Я у мамы инженер

Поняв общий принцип, я без труда нашел среди хлама этажерку, юлу и якорь. Не было только, собственно, велосипеда. Вместо него на верстаке, заваленный тряпками, поблескивал спицами и полированной сталью мотоцикл Урал, модели 1956 года. Сочетание покрытого маслом хрома двигателя и хитина пластиковых деталей вызывали в памяти личинку чужого с рисунка тов. Гигера.

— Это что-ли твой велосипед, Старче? — спросил я, показывая рукой на мотоцикл. — Возьму с удовольствием.

Дедок молнией скакнул к мотоциклу, и со скоростью застигнутой нагишом девственницы, расправил лежащее на нем тряпье, скрыв металлические обводы конструкции.

— Этошшшш не прошшшшшдается…. — прошипел старик. В голосе явно слышалась «моя прелешшшшсть».

— Ладно, ладно… не хочешь не продавай. Хозяин барин. Но а меня-то зачем позвал?

— Вот это забрать.

С этими словами дедок театральным жестом смахнул висящие на стене тряпки, открывая взору конструкцию из ржавых труб и спущенных колёс, которых — неожиданно — оказалось три штуки. Спаренная рама, с дамской посадкой… размер велосипеда чуть больше средней кошки….

Господибожемой — да это же трехколесный «Уралец» — мертворожденный выкидыш советского автопрома. Для детей, которым нужны три колеса он был великоват, для стариков, которым снова нужны три колеса — маловат. Потому и выжил — заключил я. Будь он нормальным, его бы уездили к 1960 году до состояния металлолома.

— Вы что творите, дедушка, — от возмущения я даже перешел на Вы, что со мной бывало редко, — вы хотите мне продать этого трехколесного уродца? Скажите прямо, не виляйте — я что — похож на подростка с задержкой развития?

— Ты на самокатике по двору ездюешь, так что сам должен понимать, на кого похож, — гоготнул старче, — бери лисапед, пока дешево отдаю. Завтра дороже будет.

В тот день только мое уважение к сединам спасло дедка от серии воспитательных поджопников. Сегодня этот седовласый алконавт с руганью тыкал палкой в небо.

"О, что-то новенькое —подумал я, — обычно старикан так орет на бегающих по газонам детей"

— А Господь-то вам что сделал, дедушка?

— Типун тебе на язык, охальник. Какой господь? Я летчика этого долбанутого костерю. Разлетался тут, между домов, Чкалов фигов, врежется в кого-нибудь, того и гляди…

— Какой еще летчик… — было начал я и увидел. Между домов, тихонько стрекоча, как самое большое в мире приведение с моторчиком, пролетел самолетик.

Ну как самолетик…. самолет. (Тьфу, привяжется же словесный оборот) Не игрушка, полноразмерный биплан с размахом крыльев метров в двенадцать. Больше всего он напоминал гидросамолет Свина, из мультфильма «Порко Росса». Желтенький, нарядный, он блестел на солнце боками, как пластмассовая игрушка.

Как пластмассовая игрушка.

Значит, в одном из проданных яиц был самолетик. Настоящий, летающий самолетик. Быть гордым владельцем набора рельсов, в этот момент было особенно обидно.

Дома меня ждал кот. Который, действительно, хотел кушать и оповещал об этом мироздание слышными на лестнице горестными воплями. Я даже позавидовал простому и понятному алгоритму решения любых жизненных вопросов, которым пользовался кот — если что-то тебя не устраивает, громко мяукай до разрешения проблемы. Удивительно, но у кота это срабатывало четвертый год подряд, с самого начала нашего знакомства, когда я встретил на улице крохотный пищащий комочек.

Зайдя в квартиру, я выключил звук кота, выдавив его дневную пайку желе в миску, и пройдя в комнату, кинул сумку с рельсами на кровать и завалился в одежде на одеяло. Настроения что-то делать не было.

Горестно вздохнув, я решил приступить к запланированному по дороге домой мероприятию — я решил напиться. Делать это совершенно не хотелось — пить я не умел и не любил, но так вот сидеть и жалея себя мне не хотелось совершенно. Здравый смысл, конечно, пытался возражать, напоминая, что у меня по графику качалка, но был послан лесом: в тупик, в котором я оказался, меня завел именно он.

Пройдя на кухню, я открыл шкаф со спиртным и оглядел взглядом бесчисленные бутылки. И не надо ловить меня на противоречии, говоря, что для малопьющего инженера у меня подозрительно много крепкого алкоголя. У меня много крепкого алкоголя именно потому, что я малопьющий — редкая приемка объекта обходится без переданной бутылки хорошего коньяка, виски, рома, водки или кавальдоса. Вот и скопилось бессчетное количество пузырей.

Раньше я считал, что их гости выпьют на моих поминках, но — вот, гляди, пригодились. Я взял первую попавшуюся бутыль — это оказался грузинский коньяк. Вытащил зубами пробку, поражаясь продуманному техническому решению — пробка легко вытаскивалась без применения штопора, я глубоко вздохнул…

И немедленно выпил.

ГОСПОДИБОЖЕМОЙ, как меня регдолит-то, с непривычки. Несколько секунд, я в панике искал чем-бы запить эту гадость — и не найдя на столе ничего более походящего, загасил спазмы несколькими глотками минералки. Сразу вспомнился мой пьющий папочка, который, скривившись после дябнутого стакана водки, говорил маленькому мне: «А ты, небось, думаешь я тут меды распиваю?».

«Не меды, папа, совершенно не меды. Как я тебя сейчас понимаю, папа» — подумал я, роняя скупую мужскую слезу. А коньяк-то действует, как-то нейтрально подумал я, абстрагируясь от ситуации. Обида на весь свет стала волновать меня значительно меньше.

В животе разливалось живительное тепло. Это было неожиданно приятно. Уже нетвердыми руками я нарезал яблоки на закуску и налил себе второй стакан коньяка, сказав себе: «Я буду жить простыми человеческими радостями, сказал я себе. И сейчас я уйду в запой».

Глава 3 Локация: "Бордель"

Из запоя я вышел так же быстро, как и вошел.

И с удивлением огляделся — будучи, выражаясь образным языком, несколько «подшофе», я успел одеться, собраться и дойти до станции метро. Что тут еще сказать, кроме: дурная голова ногам покоя не дает. Точнее, не дурная голова — а выпитые натощак 300 грамм коньяка. Сейчас алкоголь частично выветрился — не настолько, чтоб я пошел домой, но достаточно, чтоб очнувшееся сознание спросило у мозжечка: «А куда это ты намылился?».

«А то ты сам не знаешь? — с ехидцей ответил мозжечок, — можно подумать, у тебя много вариантов».

Вздохнув, я продолжил спускаться по лестнице. Вариантов действительно было немного.

Внизу, на перроне станции, меня ждал очередной персонаж городского паноптикума — безумный проповедник с парой картонок, на которые были приклеены десяток пожелтевших и исчерканных вырезок из газет. Обычно безвольно стоящий или шатающийся по залу, сегодня он впырил в меня взгляд, расставив приветственно руки.

В ответ я показал ему фак, дружелюбно оскалившись. И попытался удрать, заскочив в вагон метропоезда. Точнее, попробовал попытаться удрать — координация движений всё же была ни к черту, так что я просто ударился грудью о закрывшиеся передо мной двери, отскочив, как мячик, назад.

Очумело потряся головой, я увидел, как проповедник, маша картонками, словно собираясь взлететь, ковыляет в мою сторону. И смирился, закатив глаза — судя по всему душеспасительной беседы было не избежать. Подбежавший проповедник схватил меня за пуговицу, проорав «Апокалипсис грядёт» и энергично потряс пластиковой копилкой.

— Простите, — сказал я, аккуратно стряхивая старческие персты, — что означает «грядёт» в этом контексте? Вы хотите сказать, что вот это вот всё, — с этими словами я обвел рукой заполненный москвичами перрон, — не апокалипсис?

— Это не апокалипсис, — бодро ответил проповедник. — Это станция метро «Калужская». Приобрети брошюру, там всё понятно расписано.

— Сколько? — только и смог сказать я, закрывая лицо рукой, признавая поражение. Этого деятеля не прошибешь и пушкой.

— Пятьсот рублей за одну брошюру, — отбарабанил проповедник.

— Держи, — вздохнул я, и вытащив кошелек выдал ему завалявшуюся купюру, — будет что в вагоне почитать.

— Премного благодарен, — театрально поклонился проповедник.

После чего развернулся и бросился, шаркая ногами, к очередной жертве.

— Эй, а где брошюра? — крикнул я ему вслед.

— Тебе нужна брошюра?— искренне удивился проповедник, — ты что, собираешься её читать?

— Ну да, — в свою очередь удивился я.

— Никто брошюры не берет, только деньги суют, — растрогался проповедник, — там на последней странице телефон для контактов.

— Хорошая бумага, мягкая, — сказал я, получив мятую и теплую, от долгого ношения в кармане брошюру.

После чего не выдержал и сделал характерное движение руками — словно мял ткань. Узнавший жест проповедник отшатнулся, делая отвращающей зло жест. Я, в свою очередь, довольно ухмыльнулся.

Но не успел даже прислониться к колонне, как до меня докопались бездельничающее на станции трио полицаев.

— Добрый вечер, сержант Бр-р-р-р-буев, — нарочито неразборчиво представился самый толстый из них, — что у вас в рюкзаке?

— А вы угадайте, — сказал я, — я дам вам три попытки.

Слоняющихся по метро полицаев, которых, вместо ловли бандитов, заставляют охранять воздух, я откровенно недолюбливал. Как и любых бездельников.

— Вы должны показать, что у вас в рюкзаке, — пробасил толстяк.

— Ты просишь у меня разрешение на досмотр ручной клади, но делаешь это без уважения, — сказал я, — не имея законного основания, не собрав понятых.

— Вот зачем ты в бутылку лезешь? — доверительным тоном, как давнему знакомому сказал мне сержант Бр-р-р-р-буев, — Сейчас мы тебя задержим и все твои вещи осмотрим.

— А я потом, всю следующую неделю буду на вас жалобы в прокуратуру писать. Оно вам надо?

По скривившемуся лицу Бр-р-р-р-буева было видно, что нет — жизнь без разбирательств в прокуратуре нравилась ему заметно больше. Но и так просто отпустить нахамившего ему прохожего он не мог.

— Ты что, проблем ищешь? Ты что, не понимаешь, какое сейчас время? Враги кругом. А ты нашей работе мешаешь. Вот зачем ты это делаешь?

— Свои права уважаю, вот почему. Вам дай волю, вы мне в жопу с фонариком залезете.

— И залезем, если надо будет, — с вызовом сказал Бр-р-р-р-буев. В голосе его слышалась гордость за свою работу.

В следующую секунду, я провернул старый, известный по кинокомедиям трюк: вытаращив глаза, я уставился в точку за спинами полицаев, бормоча «Вы только поглядите, что делается-то!». И пока полицаи глядели, синхронно, словно имея общее сознание, развернувшись в сторону, куда я напряженно вглядывался, я заскочил в подошедший поезд, успев за доли секунды до закрытия дверей.

«Интересно, — подумал я, — во мне что-то изменилось, сделав видимым для попрошаек? Ах, ну да, ну да, я же пьяный. Надо срочно трезветь, а то я привлекаю гиен, как слабое и больное животное!» И, откинувшись на спинку кресла, постарался на секунду уснуть.

* * *

Я уже рассказывал, что считаю оплаченный секс неспортивным? Мерзостью, на уровне стрельбы с дерева по идущим по привычной тропинке зверям в заповеднике — любимого развлечения советских бонз. Довольно странные мысли, скажем прямо, для переминающегося на коврике перед входом в бордель человека, не находите?

Впрочем, всё как всегда — я сначала делаю фигню, а потом сожалею и раскаиваюсь. Я человек великой русской культуры, а не хухры-мухры. И то, что на вывеске заведения гордо написано «Массажный салон», а не «Бордель», вовсе меня не оправдывает. Мы люди взрослые, так что я буду называть вещи своими именами.

Дверь наконец открылась, и я зашел внутрь, окунувшись в атмосферу порока и разврата. То есть, конечно, внутри пахло массажным маслом с легкими нотками дезинфекции, но мне запах щекотал ноздри, заставляя сердце биться быстрее.

— Кого на этот раз? — деловито спросила бандерша, оторвавшись от просмотра сериала, — может быть, тебе всех показать?

— Ты же помнишь, — пробурчал я, надевая тапки, — что я этого не люблю.

Действительно, заставлять мужчину выбирать между хорошенькими женщинами, также безнравственно, как спрашивать ребенка: «А кого ты больше любишь — папу или маму?» — как не отвечай, а всё равно кого-то придется обидеть.

— Тогда пусть будет новенькая, — щелкнула пальцами бандерша, — приняли тут на днях.

— Может пусть лучше старенькую? — взмолился я, — Алису, скажем, или Рейчел?

— Новенькую, — с нажимом сказала бандерша, — зеленая она совсем. Пусть на тебе потренируется, ты клиент смирный и без заскоков.

— Этого-то я и оп-пасался, — протянул на эстонский лад я, но взяв ключи, поперся, шаркая тапками, по коридору. На смирных да на безропотных вечно воду возят — так учит нас теория игр.

Войдя в полутемный номер, заполненный кроватью и душевой кабинкой, я машинально разделся, складывая одежду на стул. И залез в душ, справедливо предполагая, что горячая вода поможет разогнать отступающий хмель. Вскоре, ко мне присоединилась девушка.

Я слышал, как она вошла, но специально не стал оборачиваться — девушка может быть кем угодно, пока я не увижу на самом деле. Просто нежился, и получал удовольствие, пока тонкие, но сильные пальцы скользили по телу с мочалкой.

— Спину еще потри, — прервал молчание я, — между лопатками. Самому мне дотуда не дотянуться.

— Как скажешь, милый, — нейтральным тоном, каким обычно просят передать хлеб, сказала девушка.

И потёрла. С грацией и точностью автомата. И примерно с такой же чувственностью. Не выдержав, я обернулся, оглядев незнакомку. Как я и ожидал — девушка была полностью голой. Единственной её одеждой был крестик, на волосяной веревочке, который она тут же, видимо заметив мой взгляд, сняла, положив на сложенный на стуле кружевной пеньюар.

В остальном, девушка была как девушка — не очень высокая, не очень фигуристая, но милая и какая-то… аккуратная. С русыми волосами, которыми она закрыла высокую, твердую грудь. Больше всего она напоминала раздетую догола школьную отличницу, которая, даже будучи голой, выглядит так, словно проглотила линейку.

Тут я впервые заметил в ней некоторую странность. По тому как она отстраненно смотрела в сторону, когда говорила дежурные фразы: «ООО, какой у тебя большой», «ООО, да ты, для своих лет, кстати, сколько тебе? Сорок? Для сорока лет хорошо выглядишь», по тому, как она двигалась, выйдя, наконец из душевой кабинки… Но не обратил особого внимания. Просто отметил в сознании, ложась на кровать лицом вниз.