Красный опричник

Первый секретарь Полоцкого райкома партии жил на противоположном конце города, и наши герои добрались туда пешком почти целый час. Товарищ Кравченко обитал в просторном четырехкомнатном доме с семьей: супругой и тремя детьми, а также на его попечении была старуха теща. Волкова представили обществу как все того же красного комдива из Ленинградского военного округа Иванова, товарищ Кравченко был очень польщен. Такого рода знакомства снова входили в моду, ибо время кадровых чисток в армии уже миновало. Значит, красный комдив и впрямь был верным ленинцем, раз его не затронул "страшный тридцать седьмой".

За столом "Иванов" вел себя расслабленно: сиживали и не за такими столами, обедали и не с такими людьми. Под конец даже рассказал пару бородатых анекдотов на постороннюю тему, чем окончательно расположил к себе товарища Кравченко и его семейство. Обедали долго — часа два. Один раз даже Кречко попросил разрешения воспользоваться телефонным аппаратом и предупредил отдел, чтобы за ними прислали машину к пяти часам. Разомлевшим товарищам краскомам не хотелось в воскресный вечер топать пешком. На улице разгулялась метель, и даже "эмке" с цепями на колесах пришлось несладко.

Курьерский поезд "Вильно — Москва" прибывал в половине седьмого, и времени для того чтобы собраться было достаточно. К тому же, русская пословица на этот счет говорит приблизительно следующее: нищему собраться — только подпоясаться. А в те героические времена более семидесяти пяти процентов населения слонялось за чертой бедности. Афишировать достаток еще было не принято. Это касалось всех: и крестьян, и рабочих, и слуг народа вместе с цепными псами, охранявшими их от того же народа.

Старший цепной пес Кречко достал из массивного сейфа папку с бумагами и ноутбук Волкова, который тот прицепил на старое место — на левой стороне его полушубка располагались специальные крючки. Хитрый прибор был почти не заметен под одеждой. Иван Михайлович придирчиво осмотрел бывшего генерала: зимой многие старшие офицеры носили полушубки, так что одежда Волкова подозрений не вызывала, разве что чуть иной покрой; папаху пришлось заменить — в ней Андрей Николаевич чересчур был похож на "ваше превосходительство" — удовлетворились офицерской треухой, которую отыскал дежурный среди "реквизита" в кладовой. Остроносые сапоги Волков отстоял — на складе подходящих по ширине стопы не отказалось. Хоть и ворчал Кречко на неуставную обувь, зато по качеству пошива она давала сто очков вперед стряпанным фабричным способом офицерским сапогам.

— Главного имперского сапожника работа! — бахвалился Волков, — ни кусочка эрзаца! Обошлись они мне в три рубля с полтиной — настоящее сокровище!

— Сокровище? А что в Империи можно было на три рубля купить? — спросил Кречко, с усилием надавливая на саквояж, чтобы застегнулась пряжка.

— Много чего. Две коровы, например. Лес на небольшую избу, штуки три топора плотницких, питаться два месяца можно было неплохо!

— А почему только три топора? Вроде, нехитрое приспособление...

— А потому, что сталь дорога. Вот, когда уральское железо станет поступать по железной дороге, тогда цены снизятся. Тьфу ты! Это ж уже прошедшее время... или нет — мир другой ведь.

Кречко поморщился. Он предпочитал не думать о концепции параллельных миров и не вспоминать, откуда именно взялся его собеседник. К Андрею Константиновичу он испытывал искреннюю симпатию, но вполне возможно, что ему об этом чувстве еще придется пожалеть. Кто его знает, чем вся эта история закончится! Попробуй пробиться на прием к главному комиссару государственной безопасности! Это вам не к Марлен Дитрих в гримерную вломиться с пучком роз — тут пути нужно знать. И пути такие имелись, чего кривить душой! Однокашник его, Петька Крючков, близко знаком с порученцем при Лаврентии Павловиче. Понятно, за просто так Петька и жопу от стула не оторвет, но ему можно пообещать что-нибудь экстравагантное. Он, насколько Иван Михайлович помнит, является ценителем кубинских сигар. А сигары те можно приобрести у одного скупщика на Волхонке...

— Не пора ли? — глянул Андрей Константинович на часы, показывающие без пяти шесть. Часы Волкова являлись дополнительным доказательством его слов. Банальная "Электроника — 55", запасы которой были на Гее воистину неисчерпаемыми. При последнем посещении Земли, в Минске они приобрели оптовую партию в тысячу штук и пять тысяч батареек; некоторые из них сохранили работоспособность и через десятилетие.

— Да, вы правы! — кивнул Кречко, отвлекаясь от своих мыслей, — присядем на дорожку — и в путь. Нас ждет столица!

Опустившись на стулья, они отдали дань старой традиции, а затем поднялись. Волков первый покинул гостевую комнату; Кречко же окинул цепким взглядом интерьер, проверил стол и тумбочку на предмет забытых вещей, а затем решительно щелкнул выключателем. Сюда он больше не ездок!

Глава 2

13 ноября 1938 года Альбрехт Зееман, двадцатилетний оберфенрих был разбужен вестовым из казарм. В этот воскресный день Альбрехт рассчитывал проваляться в кровати хотя бы до восьми часов утра, но за окном было еще совсем темно. Его мать, фрау Зееман суетилась на кухне, пытаясь приготовить кофе с бутербродами, а отец сидел в гостиной и читал вчерашнюю газету. Он был труппфюрером СС и в эту ночь дежурил в районной штаб-квартире — в соседнем доме.

— Что случилось, гефрайтер? — спросил Альбрехт у вестового.

— Проверка, херр оберфенрих, — равнодушно ответил тот. Ему еще предстояло доставить депеши по нескольким адресам, поэтому он нетерпеливо "бил копытом", — херр оберст в половине девятого проводит смотр. Распишитесь, херр оберфенрих!

Альбрехт черканул свою подпись в бланке, получил запечатанный конверт и кивнул на прощание посыльному. На часах было шесть тридцать. Утренний туалет занял у него всего пятнадцать минут — белокурое лицо истинного арийца еще не ведало бритвы, а коротко стриженая голова не нуждалась в расческе.

— Служба, сынок? — ласково спросил старик Зееман (ему еще не было и сорока пяти), — позавтракаем вместе?

— Да, папа. Времени еще — вагон.

— Отлично! У тебя, насколько я помню, завтра экзамен на присвоение первого офицерского звания?

— Да, отец. Если все будет хорошо, то завтра к вечеру я буду лейтенантом.

— Я очень за тебя рад. Будем коллегами.

Разменяв шестой десяток, булочник Зееман ввязался в авантюры нового имперского канцлера. В 1933 году он вступил в ряды штурмовиков, а затем перекочевал в элиту — охранные отряды, больше известные в народе как Schutzstaffeln, либо просто и коротко — СС. Единственного сына Альбрехта он пристроил в отряды "Юнгфольк", а дочери остались при фрау Зееман. В те демократические времена для женщин подразумевалась известная свобода действий между тремя литерами "К": Die Kirche, die Kueche, die Kinder — Церковь, Кухня, Дети.

За пять лет Отто Зееман дослужился до высокого звания труппфюрера и питал надежды уйти на пенсию гауптштурмфюрером. Но не собственной карьерой он жил — все свои надежды и помыслы он связывал с Альбрехтом. Именно его сыну предстояло стать полноправным членом Новой Германии, страны без евреев и славян, и мира, где гегемония чистокровных арийцев не будет вызывать ни малейшего сомнения.

Сорок пять лет Отто прожил, не ведая столь сильной надежды на светлое будущее немецкого народа, существовал между булочной и своей квартиркой на окраине Дрездена — центра некогда баснословно богатого курфюршества. Его супруга Берта металась между тремя литерами, а он, работяга, метался между домом и булочной. Да и той же Кирхой. Не намного бюргер имел больше свободы, нежели его фрау. С приходом к власти Гитлера все поменялось. Он сумел вселить в свой народ надежду, а это немало. Оставалась малость: сделать сказку былью, и первые успехи у Адольфа на этом поприще уже были. Весенний аншлюс Австрии и осенняя аннексия Судетской области Чехии при полном попустительстве Англии и Франции, откровенно боявшихся фюрера — это ли не успех!

— Что там, в газетах? — осведомился Альбрехт, усаживаясь на жесткий стул напротив отца.

— Речь Черчилля в Палате общин по случаю появления там "миротворца" Чемберлена.

— И что?

— "Не думайте, что это конец. Это только начало расплаты. Это первый глоток. Первое предвкушение той горькой чаши, которую нам будут подносить год за годом", — процитировал Отто Зееман конец речи. Альбрехт в это время поедал бутерброд с салями и запивал кофе. Он заметил с набитым ртом:

— Этот Черчилль — он не дурак.

— Конечно, нет. Дурак — Чемберлен. Будь на месте английского премьера Уинстон Черчилль-нашему фюреру пришлось бы гораздо труднее.

— Он бы что-нибудь придумал.

— Конечно! Нашему фюреру палец в рот не клади. Поел, сынок?

— Да, отец! Матушка, спасибо!

— Тише, Альбрехт, девочек разбудишь, — ласково укорила его вошедшая в столовую Берта, — дай поспать в воскресный день нашим "юнгефрау". Ведь до мессы еще далеко.

— Прошу прощения. Издержки военной службы.

— Тебя проводить, Альбрехт? — спросил Отто.

— Не нужно, папа. Ты лучше ложись отдыхать — всю ночь не спал ведь.

— Какой сон в мои годы, сынок? Высплюсь уж когда ты станешь офицером.

Улыбнувшись озорной улыбкой и показав тридцать два великолепных зуба, Альбрехт принялся натягивать сапоги. Отец стоял с фуражкой в руках, мать держала плащ. Он поцеловал в щеку Берту, пожал мозолистую руку бывшего пекаря и щелкнул каблуками.

— Хайль Гитлер!

— Хайль! — вытянулся в струнку Отто.

На улице было еще совсем темно. Середина ноября — не самое приятное время в Германии: температура всего в пару градусов под влажный северо-западный ветер с Северного моря пробирает до костей. Альбрехт знал, что морозы кратковременны, что плащ спасает от подобной промозглости гораздо лучше шинели, что холода в ноябре скорее нонсенс, чем закономерность. Он отдал честь проходящему мимо гауптману и свернул в переулок, ведущий к Аугустусбрюкке — каменному мосту через Эльбу. Так было ближе к казармам и менее зябко, ведь ветер дул перпендикулярно переулку.

Когда он достиг величественного здания Оперного театра, небо на востоке стало сереть. Альбрехт глянул на часы — половина восьмого. Еще пятнадцать минут размеренной ходьбы, и вот уже показались серые стены императорских казарм — исходной точки его утреннего променада. Караульные на входе отдали честь будущему офицеру Вермахта, оберфенрих поднял руку в ответном приветствии. Из казарм в направлении столовой мимо них прошагала седьмая рота, дежурный фельдфебель рявкнул "Habacht! Rechts schaut!", Альбрехт оглянулся. Рядом стоял дежурный офицер — обер-лейтенант Бергер.

— Полковник уже прибыл, — сообщил он под уверенную поступь уходящей роты, — построение сразу же после завтрака.

— А что за спешка? — поинтересовался Зееман.

— Полковник все объяснит, — обер-лейтенант после рукопожатия поспешил натянуть перчатку ибо было зябко, — от себя добавлю, что хлопоты скорее приятные.

Поскольку время позволяло, Альбрехт прошел в помещение казарм, проверил закрепленное за его взводом помещение и доложил командиру роты о прибытии. Гауптман Шиллер одобрительно посмотрел на часы и предложил кандидату в офицеры подумать над целью полкового сбора. Оберфенрих старательно собирался с мыслями, но в конце-концов признался:

— Не имею ни малейшего понятия, херр Гауптман. Единственное, что приходит в голову — это посещение нашего абшнита одним из руководителей Рейха.

— Браво, херр оберфенрих! — довольно улыбнулся Шиллер, — такая проницательность делает вам честь.

— Неужели... мое предположение верно?

— Отчасти. А теперь — молчок! Все остальное узнаете в течение дня. Остальных офицеров роты прошу в это не посвящать.

— Ich werde, Herr Hauptmann! — пролаял Альбрехт.

В ту же минуту помещение ротной канцелярии начало наполняться офицерами и фельдфебелями. Не ожидая, пока каждый из них доложит о своем прибытии, Гауптман Шиллер громко объявил:

— Господа! Сегодня давайте обойдемся без церемоний! Все-таки, выходной день. После завтрака переодеть солдат в парадную форму и ровно в восемь тридцать построение в общеполковое каре на плацу. Побатальонно. Личному составу объявить, что после обеда им разрешат сходить в город. Все ясно?

Дружный "Jawohl" было ему ответом. Даже пришедший чуть позже всех гауптфельдфебель Риккен кивнул наполовину седой головой и лишь спросил:

— В город отпускать как обычно — треть?

— Уставы, гауптфельдфебель, еще никто не отменял, — подчеркнуто вежливо проговорил Шиллер.

Риккен развел руками и еще раз кивнул. Подойдя к Зееману, он спросил:

— Поможете мне, херр оберфенрих?

— Конечно, помогу, — сказал Альбрехт, — а в чем именно?

— Нужно будет проверить всех солдат роты, отпускаемых в город.

— Можете на меня рассчитывать! — пообещал он гауптфельдфебелю.

Отвлечемся немного от нашего повествования и поясним читателю, что же за зверь такой — гауптфельдфебель. Проводя параллель с Красной и Советской Армией можно с уверенностью констатировать: гауптфельдфебель Вермахта есть старшина Вооруженных сил. Почти. Если учитывать, что по штату в пехотной роте Вермахта не было ни замполита (комиссара), ни чистого заместителя, то львиную долю их работы выполнял гауптфельдфебель, которого величали "матерью роты", а солдаты за глаза называли "Шпайсс", то есть — "Длинный нос". Итак, наш "Буратино" был полным заместителем командира роты по хозяйственной части, контролировал работу всех тыловых служб и обеспечивал порядок в тылу. "Гауптфельдфебель делал все, чтобы даже в условиях войны снабжение роты было поставлено на должном уровне. "Шпайсс" просматривал бумаги, в том числе отчеты, поступающие приказы, списки на повышение, списки прибывших и убывших, инвентарные перечни, доклады и тому подобные мелочи. Через руки гауптфельдфебеля проходила вся информация, касающаяся личного состава роты, он составлял похоронные извещения, отвечал на запросы властей и прочее. "Шпайсс" проверял и раздавал солдатам почту, в его обязанности входило следить за четким распределением отпусков. Он следил за тем, чтобы в роту вовремя поступало все необходимое. Гауптфельдфебель организовывал баню для солдат, отправлявшихся домой, а если тем приходилось ждать поезда, то обеспечивал им проживание. В крайнем случае, гауптфельдфебель мог заменить вышедшего из строя командира взвода".

Короче говоря, один гауптфельдфебель заменял красноармейского старшину, политрука и заместителя командира роты. И дело здесь не в том, что Вермахт был более высокоорганизованной боевой единицей по сравнению с РККА. Это и коню понятно. Дело в том, что немцы за пять лет на осколках Рейхсвера создали современную армию, а инертная Русь (как выяснилось впоследствии) за двадцать лет ни к чему подобному не смогла и приблизиться. Лишь когда упершаяся в задницу рогатина не позволила пятиться дальше, наш олимпийский Мишка начал отрабатывать давно забытые приемы ближнего боя. Еще немного отвлечемся и вкратце расскажем о немецкой системе подготовки кадровых офицеров. Это необходимо для предупреждения возникновения различных вопросов.