04. Сказка на ночь

— Вэйт! — хлёсткий окрик заставил монстра мгновенно сдуться, и уже опять девчонка бросилась к вошедшей Лье.

— Лья, он за ухо! Прямо оторвал! Знаешь, больно как! — всхлипывала Вэйт. — Дурак! — по-детски обиженно крикнула она оцепеневшему Владимиру и разрыдалась, уткнувшись Лье куда-то в подмышку. Лья смерила Владимира взглядом гневного презрения, поворотом плеч отправила в сторону кухни всхлипывающую Вэйт и выжидательно уставилась на агрессора, сложив руки на груди.

— Ш-ш-ш... — начал Владимир, сглотнул, еле ворочая шершавым языком, и тогда смог выговорить: — Что это было?

— Вы козёл, милостивый государь, — никакой интимной мягкости в голосе уже не было. Лёд, сталь и королевское презрение. — Дверь вон там. Не знаю, что Дон в вас нашёл, а я буду голосовать против. Вэйт тоже. Вон!

Как он вышел, как он ехал — запомнилось плохо, перед глазами всё плыло, а спасать холодными компрессами и отпаивать нектаром никто его больше не собирался. Хорошо — хоть машину не взял, вести бы он сейчас не смог. А попытался бы — далеко бы не уехал. До первого столба. Сердце билось в горле, заставляя непрерывно сглатывать. А сам дурак. Правильно она сказала, эта... Диана? Лья? Чёрт её знает, но сказала правильно — козёл. Ему чудо на блюдечке, а он его за ногу да об пол. Самый умный, да? Материалист, твою мать?!! А ведь это был выход! И для него и для сеструхи, и для мамы, может, они её вылечили бы, а теперь, наверно, и разговаривать с ним не захотят. Доверчивая улыбка, тонкая фигурка, зелёные глаза — и голос, звенящий, как у птицы: "Привет!" Никогда он не забудет эту улыбку, этот голос. И свой лютый идитотизм. Он даже застонал сквозь зубы, заставив встревожено отшатнуться бабульку с сумкой, что ехала рядом. Двух врагов одним махом нажил! И каких! Сколько раз в детстве он бродил ночами вокруг деревни своей прабабки; затаив дыхание, вступал в залитые лунным светом заросли, крался, насторожив уши и расширив глаза, сквозь туман у ручья, мечтая — ну, хоть где-нибудь, хоть как-нибудь, хоть кого-нибудь увидеть — не человека. Всё равно кого, но — сказочного. Домового, русалку, лешего — хоть кого-то. Он не собирался ловить — просто увидеть и сказать пару слов. В то, что все они злобные порождения мрака и ненавидят людей, он не верил никогда. Сказки он читал внимательно и пришёл к закономерному выводу: все взрослые очень жадные и всегда что-то хотят получить, поживиться, урвать для себя за счёт чужой магии, а то и подчинить волшебное существо — вот дураки! Он же хотел просто поговорить, а если повезёт — подружиться. И шоколадная конфета для налаживания контакта в кармане всегда была припасена. И каждый раз он возвращался с неиспользованной по назначению конфетой — раскисшей от тепла тела, потерявшей форму. А иногда и половину содержания, если вдруг ему казалось, что — вот оно, сейчас, и он сжимал в кармане свой дар, чтобы быть готовым сразу же предложить, в первый же момент, чтобы стало ясно — он не враг, и ничего ему не надо, он лучше сам угостит... А фантик проминался, и шоколад размазывался по пальцам, и ему приходилось её съедать — вместо сказки, которую так и не увидел. А теперь — вот, увидел. И чуть ухо не оторвал на радостях сказке своей. Ой, крети-ин! С другой стороны — ну, как в такое сходу поверить, как? Он уже слишком давно не тот ребёнок, и не то, что о чудесах, а даже о нормальной жизни мечтать разучился. Что такое "нормальная жизнь" для наёмного убийцы? Во-от. Чудес не бывает, а те, что случаются — требуют изрядной подготовки, это ещё Марк Твен сказал! Но... не могли же они всё это подстроить? Кто мог предвидеть, что Владимир попытается оторвать ей ухо?

Вот так он и съездил. Хорошо, хоть штаны сухими остались. Два следующих дня — и на дежурстве тоже, он лазал по интернету, собирая все сведения об эльфах. И за одно слово зацепился. Преображающиеся. Вот как. Вот, значит, во что они могут преображаться... Но слежки за ним и правда больше не было. И что теперь думать? Времени он себе положил полгода, торопиться некуда. Главное — не убедить себя, "что всё только сон, гарсон номер два". Никакой это, к херам, не сон.

Отоспавшись после суток, позвонил Диане, твёрдо решив даже не извиниться, а вымолить прощение, чего бы это ни стоило. Костьми лечь, но вымолить. И... опять услышать голос. Трубку снял какой-то пьяный мужик и сказал, что никакой, на..., Дианы, на..., тут никогда не было. И не... звонить, куда ни попадя, коли баба съ...а! Та-ак! Набираем ещё раз. Опять пьяное "Аллё". Понятно. А второй номер? По которому говорить, что "не успевает"? А такого просто нет, как объясняет телефонная станция после третьей цифры. Замеча-ательно. Ладно. Решим, что волшебство — это реальность и попробуем поговорить с сестрой. Только бы она не решила, что пора ему составить маме компанию в интернате. А и правда — как с ней говорить? Если он сам более-менее поверил только после того, как чуть в штаны не наложил со страху? А если сделать вид, что зовут за границу? В сущности — какая разница? Что в другой мир, что в дебри Амазонки — итог один: отсюда и насовсем. Это сразу надо сказать — возврата не будет. Только вот... Как соврать, чтобы и не соврать? Лизка всегда враньё чувствует...

— Так. Ри мы о твоем ухе сообщать не будем, расписку отдадим — и всё. Только Дону расскажем, а он уж пусть думает. — Лья мрачно собирала реквизит своей неудавшейся постановки.

— Почему? Почему Ри не будем? — Вэйт шмыгала носом, свернувшись в кресле в клубочек. Ухо-то уже прошло, а обида — нет.

— Потому, что я бездарно провалила порученное мне дело, вот почему, — раздраженно пихала в сумку планшет Лья. Планшет не лез, это бесило ещё больше. — И позориться перед твоим обожаемым драконом не хочу совершенно, много чести. Я-то ведь решила, что он уже готов! Психику раскачали, ориентиры сбили — всё, как планировалось! Он ведь даже подписал! — звонко шмякнула она планшетом об стол, с досадой уязвлённого самолюбия вздёрнув подбородок. — А оказалось, что он до самого конца не верил! А я не опознала! Я — Я! — не смогла прочитать человека! А во-вторых, твой Ри этого козла просто убьёт, если узнает, как он тебя за ухо таскал. Кстати — сама виновата! Зачем ты кривлялась, вот скажи мне? Он же и так напугался, заранее. А ты... как гоблин пьяный! Улыбнулась бы, поклонилась — может, и он бы себя иначе повёл!

— Да ну... Скучно же! Если бы он хоть что-то интересное рассказывал, а так... Бубнит-бубнит... Но как он здорово: "Ой!", и — брык! — злорадно оживилась Вэйт и откинулась в кресле с высунутым набок языком и сведёнными к носу глазами.

— Вот, считай, что за "брык" тебе и досталось, — старательно нахмурилась Лья, пряча улыбку. Всерьёз сердиться на Вэйт ни у кого никогда не получалось. Непоседливый хулиганистый ребёнок девяти тысяч лет от роду у всех вызывал чуть ли не родительские чувства. Но Лья была строгим родителем. — Считай, что тебя выпороли. И не делай вид, что незаслуженно!

— Ну, Лья, ну чего ты ругаешься? — заныла Вэйт. — Так не честно! Я же тихонько: не щипалась, за волосы его не дёргала — так только, чтобы не скучно было. А до этого перенервничала — знаешь как? Пока в этом их трахс... нет, таран... в общем, пока ехали. Ты вот не ездила ни разу, а даже Дону в нём плохо было! Страшно тут у них. А знаешь, как трудно было ему голову не откусить, когда он за ухо? А я не откусила! А ты всё ругаешься! И на кухне уже ругалась, и этот за ухо, и опять ты ругаешься!

— Конечно ругаюсь! А как не ругаться? Это ты старшая, ты меня должна жизни учить, а ведёшь себя, как ребёнок! Пороть тебя некому! Вэйт, это вопиющий непрофессионализм! А ты ещё спрашиваешь, почему Ри не говорить. Думаешь, он тебя похвалит за этот "брык"? А если у этого козла сердце слабое оказалось бы? Нет, если очень хочется — расскажи. Ри сначала тебе добавит, а потом этого козла грохнет за твоё ухо.

— Да ну... — сразу понурилась Вэйт в кресле, ковыряя дырку в обивке. — Больно ему надо...

Лья обернулась, внимательно оглядела Вэйт, подошла и присела на корточки перед креслом.

— Что, настолько всё плохо? — с неожиданной мягкостью спросила она.

— Да нет... — вздохнула Вэйт, не поднимая глаз. — Не плохо, я привыкаю уже. Почти... привыкаю. Не плохо. Просто... никак. Он меня терпит. С трудом. Когда не ругается.

— Он просто боится, Вэйт. Не тебя, а душевной боли. Это вампиром быть просто, а он все эти тысячелетия был живым и, видимо, не раз и не два обжигался на своих чувствах. Не просто же так он ушёл ото всех и жил один всё это время. Видимо, его очень сильно обидели. Настолько, что уже никого и видеть не хотел. Тогда, наверно, и характер испортился.

— Да нет, — вздохнула Вэйт, — он всегда такой был...

— Да? — задранные и сведённые брови придали лицу Льи очень характерное для неё выражение насмешливого сочувствия: — Тогда могу только посочувствовать, как тебя угораздило в такого... Недаром он с Саймоном так быстро спелся: оба ящерицы, только одна изначально бескрылая, оба техномаги, оба зануды. И говорят похоже, и мыслят почти одинаково, даром, что с разных планет. Рептилии, короче. Видимо, наличие чешуи остро влияет на сознание.

— У драконов нету чешуи, — обиделась Вэйт за возлюбленного. — На себя посмотри: где у нас чешуя?

— У нас нет, а у твоего Ри явно присутствует, — отрезала Лья. — В мозгах. Судя по тому, как он тебя доводит. Хочешь, мы с Доном его поколотим? Вдруг чешуя с мозгов осыплется?

— Нет, ну, что ты, — испугалась Вэйт. — Он же неплохой, просто... — и маленькая дракхия растерянно замолчала, не решаясь вслух договорить очевидное. Просто я ему не нужна — как просто. Но как такое скажешь? Даже не вслух, а самой себе окончательно признаваться — и то не хочется. Неопределённость и неуверенность мучительны, но, пока они есть — ещё можно надеяться, можно как-то жить и верить в то, что всё изменится. Может, в этом и есть отличие живой дракхии Вэйтэльфи от не-мёртвого Старейшины Вэйтэльфа ле Скайн? Тот бы сразу во всём себе честно признался и послал бы все эти переживания к дроу в гору — других желающих вполне хватает, только выбирай. Или разработал бы план завоевания упрямого дракона. И, надо думать, преуспел бы, а не мечтал о несбыточном — а вдруг, может быть? Скорей всего — о несбыточном. Перворождённому Вэйтэльфу дракон Ри был другом, да. А дракхию Вэйтэльфи, да ещё влюблённую в него, он просто не воспринимает. Но Лья всё поняла и без слов, и сочувственно хмыкнула:

— Знаешь, я ведь никогда не влюблялась, пока жива была, так что представить такую безответную и беззаветную любовь, как твоя, мне трудновато. А после, уже вампиром, только к Дону что-то чувствовала, но, в основном, самой себе придуманное. Нет, я понимала, что сама всё придумала, но так хотелось чувствовать хоть что-то! Вот и придумала себе вечную любовь. И так хорошо придумала — сама себе поверила, мне даже неприятно было, когда Дон мне сообщил, что женился! А была бы на тот момент живой — вообще не представляю, что сделала бы! Убила бы! Обоих! И я думаю, что ты, всё же, неправа. С любовью у Ри явно плоховато, и психолог он никакой, а вот дружить он, похоже, умеет, дружбе чешуя — не помеха. Он тебя близко не подпускает, но убьёт за тебя любого, и не раздумывая. Ну и-и... то, что ты теперь женского полу, ему, видимо, трудновато осознать...

— Но я же осознала? — вскинулась Вэйт. — Мне, что ли, просто было? Я же никогда не перекидывался... перекидывалась... Короче — я больше девяти тысяч лет был мужчиной — как ты думаешь, каково мне было? Вот так, перед фактом — и делай, что хочешь?

— Кстати, Вэйт, а почему? Не перекидывалась? Все ле Скайн так развлекались — и развлекаются до сих пор, даже я. А ты нет. Почему?

— Ну... не знаю... — засопела Вэйт. — Не интересно мне это было... Я же... Понимаешь, я вообще мало с кем общался, с самого начала. Они все такие умные, надутые — и все старше меня, хоть на три дня — вот, хоть Эдильэльф. И пары среди них мне не нашлось — я же триста шестьдесят пятый. Я больше с людьми, а у них, в основном — с женщинами. Мужики у них очень уж грубые, страшновато было...

— Ну-у... бывают, да, — с сомнением кивнула Лья. У неё-то самые грубые человеческие мужики быстро превращались в лебезящую слякоть, хоть подол подбирай, чтобы не запачкаться... Вэйт опять занялась обивкой, смущённо пряча глаза. Несчастное кресло, недолго ему осталось такими темпами... Лья помолчала, разглядывая Вэйт. Бывший Перворождённый, наверняка опасливый и осторожный, как все эльфы. Нет, эльфы, конечно, разные бывают, но есть и черты, присущие всей расе в целом. Потом — бывший Старейшина ле Скайн, проказливый и безбашенный от многотысячелетней скуки, и удерживаемый от совсем уж неудобных для общества проказ только Клятвой ле Скайн. Как и большинство вампиров-инкубов ле Скайн. Ординары — те потише. А ныне — маленькая дракхия, живая и безответно влюблённая в зануду-дракона, который её чувств, похоже, просто боится. У людей иногда встречается: решит для себя такой упёртый, что вот такие чувства к вот этому конкретному существу для него непозволительны — и начинается не пойми что. Страдают, мучаются и мучают, убегают, а иногда и убивают — себя или того, другого... А если и находят в себе мужество признаться себе и другим в своих чувствах — ещё хуже: считают это позорной сдачей, поражением — и опять мучают и мучаются. Похоже — драконам это тоже свойственно. Или люди это свойство от дракона и унаследствовали? Как глупо! Лгать всегда опасно — и другим, и себе. Как трудно быть живым! Нда. Бедняга. Лья всегда сочувствовала живым женщинам, даже в бытность свою не-мёртвой. Женская солидарность, знаете ли. — Постарайся, всё же, не отчаиваться насчёт Ри. ТАК уж сильно, — мягко сказала Лья. — Мне кажется, ты за своей влюблённостью просто не видишь его дружбы. А она есть, я же вижу. Со стороны всегда видней. Не расстраивайся, всего-то пара месяцев прошло. Только не пытайся форсировать события, времени впереди ещё много — глядишь, что-нибудь и получится. Отойдёт немножко, отмякнет, чешуя с мозгов осыплется — подождать просто надо.

— Да я уже не расстраиваюсь, — печально вздохнула Вэйт. И, помолчав, добавила опять с тяжёлым вздохом: — Вот, выговорилась — и даже легче... Спасибо, Лья...

— Ой, да брось ты! Было бы за что! — вскочила Лья. — Давай-ка собираться. Скоро портал откроют, неохота здесь ещё сутки сидеть! А там, глядишь — и хозяин проснётся, как раз такой грубый мужик, которых ты не любишь.

Вэйт ойкнула, вскочила и тоже занялась сборами. Надо было вынуть из пространственного кармана Льи обшарпанную мебель хозяина квартиры и расставить её на прежние места, а потом подняться на три этажа в квартиру Артёма и ждать, когда откроют портал домой. Как же хочется домой! Очень уж тут всё... по-человечески!

Мир, "золотой Лис".

В "Золотом лисе" было плохо. Тогда, после отголоска взрыва, Лиса вылетела на крыльцо, набрала воздуху для грандиозного разноса всем участникам безобразия и... ушла обратно в корчму. Молча. Дон с Саймоном, резонно ожидавшие от неё капитальной головомойки, даже опешили. Глупо, конечно, было портал в Найсвилл открывать, но Дон сломал первую же печать, попавшую в руку: некогда было разбираться, да и не видно при поляризации, что там за печать. Он и оправдываться не собирался, наоборот — готов был честно признать свою вину. Да, расслабился от приобретенной мощи, обнаглел — и не предусмотрел варианта, при котором придётся срочно удирать.