соблазн, стоящий дороже обиды несовершеннолетнего сосунка.

И вижу я, как в оценивающих глазах Карела умирает эта мысль.

— Пошли, Одон, — и он первый пробирается к выходу из прокуренного зала.

Мы идем по притихшему городу, где-то вдали, вроде как у Башни Палача, стучат своими гремелками Желающие. Нам они не помешают — это в противоположной стороне от дома Герды, вдали от нашего пути.

Ночью даже очень знакомые места всегда выглядят чужими; не узнаются и путают сознание улицы; серые фасады спящих домов и закрытые ставнями окна создают впечатление вымершей пустоши, а малейший шум способен напугать до дрожи в коленях и клацанья трясущимися зубами. Хоть Анку-Остроухие и навели в стране идеальный порядок, внушили буйному народу послушание и уважение к закону, но мало ли? Не стоит гулять темной ночью даже по очень спокойному городу. Придурков всегда в избытке в любой стране и во все времена. Даже если потом их накажут, то пострадавшим эта справедливость будет уже безразлична.

Мы с моим новым приятелем крадемся вдоль дорожных канав, по которым нечистоты с улиц попадают в реку Виндхаар, что делит наш совсем не столичный город Харман на две неравные части. Карел шепотком иногда ругается — незнакомо и кучеряво — когда попадает какой-нибудь ногой в чавкающую жижу. Наверное, переживает за свои чудесные сапоги.

Зачем я тащу его с собой? Из любопытства — страсть как интересно, что там случилось на Болотной Плеши? Ведь даже дед о том предпочитал не болтать лишний раз. И вряд ли по незнанию — потому что дед знал все!

Хорошо, что в мои комнаты ведет с улицы отдельная лестница, а то бы пришлось будить хозяйку и ее усатого кавалера.

— Пошли со мной, — командую своему спутнику.

Он смотрит на меня, и я вижу недоумение на его лице — ведь договор выполнен, он проводил меня до дома и теперь свободен?

— Пошли! — повторяю еще раз, настойчивее, и ступаю на первую ступеньку.

Мы с Карелом проникаем в мою спальню, где еще не прибрано толком, вещи набросаны невообразимо спутанной кучкой, но зато постелена свежая постель, под кроватью блестит гладким боком ночной оловянный горшок, а на столе высится глиняный кувшин с колодезной водой.

— Добрались, — говорю вполголоса, но сторожусь напрасно, потому что богатырский храп ночного гостя Герды способен разбудить и мертвого, но ничего не происходит — видимо, хозяйка переутомилась в ночных шалостях.

Прибавляю огня на ночной лампе, любезно оставленной мне домовладелицей.

— Недурно, — Карел оглядывается вокруг. — Здесь можно переночевать? Бесплатно?

— Устраивайся на полу, — кидаю ему пышную перину с кровати, — подушки для тебя, увы, нет.

— Смеешься? Мне с подушкой спать — только расхолаживаться. А в моем положении такого позволить себе нельзя. Кто это такие рулады выводит?

Карел смотрит вниз, на пол, под которым как раз должна находиться спальня Герды.

— Хозяйкин дружок-стражник, — безразлично отвечаю я, хотя самому неприятно, что он остался в доме.

Карел стаскивает с ног сапоги, припадает к горлу кувшинчика, делает несколько торопливых глотков и ставит его на место:

— Ой, извини, я думал там просто вода.

— А там? — я уже подозреваю, что гостеприимная хозяйка и сама была бы не против свести со мной знакомство поближе, и если бы не этот усач...

— А там вино. Неплохое для здешних мест. Не сравнить, конечно, с южными провинциями, но все равно неплохое. — Он замолкает, но видно, что хочет что-то сказать. — Я немного отпил. Где-то на половину оловяшки. Нечаянно.

Я сажусь на край кровати и слежу, как Карел устраивается на полу.

— Карел, дружище, — я не знаю, как мне озвучить свою непростую просьбу и потому мямлю, — здесь такое дело, понимаешь... я не могу тебе предоставить бесплатную ночевку.

Приятель смотрит на меня удивленно:

— Как же так? Ты ведь знал, Одон, что денег у меня нет? Зачем притащил сюда? Перину вот...

Еще бы мне не знать! Готов биться об заклад, что не дай я ему ту пару монет, то уже завтра он занялся бы людоедством!

— Понимаешь, Карел, вот когда мы встретились, ты сказал, проболтался про Болотную Плешь, помнишь?

Он не отвечает, ждет продолжения.

— Расскажи мне, что там было на самом деле, и будем считать это твоей платой за ночевку.

— А иначе? — он весь как-то подбирается, но остается на месте.

— Не знаю, — развожу руками, — правда, не знаю. Наверное, ты все же переночуешь, но я страшно расстроюсь. Буду ворочаться и стонать всю ночь.

Прислушиваюсь к раздающемуся снизу храпу и понимаю, что моя угроза — пустое.

Он беззвучно закатывается в приступе смеха, держится обеими руками за живот и закрывает глаза, в которых становятся видны влажные блестки выступившей влаги. Смеется долго, заразительно, едва не сучит ногами по полу. А мне не смешно.

— Ты забавный парень, приятель, — говорит Карел, когда успокаивается. — Не ожидал я такой простоты. Зачем тебе это?

— Хочу разобраться, как так получилось? Понять — кто такие мы и кто такие Анку? И почему мы не можем их одолеть?

— Ишь ты! — восхищается Карел и садится, обхватывая колени руками. — Зачем тебе это, мальчишка?

Я и в самом деле не знаю, зачем мне это, но желания узнать, прикоснуться к правде, вдруг оказывается так много, что оно сжигает меня. И я знаю, что никто во всем мире не расскажет мне о тех событиях вернее, подробнее и правдивее, чем мой нечаянный друг.

— Не знаю, — говорю ему и в свою очередь прикладываюсь к кувшинчику. — Но очень хочется знать.

Сколько-то времени мы молчим — только огонек в лампе пляшет, отбрасывая трепещущие тени на стену, да слышен исполинский храп перетрудившегося стражника.

— Ладно, Одон, — разрывает наше молчание Карел, — за добро нужно платить добром. Нехорошо выйдет, если тебя, такого молодого, сожрет ненасытное любопытство. Я тебя спасу от такой участи. Я расскажу тебе о Болотной Плеши, но у меня тоже есть два условия. Если ты их примешь, я постараюсь вспомнить все.

— Говори! — я уже готов к любым условиям.

— Ты же знаешь, что я... что мне... в общем, Одон, рассказ мой стоит двадцать монет. Мне неудобно это говорить, но завтра я снова захочу кушать, а память — единственный товар, который у меня сейчас есть. И я хочу получить за нее хоть что-то. Понимаешь?

Я молча достаю свой кошель с теми монетами, что отдал мне незнакомый бакалейщик:

— Одна, две.. десять.. шестнадцать... двадцать. Забирай. Какое второе условие?

— Никто не должен об этом узнать от тебя. Потому что, если это произойдет, Остроухие решат заняться мною всерьез и меня тогда не спасет ничто. А мне еще хотелось бы немного пожить.

— Конечно, Карел! Это само собой! — горячусь, потому что мне кажется, что уж это-то условие я смогу выполнить не особо напрягаясь.

— Не спеши, — он останавливает мой порыв. — Это очень трудное условие.

— Я сдержу слово, Карел, — решительно обещаю я.

Он испытующе смотрит на меня, долго, пристально, изучая и запоминая:

— Хорошо. Тогда неси что-нибудь промочить горло, — он ловко подхватывает со стола кувшин, выливает в себя остатки и протягивает его мне, — рассказ длинный будет. Не бойся, никого ты сейчас не разбудишь, даже если позовешь сюда циркачей с дудками. Твоя хозяйка и ее храпун мертвецки пьяны. Трезвые так не храпят никогда.

— Да? — мне не верится, что по звуку можно определить степень опьянения человека, но наплевав на предосторожности и манеры, я иду, бегу вниз, в погребок, за еще одним кувшинчиком.