Комета. Карелия (2 книга)

В темноте, постоянно спотыкаясь, с хлещущими по лицу иногда ветками я пыталась перебирать ногами, и чтобы поменьше спотыкаться повыше поднимать колени. Но самое противное лично для меня были не бугорки и корни возникающие на пути и попадающие под подошвы, гораздо противнее были ямки, когда и так поднятая нога опускается на всей траектории готовая встретится с бугорком или просто землёй, но не встречает сопротивления и проваливается в предательскую глубину и не готовое к этому тело уже почти готово нырнуть вперёд, но надо успеть удержать равновесие, а ухватиться в темноте не за что. И если бы я была налегке, то удержать равновесие смогла бы легко, но на спине болтается рация, которую даже встряхивать сильно нельзя, не то, что падать с ней, а если я не выйду на связь, чтобы передать и получить подтверждение встречи, то всё с самого начала было зря и не имеет смысла, то есть если я сейчас умру тут, провалюсь в болото, но успеют вытащить рацию, а потом худо-бедно командир сможет выйти в эфир и передать всё положенное и выполнят задачу, то рация будет для нашей Родины важнее моей жизни...

Не знаю сколько я шла-бежала ещё осознавая, что я делаю, мне кажется, что не останавливаясь я это делала несколько недель непрекращающейся ночи. Вообще, поймала себя на предательской мысли, что молю о том, чтобы скорее пришёл рассвет, ведь при свете мы носиться по финским тылам не сможем, а значит остановимся и смогу тихонечко свернуться личинкой и дать отдых избитому нагрузками телу. Несколько бесконечных недель у меня в ушах бухал мой пульс, а ночь никак не хотела заканчиваться и если мы бежали куда-то на север, то мы уже давно должны были сорваться с крутых скал Баренцева моря или Белого, не очень сильна я в географии. Ноги уже давно одеревенели, и я только едва угадываю, что под ногой мох или коряга, ямка или заросший черникой бугорок, да и подниматься они не хотят, в них уже давно нет сил... В моём мешке не рация, а какой-то злой медведь, который оседлал меня, такой большой и тяжёлый. Ведь пусть она и неудобная, и квадратная, но рация должна вести себя смирно, а не скакать по моей спине, как живая и пинать меня изо всех сил, всё время сильно дёргая в разные стороны. Борьба с этой взбесившейся поклажей отнимает последние силы и порой так удачно приходятся толчки, что колени подламываются, но кто-то из темноты протягивает руку, которая помогает встать и не упасть, а потом сделать ещё один шаг...

Но через какое-то время я наверно выключилась, я уже не пыталась бежать или двигаться, я уже особенно и не соображала, меня даже тошнить перестало, я просто брела куда-то или топталась на месте, меня поворачивали, направляли и я снова тупо шагала, вернее вздрыгивала ногами... Сколько раз я падала, я тоже не знаю, но ощущений, что я валюсь куда-то в памяти сохранилось предостаточно и я даже каждый раз успевала обрадоваться, что сейчас я наконец упаду и буду лежать... Но лечь мне так и не дали, и я снова куда-то брела сквозь хлещущую меня по лицу мокрыми холодными ветками темноту...

Когда я начала приходить в себя, то осознала себя в какой-то заросшей мхом и вереском ямке в елово-осиновом диком лесу, где напротив меня едва поместились командир и наш сибиряк Авдей, ногами мы не упирались друг в друга только потому, что раскинули или подогнул их каждый. В наступающем рассвете они словно проявлялись из сумеречной полутьмы. Где ещё двое я не видела, но главное, я лежала! И не надо было никуда бежать!... Под одеждой у меня всё хлюпало как в болоте, только горячем и очень хотелось из этого душного компресса вылезти, голова горела, кто-то опустил клапаны у моей будёновки и застегнул её мне на шее. И я первым делом едва слушающимися пальцами после нескольких неудачных попыток всё-таки расстегнула пуговицы и стянула её с головы и мокрые спутанные волосы облепили лицо, но мне было всё равно, голову обдуло прохладным ветерком и мысли прояснились.

— Так, Авдей, Иван с Никитой ушли, надо определиться куда мы выйти успели. Вернутся, порешаем и тебя разбужу в дозор. Сейчас я побуду и ребят дождусь. Ты и радист спите, только сначала рацию проверьте, не стряхнули ли. Чёрт! До чего не люблю с этой хрупкой машинерией дело иметь...

— Сделаем! Командир! Вроде не должны, я смотрел...

— Проверить! Сказал! — Почти рыкнул он, и как это у него шёпотом получается, не знаю. Извернулся как ящерица, мелькнул ногами и уполз. Ещё несколько секунд было слышно его тихое шуршание, а потом затихло, и лес снова застыл в тишине, только вверху с шелестом ветерок трепал листья и кроны. Это такая особенная тишина наших северных лесов, в конце осени на несколько недель устанавливается после отлёта птиц, лес словно затаился и отдыхает от летнего щебета и гомона. Больше такой тишины не будет ни зимой, ни весной, и уж тем более летом. Зимой, даже в самую тихую погоду тихо позванивают осыпающиеся снежинки, звонко стукают замёрзшие веточки, где-то чего-то хрустнет, где-то сорвётся и осыпется вниз с громким шелестом или глухим бухом снежная шапка с ветвей или от сильного мороза будут потрескивать земля и деревья. А сейчас как раз такая глухая тишина...

— Мета! Давай рацию...

Только теперь до меня дошло, что же мне так неудобно, это у меня сзади косо приткнулся куб рации в мешке и вдавился углом в спину. Я завозилась и выпуталась из лямок, передвинув мешок в сторону. Сил его поднять не было. Авдей тоже завозился, а я наклонилась и попыталась развязать узел на горловине мешка. Вроде ведь петлёй завязывала, а вот ведь гад такой, затянулся узел. Пальцы цепляют узел, но сил сжать их нет и ногти соскальзывают чуть дрожа. Я снова пытаюсь, и опять не ухватить... Авдей тихо отводит мои руки и одним движением развязывает мешок, оказывается петля и осталась, просто я не увидела хвостик её и стала дёргать узел.

— Ничего! Меточка! Не робей! Ты молодцом у нас! Выдержала! Не каждый мужик бы смог, а ты дошла! Сейчас я вытащу. А ты уж проверяй свои радистские дела...

Он ловко стянул с рации мешок, даже стало смешно, словно не вынул, а как чулок с ноги, так ловко снял с неё мешок. Я развернула одеяло, и тряпки в которые рация завёрнута, внимательно оглядывая прежде всего, не промокло ли где-нибудь, по тряпкам это лучше всего видно будет, ведь у меня ещё и щель есть, хотя про герметичность крышки говорить глупо. Потом осматриваю крашеный фанерный корпус от сколов и трещин, и для надёжности не только смотрю, но и оглаживаю ощупывая, ведь на ощупь иногда быстрее трещину почувствуешь. Но не сейчас наверно, пальцы деревянные и подрагивают, чувствительность как сквозь вату, но я упрямо продолжаю со всех сторон. Вроде всё нормально. Можно попробовать включить. Щелчок тумблера включения такой громкий и звонкий, что, кажется, на весь лес треснуло. От неожиданности чуть не вскрикнула, едва сдержалась. И в тот же миг задержала дыхание, со страхом ожидая пока прогреются лампы и как завороженная смотрю на ожившую стрелку вольтметра. Внутри корпуса тоненьким писком запела какая-то нагревающаяся лампа, где-то сухо щёлкнула искра статического разряда, и даже не описать какое это счастье слышать звуки пробуждающегося механизма, наконец ожила, загорелась лампочка готовности к работе, я надела на ухо наушник, воткнула в гнездо антенны конец отвёртки и чуть повернула верньер настройки, услышала шелест, треск и какую-то далёкую морзянку... Уф! Работает! Улыбаюсь и киваю напряжённо глядящему на меня Авдею, он тоже расплывается в улыбке. Выключаю. У нас всё хорошо! Он споро помогает снова упаковать наш драгоценный кубик в тряпичные вещи и одеяло, я развожу горловину мешка, и он её ловко опускает внутрь. Быстро завязывает горловину и, сунув мне в руку, чёрный сухарь посыпанный солью, поворачивается, и тут же слышу его сонное сопение...

А меня ещё потряхивает возбуждение и волнение и мне ведь тоже велено спать, но я сейчас точно не засну. Хорошо, хоть в туалет не нужно, да я столько воды потеряла, что наверно до завтра не захочу... Лежу, сосу каменный сухарь, грызть его — дураков нет, я уже пробовала как-то, чуть зубы не переломала. Понемногу тело начинает приходить в себя, пальцы уже начинают слушаться, и дрожания противного как от натянутой внутри верёвки нет. Подумала, стянула верх камуфлированного комбинезона, потом ватник и стянула с себя тельняшку. Слишком она тёплая и сырости в себя впитала достаточно. Лезу в мешок, достаю гимнастёрку, надеваю на рубаху, а ветерок уже начинает тело холодить, но это скорее приятно. Накидываю сверху ватник, чтобы не успел остыть, комбинезон можно и позже, там ведь ещё все эти помочи и ремни застегнуть надо. Пока упакую тельник, чуть вывернула ящик рации и аккуратно разгладила и положила тельняшку вдоль спины. Теперь можно и остальную экипировку в порядок привести.

К слову, я одна у кого комбинезон поверх всего одет, у остальных ремень с ножом, пистолетом и какими-то подсумками сверху. Эх, если бы не спешка, Сосед предлагал быстро всем разгрузочные жилеты сделать, тем более, что у нас старшина так ловко шьёт, но с этой спешкой, я даже не заикалась. Так, вот только решить, портянки лучше сейчас перемотать или потом перед тем, как трогаться в путь? Перемотаю сейчас, а то, вдруг там чего постёрла. Вообще. Между ног как-то не очень приятно кожу печёт, и это не смотря на все старания старшины, да и вообще. За время этого кросса, уже прочувствовала свою одёжку, которую кожа ощущает как дерюгу, которая тело обдирает. Видимо у нас действительно кожа намного нежнее, ведь мужчины в этой одежде постоянно ходят и выход у них не первый... Перемотала портянки на сухой конец, сапоги все нагрузки выдержали с честью, а за голенища ничего не насыпалось, потому, что сапоги сверху штанинами комбинезона закрыты. Надо бы ещё расчесаться, но не хочется просто разгребу пальцами и перезаплету косу. Вот, всё, я готова, да и заснуть уже получится. Помню, Настя подружка школьная рассказывала, что когда в поход ходили им говорили при первой возможности ноги повыше держать, так они быстрее отдыхают. Даже смеялась, что они на привалах ноги друг на друга закидывали и так валялись. И если я сползу вниз ямки, то ноги на её склоне вверх будут и лучше отдохнут...

— Слышь! Ты бы повыше легла! Там внизу вода. Промокнешь насквозь, сама не заметишь, как одежда водой напитается... Болото здесь. — от шёпота Авдея я чуть не вскочила, а ещё могла и заорать! Господи! Сердце стучит, чуть из груди не выскакивает! Ну, разве можно так пугать...

— Я хотела ноги повыше... — Зачем я это говорю?

— Это правильно! Ты по склону ляг, а ноги выше положи и не промокнешь! А тельняшку правильно сняла, лучше к ночи наденешь, если замёрзнешь... — Он вообще спал или за мной подглядывал? Вот уже опять глаза закрыты и сопит... Вот, что за человек?!... Но спасибо потом скажу, хорошо, что предупредил. Папка рассказывал, как на зимней рыбалке замечтался, не заметил, что сидит уже не на сидушке, а на льду. А весной поверх льда уже водичка талая появляется, вот у него штаны ватные и валенки водой пропитались, а до дома ещё километров пятнадцать топать, так еле дошёл, говорил, килограммов двадцать на себе тащил и всю дорогу с мокрыми штанами, как описался. Так, что здесь, если ватник напитается водой, его лучше выкинуть, чем на себе тащить...

Будёновку на голову надвинула, капюшоном накрылась, ещё подумала, что хорошо, комары уже не летают и отрубилась... Вернее только глаза прикрыла и сон смотреть начала, ну минуту буквально, как уже тормошат, будят... А сны эти Сосед, гад такой мне показывает, потом расскажу как-нибудь, только просыпаюсь вся красная от стыда... А тут уже день вовсю, все вместе собрались, только Авдея нет, в дозоре наверно. Мне котелок с кашей в руки сунули, успели как-то костерок развести и кашу сготовить, а я всё проспала, а показалось, что едва глаза прикрыть успела... Сижу, просыпаюсь, кашу жую, а в стороне кружка с чаем парит. В стороне над картой Никита с командиром тихо разговаривают:

— Командир! Давай вот отсюда отработаем, а тут смотри вот этим ложком между озёрами, там тропка есть, прямо к дороге и выйдем...

— Это ты хорошо придумал. А если у них пеленгация хорошая? Нам передавать не долго, а вот ждать и потом отвечать обязательно. Это ещё хорошо, если ответят сразу, а так ведь вызывать несколько раз придётся. Если засекут, то могут нам такую козью морду устроить! Вот поэтому и говорю, что для сеанса уходить в сторону надо и лучше бы на север, но не выходит никак, там озёра и болота. Поэтому уходить на юг, а потом группу делить и двое уводят радиста к берегу, а я с Иваном на встречу иду.

— А почему с Иваном! Может со мной лучше?

— С тобой не плохо. Но вторую группу надо точно выводить к месту встречи, а вот это для тебя задача...

— Командир! А где тогда встречаться хочешь?

— Вот смотри, тут вроде лесная дорожка есть, а эту речку как её Колласйоки мы по порогам перейдём, вот тут горушка и лес по карте хвойный, антенну хорошо закидывать. Отработаем и если что, то след на Ведлозерскую дорогу будет, вы до дороги его протропите хорошенько, чтобы видно было...

— А вы отсюда как? Вам же по прямой километров двадцать отмахать придётся... На дорожку надеешься, а?

— Ну, просится хоть километров пять скостить. Нам главное на станцию эту Пийтсиёки не выскочить, нам ведь нужен разъезд Паперо, там этот обходчик работает?

— Я с этими местными названиями, хоть всю жизнь здесь живу, но привыкнуть не могу. А Паперо, название какое-то не местное, потому и запомнилось легко. Как бы на контакте подставы какой не оказалось! Эх! Мне бы на пробу сходить, а ты бы из кустов подстраховал...

— Василич! Ты долго будешь за место няньки за мной подтирать? Всё я знаю, и постараюсь всё учесть и просчитать. И Иван меня прикроет. Не боись!

— Так, где ты выход запланировал?

— Нам бы вообще немного севернее Видлицы выйти, тогда перед выходом к берегу связались бы, на катер прыг и в дамках.

— Но туда топать километров шестьдесят по прямой, а на круг вся сотня выйдет... Мы же сначала возле Ууксу планировали...

— Ууксу, конечно ближе, да я с капитаном катера поговорил, финны в Салми базу разворачивают, так, что мимо не проскочить может оказаться... Вот и прикидывали Видлицу, к нам ближе и риск эвакуации меньше. А мы тИхонько-тИхонько и проползём... Старшина! Ну, ты чего?

— Да, свербит чего-то. Вроде всё правильно говоришь... Ладно! Разберёмся! Так и решаем. На западном берегу озера Мульяна, между горушками, там лес сухой, хороший, ждать будем. А след на Питкяранту проложим...

— Ладно! Тогда выходим, все поели?

А дальше опять пошла гонка, мы перешли штук двадцать речек и ручьёв, обходили два озера, больше всего меня поразило, когда мы долго поднимались по склону то ли горы, то ли просто вздыбка какого-то, но почти от самого края, как гребень перевалили, болото, которое почти по пояс переходить пришлось, хорошо, что хоть небольшое. Теперь лес стал всё больше хвойный. Местами попадались поздние последние перестоявшие уже осклизлые лисички и сыроежки, какие-то незнакомые словно в паутине с голубоватым отливом рыжие поганки. К вечеру залезаем в какой-то ельник на невысоком бугре, разбиваем лагерь. Чуть в стороне в ложбинке разводят довольно большой костёр, чтобы сушиться. Я сижу в одной гимнастёрке и белье, завёрнутая в одеяло и кашеварю на маленьком костерке в выкопанной продолговатой ямке, чтобы костёр тоже был длинный, и можно было сразу и кулеш на рыбных консервах и чай сварить. С парнями у меня вроде нормальные отношения сложились. Сперва они приглядывались, но вроде я проверку первую выдержала. Ножки мои ноженьки гудят, не привыкли они столько по буеракам бегать. А завтра с утра, сказали, мы должны Ведлозерскую дорогу перескочить, чтобы в лес на север немного углубиться и найти хорошее место для радиосеанса... А под вечер быстро уходить и так, чтобы возможную погоню в другую сторону направить. Ничего я не поняла, только то, что завтра с утра опять куда-то шагать, а вечером радиосеанс провести. И что, мне не очень нравится, ночью похоже будем этот след для возможной погони делать. А ночью по лесу мне очень не понравилось, только кто же меня спрашивать будет...