Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Сашка вышла замуж. Муж ее стал ответственным партработником, и вскоре увез молодую жену к себе, в город. И в следующий раз мы встретились только когда она уже готовилась стать бабкой.
Брат Сергей, тот самый, который уехал с отцом за день до того, как нас приехали раскулачивать, пошел вслед за Алексеем в военные. Прошел через всю войну, позже дослужился до полковника. Мы не были с ним дружны в детстве — с ним, единственным из братьев, я дрался до кровавых соплей по поводу и без повода. Пока мама была жива. Не стали мы дружны и в зрелости: у него была своя жизнь, полковничья, а у меня и Натки своя — простая.
Брат Николай — самый старший, у которого мы с Наткой жили, пока не вернулась мама, погиб на Войне. Где и как — мы не узнали.
После смерти мамы нам с Наткой пришлось уехать в Среднюю Азию к дальним родственникам. Сначала в Ташкент, потом в Фергану.
Натка считалась очень хорошей швеей и долго, пока я учился, содержала нас обоих. Спину ей, разумеется, никто выпрямить не смог. Она так и осталась маленькой, ласковой Наткой, так любящей когда ее жалеют и еще больше любящей жалеть себя саму.
Там, в Узбекистане, я закончил шесть классов и пошел работать. Проработал неделю и началась Война.
Я не был добровольцем, но и не бегал от нее — по первому призыву я оказался в армии и, вопреки желанию, отправился не на Запад, а на Восток — к генералу Апанасенко, который формировал новые и новые дивизии и отправлял их сначала к Киеву, а потом и в Подмосковье.
Но ни в одну из них я не попал до сорок третьего года, надолго застряв на сержантских артиллерийских курсах. Сначала учился сам, потом оставили учить других. В сорок третьем и для меня началась реальная война. Я не люблю войну. Еще больше не люблю про нее вспоминать. Хорошего мало.
Нас приехало на фронт тридцать человек. Май сорок пятого встретили в Прибалтике вдесятером. Двенадцать человек похоронили по дороге — лучших друзей и злейших недругов, восьмерых отправили лечить раны и учиться жить без рук и ног. Меня и самого дважды зацепило. Однажды пустяково — осколком срезало самый кончик носа, а второй раз — в сорок четвертом — серьезнее, в ногу. Но через месяц я снова вернулся в часть и таскал свой миномет по полям и оврагам еще почти год. Единственная награда, которой удостоила меня Родина — медаль "За отвагу", нашла меня только в восемьдесят четвертом. Но я не в обиде — нас на фронте было слишком много, на всех никаких медалей не хватит.
А потом наступила мирная жизнь, я, повышенный в звании до старшины, вернулся в Фергану, поступил на работу на маслозавод, где из хлопка давили хлопковое масло для кулинарных нужд, но из-за глупости и молодости нахулиганил — мелкая драка и легкая поножовщина, попал под облаву и вынужденно бежал в Киргизию. Без документов, денег и вещей. В рубахе, холщевых штанах и старых ботинках. Видимо, судьба такая — бежать отовсюду.
Бедная Натка тогда, должно быть, страшно переживала, но объявиться я не мог — пошел бы по этапу как пить дать!
Практически пешком дошел до красивого маленького городка Чолпон-Ата. Места необжитые, ни телефонов, ни газет — здесь решил остаться на время. В окрестностях озера Иссык-Куль прибился к геологоразведочной партии. Нужен был автоэлектрик, а я за годы службы прилично намучился с отечественными и американскими машинами — соображал немного. Взяли без документов. А вскорости справили мне справку, что документы утеряны. По ней я и жил сколько-то лет.
Когда были не в поле, жили в землянке. Вчетвером — почти ровесники. Колян Гудков, я и еще двое, которые почему-то долго не задерживались. Гудков был из местных. Из села Сазановка.
На нынешних картах такого села нет — теперь оно называется Ананьево. В честь одного из двадцати восьми героев-панфиловцев. Сейчас пишут, что и не было никаких героев, но мне, видевшему войну своими глазами, совершенно точно известно, что панфиловцев этих было не двадцать восемь, а многие миллионы — молодых парней и девчонок, умудренных жизнью мужиков и разбитных баб, положивших свои жизни ради того, чтобы мы могли построить что-то новое, хорошее и справедливое. А впрочем, бог знает, за что они отдали свои жизни. Но хочется думать, что не за просто так упал в мой недорытый окоп мой второй номер, похожий на Егорку — дружка из сибирского коровника, выхвативший грудью из воздуха мою пулю. И мой окоп стал тогда его могилой. А я выкопал себе новый.
На сестренке Кольки я и женился. Приехал к ее матери на лошади, сам посватался, забрал жену, подушку в приданое, и отвез свою Евдокию в нашу землянку. На свадебном пиру на нас пятерых была бутылка самогона, сковородка с жареной картошкой и много папирос "Беломорканал".
И началась моя семейная жизнь в отделенном занавеской углу.
Через год мне выправили документы, но с военным билетом получилась оказия — восстановить его не удалось без обязательной явки в уголовный розыск, и военком поставил меня на учет как неслужившего.
Начальник геологоразведочной партии вскоре добыл мне направление на учебу в Нижний Новгород и я отправился учиться на электрика.
Между делом год отсидел в тюрьме — за пьяный дебош. По заслугам, в общем. Но если бы пришлось еще раз пережить тот день, я бы снова напился и дал в морду той гниде.
Потом родилась дочь, а мне повезло получить место мелкого начальника на электроподстанции в киргизском городке Кызыл-Кия. В тридцати километрах от Ферганы, где жила Натка. Мне было двадцать шесть — самая пора остепениться.
Отвез к сестре жену на смотрины и потом долго ругался на себя. Евдокия сестре не понравилась — потому что была "простовата". Странная Натка — кого она хотела мне в жены? Дочь маршала Жукова? На что она мне?
Пока Евдокия возилась с дочерью, я строил дом. Сам делал и сушил кирпичи, добывал цемент и гравий для бетонного фундамента, сам строгал оконные переплеты и ладил двери, выяснял, как нужно поднимать кровлю и тут же делал ее. Сам через год перевез семью из общаги в первую готовую комнату собственного дома. Так и жили, пристраивая к ней каждый год по одной новой. На четвертой остановились. И настал черед мебели. Столы, стулья, диваны — я все делал сам. Ну и конечно, Евдокия.
Потом настал черед сада. Абрикосовые деревья, яблони, черешня и персики, грецкий орех и много-много сирени. Малина, та самая малина, которой мне так не хватало, когда я сидел в чемодане.
Потом еще родились дети — погодки, дочь и сын.
Натка дожила до Перестройки. И тихо умерла. Тихо жила, стараясь быть незаметной и так же тихо ушла.
Я прожил долгую насыщенную жизнь, объездил всю страну и повидал много такого, чего не нужно было бы видеть, сделал многое, чего делать не стоило, и еще больше такого, чем можно гордиться. Я ни о чем не жалею — все было нужно и все было вовремя.
А умер я в две тысячи одиннадцатом, немного не дожив до восьмидесяти восьми, пережив Евдокию, лишившись того дома, который мы с ней построили, сада и надежд все это вернуть.
Что уготовано мне там — рай, ад? Я все это уже видел здесь, в этой жизни. Меня не напугать ни огнем, ни Осанной. Я видел и то и другое. И понял одну важную вещь: что как бы не складывались внешние обстоятельства, моей жизнью должен распоряжаться только я один. И я так и делал. С того самого дня, когда родился во второй раз, выбравшись из тесного чемодана под теплое пензенское небо.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|