Игра на выживание

— Утра.

Они оба не назвали бы его добрым, но оба признают, что это и не самое худшее утро их жизни. Хикару улыбается так, словно и не было изматывающих игр и ночного разговора, и Акире кажется, что впервые эти глаза смотрят только на него, на Акиру. Именно на Акиру — двенадцатилетнего мальчика из го-салона, впервые согласившегося поиграть в го не ради победы или совершенствования, а просто так, для удовольствия. И Акира улыбается так же, как и тогда, только сейчас в его улыбке больше радости и нежности. Наверное.

Акира не знает, потому что слишком редко улыбается.

Делать нечего, то есть совсем нечего. Только валяться, деля на двоих узкий футон, и слушать дыхание другого. И молчать, чтобы не дай боги не сказать все то, что вертится на языке. Ну, по крайней мере, у Тойи вертится. Хикару просто молчит, и лежит почти неподвижно, и подобное настолько нехарактерно для этого вечно гиперактивного солнышка, что Акира в конце концов не выдерживает и пытается начать разговор. Разумеется, у него получается сплошное издевательство над понятием беседа, но Синдо улыбается, и для Акиры это — лучшая награда, ради которой стоит говорить, переламывая привычку молчать и слушать.

Спустя долгое время Хикару предлагает поиграть в города, и они играют, но это быстро надоедает. Слишком хорошая у обоих память, натренированная годами учебы и тысячами запомненных партий.

В итоге все сводится к обсуждению го. Разумеется.

Акира чувствует: он сейчас по-настоящему счастлив.

Акира думает: что не хочет, чтобы это заканчивалось.

Акира гонит эту мысль прочь, но она, подлая, все равно возвращается. Особенно когда Хикару смеется над какой-то забавной историей или поворачивает голову. Акира ловит себя на том, что игра света и тени на коже Синдо напоминает ему о го. А еще на том, что без Синдо го просто теряет всякий смысл.

Для Акиры го всегда было единственным смыслом жизни.

Без Хикару у него нет жизни, и смысла тоже нет.

А еще Акире отчаянно хочется прижаться лбом к такому надежному плечу друга, закрыть глаза и поверить хоть на мгновение, что все будет хорошо. И что когда они выйдут отсюда — а их обязательно выпустят — все, что было между ними здесь, не забудется, как дурной сон.

Акира не делает ничего, просто переплетает их пальцы. И получает ответное пожатие.

Акире отчаянно хочется верить, что при этом в таких невозможно-зеленых глазах Хикару он на мгновение видит нежность и любовь. Впрочем, Тойя Акира не живет иллюзиями, прекрасно зная, что возможно, а что — нет. Потому он предпочитает остановиться на дружеской поддержке.

Они ведь друзья, правда?

* * *

А Хикару улыбался — много улыбался, и ворчал что-то про излишнюю мнительность, и смеялся над смущением друга — всегда друга, что бы еще ни случилось между ними. Или не случилось. Почему-то Синдо знал, что торопиться нельзя, наверное, он вынес это из своего и чужого игрового опыта. Го многому научило его. Го и Сай. Тогда, будучи ребенком, он не понимал этих уроков.

Теперь, по прошествии стольких лет, он пожинал их плоды с благодарностью и нежностью к своему самому первому учителю.

Смущение Акиры было настолько заметным — для него, Хикару, заметным, — что хотелось обнять покрепче это чудо и не отпускать, и сказать, что все хорошо, и такой вот: растрепанный, заспанный Акира, в измятой одежде и с нечищеными зубами гораздо роднее и ближе, и уж точно более живой, нежели обычный Тойя-младший, презрительно глядящий на соперника из-под чуть опущенных ресниц и благоухающий великолепным и дорогим парфюмом. Такого Акиру хотелось уничтожить. Этого Акиру хотелось защищать, будить утром и целовать до прерывистого дыхания и цветных кругов перед глазами. Хотя Синдо не особо умел целоваться, но был твердо намерен провести ряд экспериментов. Практических, разумеется. Вот если бы не камера... ибо показывать шоу похитителям не хотелось до невероятия.

Они обсуждали какую-то партию кого-то из прошлых Мэйдзинов, когда в камере погас свет. Первое, что сделал Синдо — потянулся к Акире. И встретил его руку.

— И что происходит? Это нас спасают или пытаются убить?

Когда первое удивление прошло, Хикару начал фыркать в лучших традициях собственного, иногда весьма дурного, характера. Впрочем, ответить Акира не успел, да и нечего ему было отвечать, в общем-то.

— Будь что будет. Давай вздремнем хоть нормально.

Синдо устроился на футоне, и Акира вновь улегся рядом, опуская голову на его плечо. Кажется, это стало уже привычкой, и Тойя улыбался, прислушиваясь к дыханию и к биению чужого пульса. И чувствовал, как все чаще бьется собственный. Наверное, от волнения. И рука Хикару, обнимающая за плечи, была тут абсолютно не при чем.

Разумеется.

* * *

— Ты спишь?

— Нет. А почему шепотом?

— Не знаю. Слушай, вот выберемся отсюда — и что дальше?

— В смысле?

— Просто так. Интересно.

— И все же, что ты имеешь в виду под "дальше"?

— Зануда. Забей, сказал же.

— Хикару!

— Тойя!

— Ты невозможен! Нет, правда. Дальше все снова будет как раньше.

— Обещаешь?

— Синдо, я не понял: что с тобой?

— Все нормально. Но...

— Но?

— Спи давай.

— Ага, щас. Хрен я теперь усну.

— Аки-и-ира, где ты научился так разговаривать?!

— У одного своего друга.

— Не толкайся! У тебя, между прочим, острые локти!

— А ты не болтай глупости.

— Зануда.

— Обалдуй. Заткнись и спи уже.

— Как скажешь, Акира-чан, как скажешь... Ай!

* * *

— Эй, Акира? Акира... Спит, наверное. Черт...

Хикару лежал неподвижно, и пальцы зарывались в растрепанные волосы спящего у него на плече человека — уже давно не мальчика, а молодого мужчины. А еще Синдо пытался думать, да только в голову, уставшую не смотря даже на отдых, лезло что-то совершенно не то, что должно было бы. По крайней мере, ни мысли, ни чувства, ни — да, черт возьми! — желания его не подходили ситуации. Хотя, наверное, сейчас камера была выключена, ведь не было света, правильно? Наверное.

Синдо не спалось, и теплое мерное дыхание Тойи согревало кожу где-то в районе шеи, и по телу бежали такие знакомые мурашки — почти знакомые, и все же другие. Эти самые мурашки бегали по телу всегда, когда Хикару сталкивался с отточенным и изящным стилем игры друга, но сейчас они воспринимались иначе. Быть может, потому, что от Акиры не разило ледяным презрением, и между ними не было гобана. Он не разделял их, не заставлял быть по разные стороны в вечном сражении белого и черного, на самом деле, сейчас их не раздело ничто, кроме остатков их одежды, порванных и грязных.

Не преграда — иллюзия. Человеческая иллюзия защищенности.

А волосы Тойи все равно были мягкими, и такими послушными сейчас, и Хикару думалось, что Тойя наверняка бы беспокоился, что они слишком сальные, и спутались, и что изо рта у него пахнет. А Хикару все равно бы поцеловал — и не так, как сейчас: в лоб, в самое начало челки, за которой Тойя так любил прятать взгляд, а по-настоящему поцеловал, то есть совсем по-настоящему. И к черту все остальное — и похитителей, и запах, и сальность волос, и вообще весь мир. Что такое мир в сравнении с любимым человеком, который рядом с тобой, но который не будет рядом с тобою вечно?

О, последний урок Сая Хикару запомнил накрепко: никто никогда не будет рядом всегда, а любое счастье непрочно и хрупко. И чтобы сохранить его, нужно не только отказаться от себя самого — своих чувств, желаний, мыслей и принципов, но и отказаться от всего этого в единственно верное время. Потому что иначе можно опоздать, и тогда все станет бессмысленно, как детский секретик с фантиком под цветным бутылочным стеклом, закопанный на заднем дворе заброшенного давно дома.

Вот и теперь Синдо боялся, отчаянно боялся, как торопить события, так упустить тот самый момент — самый важный момент. Впрочем, подобные приступы нерешительности случались с ним почему-то только в связи с Акирой. Хикару уже привык, что вне гобана Тойя Акира вгоняет его в два состояния: огромного бешенства или чудовищной нерешительности. Но хуже всего было, когда состояния эти пересекались на плоскости их отношений...

Сейчас все было по-другому. Словно бы и не было никогда между ними ни криков, ни соперничества — а было совсем другое, было притяжение и привязанность, и еще нежность, с которой чуть загорелые пальцы зарывались в зеленоватые пряди. Этот цвет всегда поражал Синдо. Они не были зелеными, они не были крашенными — это был их естественный, природный цвет в тон глазам, и глубина этого цвета манила и завораживала почти так же, как и пальцы, опускающие на гобан последний в игре камень. Опускающие беспощадно и без малейших сомнений.

Эту черту Синдо в Акире тоже любил. Острейшая сталь, не знающая пощады — под муаром вежливости, под лоском привитой вроде бы мягкости, которой на самом деле нет и в помине. Спокойствие, за которым скрывается порывистая, страстная и бесконечно одинокая натура. Наверное. Хикару никогда не заморачивался рассуждениями. Он просто чувствовал и действовал, исходя из этих чувств, и частенько из-за этого влипал в неприятности.

В конце концов, он же здесь, да? Но это лучше, чем если бы здесь был только Акира. Один.

Синдо снова осторожно касается губами лица Акиры, на этот раз целуя прядь волос, струящуюся по виску.

А завтрашнюю игру он обязательно выиграет!

* * *

Спали они долго, и отдых принес за собой ясное понимание действительности. Когда Акира проснулся, Хикару еще спал, и Тойя позволил себе долго вглядываться в его черты, рискуя разбудить этим внимательным, почти жадным взглядом. И разбудил ведь, зато увидел, как просыпается Синдо: постепенно — сначала дрожат ресницы, потом улыбаются губы чему-то хорошему, а может просто новому дню, в котором все просто не может быть плохо, затем поднимаются веки, открывая сонный и чуть растерянный зеленый взгляд. Хотелось смотреть на это всегда, всегда, каждое утро видеть одно и то же.

Акира знал, что ему никогда не надоест.

Но миг пробуждения не длится вечно, и вскоре за ними приходят, и следуют обычные уже процедуры их быта в плену этих милых людей. Когда им приносят вдоволь воды и еды, Акира почти счастлив, хотя и не настолько, чтобы не заметить тревоги в глазах Синдо. Он сам испытывает такую же. Только вот объект у этой тревоги совершенно разный.

Когда начинается игра, мир исчезает. Остается только гобан — только он один имеет значение. Синдо смотрит лишь на него, да еще — иногда — на противника, и Тойя разделяет его целеустремленность, боясь лишним вздохом нарушить ту почти запредельную концентрацию, в какую загнал себя Хикару. И еще Акире казалось, что за спиной его друга и любимого неподвижно сидит призрачная фигура в старинных одеждах, словно защищая от всего, что может происходит и еще только может произойти.

Лица Акира не видел — он и не знал его никогда — но, боги, как же он ненавидел это лицо! Ненавидел отчаянно, люто, почти по-звериному ненавидел того, кто причинил Синдо столько боли. И плевать Тойе было на то, что только благодаря этому призраку они с Хикару вообще встретились. Когда дело касалось Синдо, логика Акире почему-то отказывала напрочь. Вне гобана, разумеется.

А игра шла, и словно клинки раз за разом ударялись друг о друга в смертельной схватке. И в зеленых глазах светилась сталь и спокойная решимость, а в глазах сидящего напротив Синдо мужчины в маске росло уважение, восхищение и та же решимость. Решимость не отступать, идти до самого конца в битве с более чем достойным противником.

Неожиданности начались сразу же, как только Хикару сделал тот самый ход. Собравшиеся вокруг немногочисленные зрители смеялись над парнем, не понимая ничего, а Акира уже видел возможные варианты, хотя и далеко не все, но еще он видел, как дрогнули пальцы Синдо, когда черный камень соперника опустился на гобан. Видел, как сжались губы, как чуть опустились ресницы, скрывая взгляд. Что было в том взгляде, Тойя увидеть не успел, да только и остального за глаза хватило, чтобы понять: ой непростой им попался противник. Совсем непростой. Наверное, до сегодняшнего дня Хикару и не встречал никого, кто мог бы сопротивляться его игре на интуиции, той самой, что так поражала всех. Той самой, что заставила отступить корейских инсеев или его противника на международных молодежных матчах. Той самой, что каждый раз заставляла сердце Акиры пропускать удар, замирая в ожидании чего-то волшебного и головокружительного.

Этот черный камень рядом с белым ломал, уничтожал красоту игры.

Этот черный камень превращал четкую последовательность ходов в хаос черно-белых линий.

Этот черный камень...

...но рядом с ним уверенно ложится белый, и сердце снова стучит в прежнем ритме, и снова смотрят пристально и остро обычно веселые и беззаботные зеленые глаза. И снова слышится лишь перестук камней да комментарии зрителей, но и их игроки не слышат. Для них есть лишь гобан — их персональное поле битвы, и нет даже противника, потому что го — это всегда сражение, прежде всего, с самим собой.

Твой противник — это часть тебя самого, и если ты проиграешь себе, ты проиграешь и ему.

Как часто Акира выигрывал у Синдо? Значило ли это, что Акира сильнее?

Или это означало совсем, совсем другое?

Почему же о таких вещах начинаешь задумываться только тогда, когда смерть наступает на пятки, дышит в шею ледяным дыханием? Не своя смерть. Своя — это не страшно, но потерять Синдо — немыслимо, невозможно. И птицей о клетку из ребер бьется в отчаянье сердце. И забываешь обо всем на свете, кроме одного человека. И больше всего на свете мучает невозможность помочь, вмешаться или хотя бы поддержать его в этой битве.

Акира просто замирает. Он просто смотрит.

Ни одна эмоция не отражается на его бесстрастном лице профессионального игрока в го.

Хикару удается свести все к ничьей, и не понять — то ли он с самого начала хотел этого, то ли действительно едва не проиграл эту партию. Впрочем, Акире понятно, а остальным знать незачем. Главное, главарь их похитителей доволен, словно обожравшийся сметаны кот, и облегчение волной прокатывает по телу Акиры: они сумели. Они смогли. Хикару смог.

— Хонимбо-сма, вы прекрасно играли. Хотя та ваша ошибка заставила меня усомнится в вашем профессионализме.

— Не беспокойтесь, — усмешка на лице Синдо так не похожа на его обычную улыбку. Это почти оскал, и будь у парня шерсть, она бы давно стояла дыбом. А будь у него еще и когти с клыками, этим подонкам вообще бы не поздоровилось. Тойя очень хорошо понимал чувства друга. — Больше я такой ошибки не допущу.

— Уверен в этом, — мужчина кивнул. Чувствовалось, что он улыбается. — Ну что ж, раз никто не выиграл, думаю, стоит повторить нашу партию, чтобы определить победителя в этой небольшой и занимательной игре.

— Если вы того желаете.

— Нет! — Акира не хотел вмешиваться, но допустить еще одного марафона, подобного тому, что уже пережил Хикару, он не желал. — Вы говорили об одной игре. Вы говорили, что если Хикару проиграет, вы убьете меня. Хикару не проиграл. Хватит. Или вы просто хотите кого-то из нас уничтожить?