День вчера сегодня завтра

Одноклассники с интересом наблюдали, как жертва будет себя вести в ответ: ведь раньше она держалась за "подруг" всеми силами, боясь выпасть из престижной компании. Но сейчас всех ждало разочарование — Виктории было безразлично. Повзрослев, она увидела, насколько мелочны и ограниченны те, с кем она старалась общаться раньше. Кроме тряпок, мальчиков и ночной-светской жизни, в голове у них больше ничего не помещалось, каждая хотела всего даром, ни на мгновение не задумываясь о том, откуда что берётся. А тяга к тем, кто казался успешнее, сочеталась с завистью и желанием показать свою значимость перед теми, кто был "ниже". Сегодня Виктория с удовольствием общалась бы с другими... Но они её не принимали — ведь раньше Вика всегда относилась к девочкам "попроще" свысока. Вот и получала сейчас равнодушное отношение ответной монетой.

Впрочем, положение одиночки её не сильно и тяготило. Хотя через несколько дней она поняла, как ей не хватает Лизы: такой трогательной, такой настоящей... и такой беззащитной! Едва рядом стало некого опекать и заботиться, Виктория вдруг обнаружила, что стала довольно несобранной. Наверное, из-за такого растерянного душевного состояния Виктория вдруг и начала попадать в разные истории, забавные и не очень. Так, например, на уроке иностранного, когда Вику неожиданно подняла "англичанка", девушка не сразу сообразила, о чём идёт речь и, пока пыталась найти нужную страницу учебника, отделалась пространной английской фразой. Её обычно говорил Джимми, негр из Чикаго, когда его ловили на незавершённой работе. Там вообще все очень сильно скучали по дому и старались, где можно, использовать слова и речь со своей родины, и Виктория нахваталась разных словечек чуть ли не на десятке языков, да выучила испанский. Но сейчас, увидев выражение лица учительницы, Виктория нервно сглотнула и подумала, что трущобный сленг, даже с хорошим английским произношением, на уроке несколько не к месту. Правда, остальной класс ничего не понял, а "англичанка" не стала заострять внимания, только следующие несколько уроков смотрела на ученицу как-то странно.

Очередной курьёз произошёл на модном предмете "экология". Что это такое, знали смутно как министерство образования, так и пожилая преподавательница биологии. Сама же Виктория открыла учебник всего раз или два и, удивившись царящей там безграмотности, забросила подальше. Но когда её подняли с вопросом о биоценозах, то девушка машинально начала пересказывать начало вводного курса "основы экзоэкологии". Минут через пять-семь ошарашенная учительница, которая поняла не больше трети слов, сказала, что достаточно. Как потом узнала Вика, "биологичка", обрадованная, что в школе есть хоть кто-то, увлечённый этим "заумным" предметом, даже хотела отправить девушку на районную олимпиаду по экологии. К Викиному счастью, бог миловал, и вместо неё послали заучку-одиннадцатиклассницу, и та честно заняла второе место к гордости родителей и радости учителя.

После нескольких таких ошибок Виктория начала следить за собой намного тщательнее. Так что, например, когда на контрольной по физике она решала задачу про снаряд, летящий по траектории — переписывать в беловик таблицу поправок для разных условий стрельбы она уже не стала. Но всё равно профессиональная память и военное образование время от времени подкидывали проблемы — пока Виктория, наконец, не сумела всё это обуздать.

Следующей крупной неприятностью стал пузырёк туши, лопнувший в руках Сашиного старшего брата. По закону всемирной подлости чернила пролились на листочки, куда друзья записывали правила четырёхмерных шахмат и наброски по их созданию. В отличие от обычных шахмат, здесь игра шла на кубе, а некоторые правила менялись через определённое число ходов. Игра была популярна в первую очередь среди пилотов и навигаторов, но и среди остальных находилось немало заядлых игроков. Конечно, изготовить нужную доску здесь было невозможно, поэтому Александр сел изучать программирование: чтобы разработать интерфейс и сделать всё в компьютере, а правила, особенности и идеи друзья вдвоём записали на бумаге. Теперь же всё погибло, и работу приходилось начинать почти заново.

Увы, на этом неприятности не закончились. Когда в конце недели Вика пошла в больницу навестить подругу — упёрлась в закрытые двери. И объявление, написанное фломастером на большом листе ватмана: "Посещение больных закрыто в связи с карантином по гриппу". Это в конце-то октября! Виктория готова была лезть на стену от бешенства или растерзать кого-то! Поэтому, когда Ульяна с подпевалами, раздраженные тем, что привычная тактика травли не сработала, перешли к пакостям — Вика возликовала. Есть на ком сорвать раздражение! В ответ на каждую гадость она выискивала автора и незаметно делала что-то ещё более неприятное. Например, после стружки от карандашей в сумке она аккуратно накрошила в пенал противнику немного гигиенической помады: бесцветной, не оставляющей следов — зато все ручки стали жирными и противными на ощупь. К тому же, в отличие от начинающих пакостниц, Виктория действовала намного аккуратнее: её причастность к ответным диверсиям не смог бы доказать никто.

Жизнь потихоньку начала налаживаться. В четверг Лиза вернулась домой, и Вика уже собралась проведать её на следующий день перед занятиями, как квартиру Быстрицких неожиданно навестила классная руководительница. После короткого вступления она объяснила Быстрицкой-старшей, что пришла "поговорить по поводу поведения дочери и психологического климата в детском коллективе". Сама Виктория, которую классная дама попросила остаться в комнате (и на которую, судя по всему, этот спектакль и был в первую очередь рассчитан) понемногу приходила в бешенство. Вот только этому руководящему недоразумению о психологическом климате и говорить!

Евгения Семёновна была их "классной" уже пятый год. И постоянно любила говорить: "Школа — это второй дом, поэтому учитель должен стать вторым родителем". Женщина постаралась, чтобы все девочки постоянно бегали к ней со своими секретами, а она "направляла их своим жизненным опытом". К тому же "старший товарищ" старалась "помогать развитию наиболее ярких и талантливых личностей" и "поддерживать мягкий климат общего сотрудничества и взаимодействия учеников" — по крайней мере, так было на словах.

В жизни все получалось иначе. Учительница заводила себе любимчиков, которым прощалось то, что остальным было строго запрещено: ведь творческие личности такие хрупкие и ранимые!.. Евгения Семёновна любила наглых, нахальных — и совсем не видела скромных и застенчивых. А "поддерживание климата" приводило к тому, что она просто вежливо не замечала, когда одни бессовестно затирали других: ведь и какие-то стенгазеты выпускаются, и в школьных мероприятиях активно класс участвует. И вообще хорошо, когда дети самостоятельные! А если рисуют одни, а вешают газету другие — её не волновало. И что-то делать Евгения Семёновна начинала только тогда, когда события откровенно выходили за рамки внешней благопристойности. Например, как сейчас.

Слушая длинную речь о "сотрудничестве и пользе добрососедских отношений между отдельными личностями коллектива", Виктория тихо зверела. А когда женщина перешла к своим задачам как педагога и заговорила о необходимости иногда вмешиваться в ситуацию — девушке очень захотелось крикнуть в ответ: "Где ты была, когда травили Лизу? Ты ведь всё прекрасно знала!" Но вместо этого она подчёркнуто спокойным тоном прервала словесные излияния:

— Объясните, пожалуйста, а при чём тут я?

Евгения Семёновна запнулась на полуслове и растерянно посмотрела на Вику как на заговорившую табуретку. По её многолетнему опыту девочка уже должна растеряться, чувствовать себя виноватой... расплакаться, наконец. Но чтобы так!..

А Виктория добавила в голос холода и продолжила, копируя манеру оппонента:

— Если отдельные личности в классе систематически занимаются хулиганством — это действительно очень плохо отражается на моральном состоянии всего коллектива. И то, что в мою обувь и сумку сыплют мусор — лично мне тоже неприятно. Кстати, пару раз даже ловила некоторых за руку. Подозреваю, пострадала не я одна. Но при чём тут я? Или, — тут голос девушки стал совсем ледяным, — Вы считаете, что всё это моих рук дело?

Внезапно Вику поддержала мама. Старательно пряча в глазах смешинки, она продолжила:

— Евгения Семёновна, мы, конечно, просто беседуем. Но Вы, кажется, хотите обвинить в чём-то мою дочь? Да ещё и бездоказательно! — тут она сделала многозначительную паузу, а потом добавила. — К тому же, как я понимаю, Вы в курсе, что девочка и сама страдает от действий этих неизвестных злоумышленников?

Противник был повержен. Какое-то время Евгения Семёновна мямлила, пытаясь повернуть разговор в нужное русло, а потом сослалась на школьные дела, быстро попрощалась и ушла. Когда за ней закрылась входная дверь, Вика вполголоса сказала:

— Всё-таки подкладывать Таньке плюшевого мышонка не стоило... Но он был так похож на настоящего... — и они звонко захохотали на пару. Отсмеявшись, Вика пообещала, что так больше шутить не будет. А мама слегка пожурила её для проформы, но боевым настроем дочери осталась довольна. Ведь и сама она в молодости слыла изрядным сорванцом, который не давал никому спуску!

Какой разговор состоялся между "классной" и Ульяной, Вика так и не узнала — но гадить по мелочам склочницы прекратили. И потому даже новость, что со следующей недели их лишат субботнего выходного, не испортила ей настроения. А когда на следующий день наконец-то сумела выбраться и навестить Лизу, то с облегчением подумала, что неудачная полоса, кажется, закончилась.

Так получилось, что до сих пор у подруги дома она никогда не была: встречались и расставались они на пороге или у подъезда, а совместные посиделки устраивали у Быстрицких. Тем более что девочка очень пришлась по душе Викиной маме. И та даже аккуратно стала намекать, что не прочь бы познакомится с её мамой, Русаной Матвеевной. Саша, когда услышал, долго хохотал, а потом сказал: "Сперва мои родители, теперь у Лизы... что будет дальше?!." — но, заметив у подруги на лице выражение "чем бы треснуть", решил не рисковать и дальше мысль развивать не стал.

Сейчас же, пока Лиза хлопотала на кухне, Вика с интересом осматривала квартиру. Просторная, светлая комната в золотистых тонах пшеницы — только-только собранной и обмолоченной, красивые цветы... На несколько минут девушка застыла, прислушиваясь к чему-то внутри, а потом вдруг поняла: это дом вдруг соткал ей где-то в каких-то уголках души чувство уюта, тепла и покоя. Одна из стен была увешана фотографиями: с них смотрели люди в форме — молодые и старые, с орденами и без. Кто-то в гимнастёрке, кто-то ещё с царскими лампасами. А с самого края висели три фотографии: мужчина в камуфляже и двое молодых парней с лейтенантскими звёздочками.

­— Папа... — нежно, но с какой-то грустью сказала Лиза, которая совсем незаметно подошла и встала рядом. — А это братья: продолжают традицию. Один под Уралом, а второй где-то в Плесецке служит, — и, предвидя вопрос, который уже был готов сорваться с Викиных губ, ответила. — Папа погиб четыре года назад. Мы потому-то и переехали сюда: мама в старом доме не захотела оставаться.

Дальше разговор пошёл о произошедшем за последнюю неделю в школе, о планах на будущее, о всяких мелочах. Но Виктория понемногу всё же выяснила, что семья Лизы — потомственные военные. Лиза с гордостью рассказывала о каждом из своих предков. Например, седоусый мужчина в гимнастерке, усыпанной орденами, оказался её прадедом. А высокий усатый красавец в форме унтер-офицера — первым из Мерешко, выбравшим военную стезю.

Виктория слушала, разинув рот: Лиза открылась ей с такой удивительной стороны! Но сюрпризы на этом не закончились. Подруги просидели за разговорами почти до самого вечера, обсуждая всякую всячину: от новых платьев до самого сокровенного. Неожиданно Лиза, краснея и смущаясь, призналась, что пишет стихи, и дала полистать подруге одну из своих тетрадок. Вика была потрясена. Каждая строчка была нежной птицей, задумчивым облаком или весёлым ручейком, жила, переливаясь и играя словами и образами. Весь оставшийся вечер Виктория слышала внутри себя их музыку, а лёгкое и радостное настроение сохранилось на несколько дней.

Наверно, именно стихи, а также оставшиеся от них чувства и стали причиной, почему девушка дала Саше уговорить себя пойти в литературный клуб. Точнее, не совсем клуб, а скорее литературный кружок: там собирались в основном студенты-сокурсники Андрея, а также их друзья. Ребята спорили о прочитанных книгах, о поэзии, просто о жизни... устраивали "квартирники"... И Александр, которому надоело сидеть дома (а таскаться с одноклассниками по компьютерным клубам и прочим подобным заведениям не хотелось), напросился в компанию. Тот сначала сопротивлялся, не желая таскать с собой "малышню", но брат на удивление легко сошёлся с остальными, а освоившись и став совсем своим, решил затащить туда подругу.

Вику "собрание" приняло и проще, и сложнее. Сложнее, потому что сработал устоявшийся стереотип: в шестнадцать лет у девочки на уме только всякая ерунда, куда уж ей рассуждать о тонких литературных материях! Проще, поскольку компания была преимущественно мужская и появление красивой девушки встретили с интересом и вдохновением. К тому же, придя первый раз вместе с подругой, Саша расстарался, изображая из себя галантного рыцаря. С одной стороны, Вике было приятно, с другой — оба забавлялись, перехватывая снисходительные взгляды остальных. Когда же кто-то из этих двадцатилетних ребят вполголоса сказал что-то мечтательное про прекрасный период юношеского романтизма, Виктория чуть не прыснула от смеха.

Собирались на квартире одного из сокурсников Андрея: его родители работали вахтой и бывали дома с интервалом в три месяца, так что компания могла сидеть и обсуждать всякую всячину хоть до утра. И, словно судьба решила ещё раз пошутить, сегодня спор разгорелся о современных стихах. Кто-то доказывал, что сегодняшние авторы ни на что не способны и ждать гигантов, равных Пушкину и Ломоносову бесполезно. Кто-то, наоборот, с жаром утверждал, что мы просто не знаем таких творцов. И если их не печатают — ещё не значит, будто их не существует. Потом пели песни: от Визбора до "Арии", потом снова спорили... А Вика всё это время вспоминала Лизины стихи... хотя прочесть их вслух и не решилась.

Через какое-то время, как обычно случается, наступил перерыв. Кто-то вышел покурить в коридор, кто-то за компанию потянулся за ними. Несколько парочек уединились на балконе, на кухне, в соседней комнате... и получилось так, что Виктория и Александр остались вдвоём.

— Милые ребята... — негромко начала Виктория. — Но, право слово, какие они всё же дети...

— На себя посмотри, — вспомнив недавнее приключение, резко прервал её Александр. — Сколько тебе? Двадцать шесть? А по паспорту и шестнадцати, кстати, нет! А рассуждаешь, как будто старше их раза в два...

Вика покрутила в руках оставленную на диване гитару и задумчиво ответила: