Свидетель Канона

— Если в двух словах, то происходящее называется "темпоральная фуга".

Туманницы переглянулись.

Макие привычным движением вынула-разложила-включила световую указку и погнала красное пятнышко по предупредительно развернутому Харуной экрану:

— Представим себе несколько дорожек звуковых и видео. Мы можем вырезать кусок из одной, другой, поставить раньше, позже, наложить, совместить, сделать плавный переход. Либо, напротив, оборвать. Я подключила "корабли штурма и подавления", — Макие указала свободной рукой на сидевших чуть поодаль Секаку и Дзуйкаку, — их детекторы подтвердили факт вмешательства. На практике это приводит к разным, например, воспоминаниям об одном и том же событии у отца и сына... На схеме вот здесь и здесь.

Макие перемотала несколько кадров:

— А вот здесь мы нашли причину разных учебников истории. Некое событие одновременно случилось и не случилось. Похоже, что Чагатайская Республика и Илионские Штаты — вклейка из параллельного мира. То ли к нам попал их учебник, то ли, что хуже, целая область с населением, и уже давно.

Макие спрятала указку, глотнула чаю. Собеседницы все еще огорошенно молчали. Тогда Макие добавила:

— Я даже полагаю, что кризис Ангелов и кризис Глубинных — следствия, части одного мега-события, сорвавшего и смявшего все вероятности. Увы, ни доказать, ни опровергнуть не могу.

— Можем ли мы погасить колебания мировых нитей?

Секаку и Дзуйкаку переглянулись:

— В теории можем. Мы же именно корабли подавления. На практике как обычно. Непредсказуемые даже для нас последствия. К примеру, шторм возникает от ветра, цунами же от оседания морского дна. То и другое волна. Но, если хочешь укротить цунами, бесполезно влиять на погоду, надо заниматься геологией.

Дзуйкаку развела руками:

— Ошибемся — как бы не возникла новая Вселенная, в которой нас уже не окажется.

— А где же мы окажемся? — Ашигара нервно стянула заколку— "волка" и защелкнула красные зубки на собственном запястье.

Аватары синхронно хмыкнули, ответила Секаку:

— Умей мы такое предвидеть, мы бы вмешались еще при кризисе с Глубинными.

— Получается, шторм в мировых линиях — следствие работы такой же аппаратуры, как и у вас?

Макие Осакабе и аватары "кораблей подавления" разом поморщились:

— Ну что вы, Ямато-сама. — Секаку провела пальчиком по безукоризненной прическе, — уж если мы правим дорожку, стыков не видно. А здесь такое ощущение, что по клавиатуре топчется кот.

— Кот?!

— И жмет на клавиши как придется, иногда и по десять штук разом. — Секаку поболтала пальцами в воздухе. — У него же лапки.

* * *

Лапки куриные вымыли и выложили на широкую, чисто выскобленную столешницу, да там пока и оставили.

Что бы азиат ни готовил, сначала он жарит лук!

Щедро заливает в казане маслом, отжатым из хлопка. Добавляет оливковое, дорогое, когда оно есть.

Сегодня есть. Сегодня Томас вынул из пояса последний серебряник, береженный еще от Венеции. Вот повелитель кастрюль и старается, тщательно мешает лук большой круглой шумовкой. Запах идет по всему постоялому двору, даже два слона у слоновязи начинают принюхиваться, с шумом втягивать воздух. Погонщики-махауты вчера поведали, что слоны в сырую погоду пьют подогретое вино, чтобы не простудиться. Совсем как люди. Выходит, и пилав слоны тоже жрут?

Впрочем, нехристи могли и соврать, с них станется. Здесь, на границе Казвина и Мазандерана, живут мусульмане всех толков: от суннитов до гонимых тайных шиитов, а вот в этой деревушке и вовсе какие-то низариты-травоеды. Встречаются последователи Заратустры, огнепоклонники Авесты, служители Побеждающего Солнца Митры. Торгуются за ковры схизматики-купцы словенских земель, приплывшие по Итилю, а потом через Хвалисс. Смирно и чудно скрестив ноги, сидят последователи Учителя Будды из Тибета или откуда-то еще подальше; наконец, ордынские ариане — веруют в Христа, но лучше бы не веровали. Даже крестят не водой, песком — надо же так извратить святой обряд!

С одной стороны, хорошо: никто не бросит лишнего взгляда на светловолосого парня, одетого по заморским обычаям. Очередной приказчик или слуга очередного франкского купца.

С другой стороны — тупик.

Торговый путь от берега Хвалисса идет восточнее, через Алам-Кух, потом поворачивает к армянам и сирийцам, для чего и проходит у подножия гор, через Авех, Танурах. Отклонившись чуточку на север, попадаешь в зеленую долинку, где мирно пасутся овечки, возятся пастухи, важно восседает чайханщик, не действуют законы шариата — а над всем этим возвышается замок.

Замок Аламут.

Томас морщился при одном воспоминании, сколько пришлось раздать серебра, чтобы узнать, куда же увезли сестру. И то — в Аламуте всего лишь имам, а крепостей у исмаилитов намного больше одной. Если сестра не здесь, если она где-то еще?

Томас подтянул пояс, скроил выражение лица посуровее — но выдал его заурчавший живот. Ничего, скоро уже дойдет пилав с куриными ножками... С говядиной, конечно, лучше. Но дороже. Но вкуснее! Но по три серебряных, а он сберег лишь одну...

Вот уже в зажаренный лук брошено мясо, всыпаны пряности, сильные чистые пальцы чайханщика перемывают рис.

К пилаву Томаса приохотил рыцарь святого Иерусалимского Храма. Рыцари охраняли паломников на пути от порта к гробу Господню; Томас же выспрашивал всех и каждого о похищенной сестре, и потому завязал разговор с человеком, судя по загару, весьма опытным. Рыцарь чиниться не стал, поведал многое. Он же надоумил искать в Аламуте, хотя и сам не знал, где тот Аламут находится. Дескать, главный шейх проживает именно в нем. И уж главный-то шейх наверняка знает, в какой из крепостей исмаилитов недавно появилась новая светловолосая наложница.

Затем рыцарь отвел парня в храмовую часовню. После разгрома при Хаттине от королевства Иерусалимского сохранилось несколько замков на побережье. В одном из них Томаса и представили важному орденскому чину — не то комтуру, не то маршалу, не то еще какому-то иерарху. Томас только запомнил пронзительный, нечеловечески-острый, взгляд храмовника.

Орденский чин благословил Томаса на поиски, и даже вручил освященный на Гробе Господнем крестик из вифлеемской сосны. "Если случится тебе в самом деле найти убежище безбожных исмаилитов, и ты окажешься в нем самом или хотя бы не далее ста шагов," — сказал на прощание важный черноглазый храмовник, — "то сломай крест. Когда же обломки замерцают, немедленно брось их наземь и беги оттуда как можно дальше и как можно скорее, ибо гнев господень обрушится еще до заката."

С тех миновал почти год времени, и все деньги, сбереженные Томасом, закончились, но и путь его завершился.

Господи, вразуми! Что дальше?

Вот она цель, вот он Аламут, обиталище Старца Горы. Сто лет назад исмаилиты прятались ото всех, нынче же ничего не боятся. Даже одинокий мальчишка с края света может отыскать черное сердце страны, всего лишь задавая вопросы.

Только попасть внутрь крепости никому не позволено. Все покупки, встречи, прием послов имам совершает в этом вот селе. Оттого-то здесь и процветает большой постоялый двор, даже слонов найдется где привязывать. Здесь чистые столы, крепкие лавки, выбелены и выметены стены, подают не гнилое и не кислое, и все комнаты всегда заполнены, и даже сейчас в зале множество народу.

Вон пьют черные эфиопы, а правее смуглые индусы, а подальше желтолицые ханьцы, а на них косятся презрительно мунгалы, посланники Хулагу-хана, даже за столом не расставшиеся с кривыми мечами. А вон чагатаи с севера, полосатые халаты, шапочки— "тюбетейки", запыленные и стертые дорожные сапоги. Нынче поутру привели на торг сорок верблюдов, груженых "самаркандским товаром" — черт возьми Томаса, если он знает, что это такое!

Боже, Боже, подскажи верному рабу твоему, не для себя прошу!

А вот высокий худой старик, судя по подвернутому концу чалмы — араб с далекого юга. Читает стихи в надежде на угощение, но Томас, конечно, сложного поэтического языка не знает. Старика Томас видел пять или шесть раз, и уже знал, что старец здесь ради легендарной библиотеки шейха Хасана ибн Саббаха. Напроситься в служки, чтобы провели внутрь? Чего там, Томас готов занести поэта в крепость на руках — только бы...

Господи, подай знак!

Подали, наконец-то, пилав. И Томас, вымыв тщательно руки, как научили его все те же знакомые со здешними лихорадками храмовники, приступил к еде.

Последняя монета, последний день!

К столу Томаса подошел чагатаец в полосатом халате, склонил обритую голову, и сказал на вполне разборчивом lingva franca:

— Да благословит Аллах твою пищу, молодой ференг.

— Да благословит Аллах твои пути, достойный караван-баши, — за год скитаний Томас выучил, как надо вежливо ответить.

Чагатаец присел рядом, но в блюдо с пилавом не полез: либо не голоден, либо хорошо воспитан.

Либо, что вернее всего, ему что-нибудь нужно.

— Скажи мне, ты ли Томас из Донкастера?

— Воистину так, но откуда ты знаешь меня, достойный караван-баши?

— Да я тебя и не знаю, а имя мне подсказал чайханщик. Он же рассказал, что ты живешь тут уже семь дней, но не покупаешь и не продаешь, лишь с тоскою глядишь на стены Аламута. Нетрудно догадаться, что ты здесь не по торговому делу. Ты не мудрец, не градоимец, не алхимик и не поэт, иначе имам уже взял бы тебя на службу. Думаю, твою женщину похитили в гарем имама и ты ломаешь голову, как ее спасти. Ну что, я прав?

Томас поморщился:

— Если ты и прав, о достойный водитель хулков пустыни, то что дальше?

— Дальше то, что здешние жители служат Аламуту, и никто из них тебе не поможет, а разгадали тебя давно и не схватили потому только, что ждут появления сообщников.

Томас горько засмеялся. А нету сообщников! Ждите, пока святой Томас выпустит жаворонка из рая!

— Подай нам чаю и шербета, — велел между тем чагатаец. — Уважаемый помощник моего досточтимого покупателя долго ждал меня, недостойного, с товаром, я должен загладить вину свою!

Чайханщик поклонился и побежал за занавеси.

— Так мы усыпим подозрения на несколько дней, — чагатаец почесал выбритый подбородок. — Но слушай меня, молодой ференг. В твоей земле не принято ходить вокруг да около, и мне известен ваш обычай, так что скажу прямо. Ты храбр уже потому, что добрался сюда от вашей Англии. Ты молод, здоров и силен. А мне нужна помощь в некоем деле, о котором я не могу просить правоверного.

Томас положил руку на грудь: вифлеемский крестик засветился! Слабым-слабым светом.

Если это не знак, то что? Ловушка властителей Аламута?

Ну да, целый караван ради одного мальчишки-ференга! Еще бы!

Чагатаец поглядел на затрепанную рубаху Томаса, вздохнул и вытащил из-за пазухи на цепочке свою подвеску с полумесяцем.

Полумесяц светился; чагатаец укрыл его в сложенных ковшиком ладонях.

— Ты просил твоего Ису о ниспослании знака. Утром я о том же просил Пророка, — чагатаец заговорил совсем тихо, но теперь это никого не насторожило. Видно же, торгуются люди!

* * *

Люди сидят на холодной глине у врат крепости.

Людей немного.

Уйти можно когда угодно.

Томас — четвертый слева во втором ряду.

Из двух сотен впустят разве что пятерых.

Нужно терпеть. Терпеть насмешки, пинки, мусор и объедки, вышвыриваемые из крепости настоящими фидаинами, незримыми клинками Аламута. Терпеть полуденную жару, ночной холод. А еще здесь, в горах у Мазандерана, всего лишь за перевалом от моря Хвалисского, случаются и промозглые дожди.

Благодаря им щедро плодоносит маленькая долина.

Благодаря им вчера ушли еще трое: доконал кашель.

Томасу известно, на что надеются оставшиеся, ради чего терпят позор и холод, волчью хватку голода и молот палящего солнца.

Пророк сказал: "Рай находится в тени сабель."

Секрет Аламута прост: здесь вход в рай.

Нужно терпеть. Нужно усыпить ум, оставить одно лишь дыхание. Сжать в руке крестик. Томас не правоверный и не обрезан. Так неужели незримым клинкам Аламута не пригодится лазутчик, даже без одежды неотличимый от франка?

Томас молчит и повторяет про себя стихи седого араба. Чагатаец не пожалел времени на объяснения, перевел и стихи.

... Друг мой Бишр, я враг оружья! Ненавистник я войны. Развлеченья да пирушки, вот чем помыслы полны...

"В нашей земле," — сказал тогда чагатаец, — "нет знати, нет господ, нет налога. Правители нашей земли выбраны всеми людьми Самарканда на общем сходе."

Томас, помнится, изумился здорово. Тут чайханщик подал им сладкий шербет и горячий чай, райской ласкою пролившийся на иссохшую пустошь Томасова желудка... Вот сейчас, на холодной глине, перед входом в Аламут — зачем же он это вспомнил? Нет, скорей стихи араба, перебить урчание голодного брюха! Как там дальше:

... Для меня что налокотник, что нагрудная броня... Ваши шлемы, скачки, кони — это все не для меня!...

Чагатаец рассказал: первый из трех выборных правителей восставшего Самарканда — ученик духовной школы, по-здешнему "медресе", и звать его Мавлан. Второй — всего лишь старшина цеха трепальщиков хлопка, отнюдь не высокорожденный и не богом данный потомок владык. Звать его Абу Бакр Калави.

А третий вовсе стрелок из лука Хурдак Бухари. Бухарец, значит.

И ничего, правят! Отбили нападание монголов.

... Увидав, что из пустыни бунтарей летит отряд, мигом я, коня пришпорив, погоню его назад. И, когда людей в атаку вы готовитесь вести, об одном лишь помышляю — как бы ноги унести!...

Томас хихикнул: стихи забавно расходились с воспоминаниями.

Сосед по шеренге покосился на него с удивлением:

— Эй, ференг! Я думал, ты уйдешь раньше всех.

Томас улыбнулся ему и не ответил.

— Ференг! Я здесь во имя Пророка и ради рая. Во имя чего же здесь ты? Разве в мире что-то есть превыше Аллаха? Ференг! Нет бога, кроме Аллаха! Слышишь! Нет бога, кроме Аллаха! Нет! Бога! Кроме!

Сосед подскочил, завертелся, размахивая руками, наподобие диковинной птицы. Захрипел, пуская изо рта белую пену. Вышли фидаины Аламута, видевшие не раз, как сходят с ума от напряженного ожидания. Взяли соседа под руки и вывели из внешнего двора; Томас не видел, что дальше по дороге бедолагу просто столкнули в пропасть. Правда ведь — чего возиться с умалишенным?

Возвращась, фидаины для порядка пнули нескольких сидельцев, а на Томаса решили помочиться. Он же неверный ференг!

Но взгляда Томаса не выдержали, обошлись парой затрещин.

Отец по праздникам и то сильнее бил. Пока люди шерифа Роттервудского не поймали отца прямо на охоте и не привязали его к рогам дикого оленя. Обнищавшую семью продали за неуплату подати, продали евреям-ростовщикам в долговую кабалу. А те давно знали, что на далеком востоке нецелованая блондинка стоит побольше, чем в Англии служанка. Так вот и выплатила долг семья Томаса.

... Если б доблестными звали тех, кто кутит в кабаках, да глазеет на танцовщиц в ожерельях и шелках! Иль с любовницей встречает розовеющий восток! Первый звался средь арабов я наездник и стрелок! ...

С женщиной Томас никогда в жизни не ложился: дома по малолетству, здешние шарахались от одного прямого взгляда, вот как эти недо-фидаины. Все тот же чагатаец объяснил, почему: