| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Непонятная опасность слишком близко, я не успеваю воспользоваться ни тростью, ни пистолетами. Трость в правой руке, опасность с левого плеча. Делаю единственно возможную, но отчаянную вещь — отпрыгиваю вправо с разворотом. Опасность в том, что разворачиваясь лицом в коридор, я увеличиваю себя как мишень. Если подбегающий враг вооружен огнестрелом — я труп.
Мне ослепительно везет — мой толчок ногой создал складку на расстеленном в коридоре ковре, и неизвестный спотыкается, с коротким криком падая лицом вниз. Через долю секунд я стою с 'Клатчем' в левой руке и тростью в правой, готовый стрелять.
Но не стреляю. На полу, одетый в ниспадающее одеяние голубого и белого цветов, вытянув руки вперед, лежит ребенок. Или карлик? Настороженно смотрю на обувь существа, которой нет. Угроза облачена в толстые мягкие носки, из-за чего я и не услышал ее приближения. Коварно и практично. Замираю и пытаюсь сделать нелегкий выбор — пристрелить сейчас или когда дернет руками? Если дернет, тогда выстрелю рефлекторно. В зубах продолжает дымиться сигарета.
Внезапно, картина приобретает иной смысл. С той же стороны, откуда бежало одно существо, появляются новые. Невысокие фигуры, сплошь затянутые в черную ткань, с клинками наголо. Бегут ко мне гуськом и чрезвычайно быстро, настолько, что я опять не успеваю среагировать вовремя, позволяя первому из них приблизиться. Дальше тело действует почти само.
Недлинный узкий клинок агрессора коротко звякает под основанием вороньего клюва моей трости, который я зачем-то протягиваю вперед, спасая жизнь нелепому бело-голубому созданию. Вслед за этим начинает говорить 'Клатч'. Выстрел. Первый из черных отшатывается назад, мешая остальным, жуткий грохот короткоствольного револьвера бьет по ушам всем, включая меня. Всаживаю еще одну тяжелую пулю в падающего — он уже труп с развороченной грудиной, но находится неприятно близко ко мне. Лелею надежду, что еще одна пуля оттолкнет его чуть подальше.
Надежды любят, когда их лелеют. Хотя, с моей точки зрения, это наиболее бесполезное из всех занятий в мире. Гораздо практичнее лелеять собственную паранойю.
Левый 'Клатч' рявкает еще раз, пробивая грудь уже второму из черных меченосцев и вызывая среди остальных более надежную сутолоку. Достаточную, чтобы я ощутил и использовал комфортный промежуток времени, выпуская трость и освобождая руку под второй револьвер. Достав его, тут же произвожу выстрел, роняя цель номер три, решившую перепрыгнуть падающих товарищей. Увидев поверх шевелящейся на полу черноты дверь вагона, и поняв, что далее по коридору никого нет, без всякой экономии выпускаю оставшиеся пять зарядов правого револьвера в кучу людей на полу, тут же отбрасывая пустое оружие.
Навык быстро выпускать из рук ненужное — один из первых, которому меня выучили инструктора боя.
Мощный очаровательный малыш потрясающе эффективен на дистанции в два-три метра, но далее его пули летят по своим делам, попадая совсем не туда, куда целишься. Зато теперь в правой руке 'Линьер' — я лихорадочно верчу головой, стараясь держать под контролем обе стороны коридора и продолжающего лежать на полу карлика-убийцу. Тот не шевелится, его руки так же вытянуты вперед, а лицо уткнуто в пол. Люди в этой позе вызывают у меня безотчетное и неоправданное доверие, не могу выстрелить просто так.
Из двери аккуратно высовываются головы Уокера и Кикути, я отвлекаюсь на них и вновь попадаю впросак, теряя целую секунду, а то и полторы. За это время еще двое одетых в черное успевают появиться и пробежать половину дистанции до меня. 'Линьер' дважды коротко и сухо щелкает, его маломощные, но точные пульки устремляются строго в лоб агрессорам. Слышен звон, оба дергают головами, останавливаясь, но на этом все. Бегущий первым коротко встряхивает головой и взмахивает рукой, чувствую пару толчков в грудь и что-то лишнее на лице. Я выпускаю остальные четыре патрона барабана — по два в грудь каждому из врагов. Потом появляется боль.
Мельком бросаю взгляд на учителя и дворецкого. Они до сих пор смотрят на все широко раскрытыми глазами. Оружия я не вижу. Разум диктует, что времени вся схватка заняла совсем немного, но Господь Всемогущий, сколько можно пялиться просто так?
Легкий 'француз' отброшен, рука привычным движением достает и раскладывает нож-бабочку из левого рукава. Три патрона в 'Клатче' и длинное двадцатисантиметровое лезвие из отменной стали.
— Господа, с вас пять фунтов за просмотр спектакля, — хрипло шучу я, но получить ответ не успеваю. Оконное стекло вагона лопается, сквозь него пролетает еще одна черная фигура, ударяя меня двумя ногами в плечо. Влепляюсь в противоположную стену, как муха в стекло эфирного мобиля, роняя нож и утрачивая ориентацию в пространстве. Покрасовался.
Слышу тревожный вскрик Кикути, но он не несет угрозы моему противнику. Тот это прекрасно осознает, приподнимаясь с пола и награждая меня пинком в голову. Следующий пинок приходится в грудь, туда, куда раньше что-то ударило.
Боль.
Отрезвляет.
Но слишком поздно. Противник опытен как тренировавшие меня седоусые отставники, ветераны халифатских сражений. Пинки только для дезориентации, черный уже выдернул из-за спины короткое лезвие и наносит горизонтальный режущий удар, призванный рассечь мне горло. Резко заваливаюсь набок, защищая левой рукой горло. Грохот, скрежет, боль.
Тьма.
Интерлюдия
Мистер Чарльз Уокер имел все основания считать, что в его случае сорок четыре года — это закат. Несмотря на богатый и разносторонний опыт, взять на работу человека с его 'рекомендациями' вряд ли бы кто осмелился. Более того, слишком специфичен был этот его опыт, чтобы быть востребованным в домах британской знати. Впрочем, Уокер вряд ли бы смог претендовать хотя бы на место инструктора в пансионате для мальчиков — на Островах никому не хочется нанимать человека, вызвавшего гнев знатного семейства.
Менять же страну Чарльз не собирался — он и так провел слишком много лет вне берегов Англии. Последнее время это его решение все чаще проверялось на прочность, отказы следовали за отказами. Пенсии же Уокеру хватило бы на тихое и спокойное дожитие, но он был решительно против подобного исхода. За пятнадцать-двадцать лет до момента, когда он превратится в дряхлую развалину, можно достичь многого. Был бы шанс.
Агенты графа Эмберхарта вышли с ним на связь тогда, когда Уокер уже всерьез начал размышлять о еще одном контракте возле халифатских границ. Ставить точку — так передав кругленькую сумму Дороти и Генри, дети хоть и живут безбедно, но явно будут не против дополнительных средств.
Граф предложил куда больше, чем просто деньги, купив Уокера с потрохами. Сразу, влёт, с первых минут разговора. Но такие немыслимые блага полагалось отрабатывать соответственно.
Сейчас, глядя, как нашедшийся в одном из вагонов поезда врач суетится, накладывая швы на тело и лицо раздетого до исподнего смуглого подростка, Уокер смотрел сквозь людей и стены, вспоминая монолог угрюмого графа.
'Мистер Уокер, к Алистеру неприменимы никакие стереотипы. Он может показаться вам рассудительным, чрезмерно взрослым, даже гением, — эти впечатления не будут обманчивы. Совершенно. Но в жизни все, так или иначе, уравновешивается. В случае моего четвертого сына это правило работает целиком и полностью. Я не могу сказать, что Алистер страдает от паранойи, легкой шизофрении и мании преследования, но с уверенностью могу описать несколько десятков случаев, когда от этих его недугов страдали окружающие. Без смертельных исходов, но в будущем это может измениться. На ваше с ним пребывание в Японии я возлагаю большие надежды. Впереди его ждут пять мирных лет в академии, где безопасность иностранных студентов гарантирована императором. Надеюсь, что это позволит моему сыну расслабиться в достаточной степени. В любом случае, я, а значит и вы, не позволим ему позорить имя семьи. Чем? К примеру, превращением выкупленной мной недвижимости в укрепрайон или наймом армии охранников. В целом, кроме ваших основных обязанностей, мистер Уокер, я вменяю дополнительные — держать в узде параноидальные желания моего потомка и сопровождать Алистера в 'специальных' случаях. У последних будет много общего с вашей будущей наградой, поэтому я надеюсь на ваше полное молчание'
Что может быть проще, чем провести пять спокойных лет в особняке, протирая пыль и изредка выполняя просьбы подростка? Получив за это новый шанс на достойную жизнь... даже более — способ исполнить свою мечту?
Первые сомнения в легкости поставленной перед ним графом задачи появились, когда в Йокогаму, где Чарльз ожидал прибытия молодого сэра, пришло радиосообщение об убийстве на корабле. Сухая сводка о смерти жулика была сопровождена дополнительным комментарием капитана, высказавшего уверенность в том, что молодой аристократ осознанно заманил покойного на корму судна. Остальные улики и свидетели были целиком на стороне молодого Эмберхарта, но осадок радиограмма у Чарльза оставила. Будущий дворецкий прекрасно понимал, что Алистер осознанно застрелил человека, хотя обладал всеми необходимыми навыками, чтобы решить ситуацию без жертв.
Теперь счетчик трупов несовершеннолетнего подскочил еще на пятерых. Последнего, норовящего раскромсать подростка длинным ножом, застрелил уже сам Уокер. Ругавший себя сейчас последними словами.
Выглянув на грохот выстрелов и увидев молодого Алистера, стоящего возле тела неподвижного ребенка, Уокер застыл на месте, так же как и полноватый японец. Англичанин был готов отдать обе руки на отсечение, что мыслили они в тот момент абсолютно одинаково — сын лорда слетел с катушек и устроил бойню в поезде. А когда подросток невозмутимо поймал телом и лицом несколько брошенных в него лезвий, но вместо какой-либо реакции бросил на дворецкого осуждающий взгляд, сознание Чарльза просто оцепенело, заставив тело двигаться на рефлексах. Слава Богу, старый 'лаокон' отработал на ура, отшвыривая убийцу от молодого сэра.
А ведь мог и отказать! Сколько времени прошло с тех пор, как Уокер менял уставшую пружину в обойме своего пистолета?
В любом случае, даже несмотря на немыслимую ситуацию, это был полный провал Уокера как дворецкого. Что морально уничтожало англичанина еще сильнее — так это понимание, что как раз он, Уокер, должен был справиться с ситуацией лучше любого другого. С его-то военным опытом буквально прошляпить всё, опомнившись лишь в самом конце!
Нервничающий молодой японец быстро сметывал жуткие разрезы на лице молодого сэра, а на соседней полке лежала так и не пришедшая в сознание крохотная японка. Жизни последней ничего не угрожало, лишь на затылке вздувалась крупная шишка, которую девочка определенно получила от случайного удара оголовьем трости молодого англичанина. Чарльз докурил сигариллу и принял решение застрелиться.
...конечно же, после того, как довезет Алистера Эмберхарта до особняка и доложит его отцу о произошедшем инциденте.
Глава 3
— Ты уверен, что не хочешь позвать Элизу? — спросил отец, озадаченно хмурясь, — Может, она заодно выяснит, что стало причиной головных болей?
— Ты предлагаешь четырнадцатилетнему мальчику свести с его лица свидетельство о смертельном бое с превосходящим противником? — я бы вздернул бровь, но сейчас это было бы слишком болезненно, — И да, что за предубеждение к бедной Элизе? Почему из всех родственников своего старинного друга ты постоянно вызываешь единственную, кто боится меня до трясущихся коленей?
Общение по зеркалу — одна из многочисленных мелких и приятных привилегий в бытие Эмберхартом. Большинство людей довольствуются телеграфированием и радиосвязью — ничем не хуже зеркал, разве что глохнет во время Бурь и собеседника не видно. Туманная память предоставляла мне информацию о других формах связи, аппараты для которой выглядели как тонкие пластинки, что человек постоянно держал на ладони и что-то в них чертил пальцем, либо разговаривал, поднеся к уху. Слишком часто, на мой вкус — люди держались за эти пластинки, как будто те составляют основу их существования.
— Для Элизы это заслуженное наказание! — отрубил отец, раскуривая трубку, — Но раз мой четвертый сын считает, что разрезанное лицо и грудь придадут ему дополнительный шарм, то последствия он примет единолично!
— Как и всегда, — пожал я плечами, вызывая многозначительное хмыканье человека в зеркале. Сеанс связи закончился.
Теперь можно было поморщиться от боли. Плоть на щеке задумала проверить швы на прочность и я передумал.
С главой рода было... легко находить общий язык. Роберт Эмберхарт исповедовал одну и ту же политику, что к подчиненным, что к собственным детям. 'Делай что нужно, и будь свободен во всех своих желаниях, пока те остаются в рамках и без последствий'. Проще говоря, он всем и каждому предоставлял определенные и весьма широкие границы свободы от его мнения. Принципиально. Для простолюдина это было бы чрезвычайно мало, но быть свободным от капризов вышестоящих в знатном роду — практически демократия!
Сие благословение рациональности так же коснулось и Уокера. Доставив мое не желающее приходить в сознание тело в резиденцию, дворецкий препоручил меня заботам мисс Легран, вызвал врача и телеграфировал графу, каясь во всех надуманных грехах и запрашивая отставку. Получив жесткий отказ, дворецкий попробовал обходной путь, обратившись на следующий день уже ко мне. Пришлось ему объяснить, что недостаточная расторопность в поезде вполне нивелирована спасением моей жизни. Для первого раза вполне хороший исход. Но я убедительно попросил Уокера больше не допускать куда более серьезных ошибок, а именно — целой толпы вооруженных японцев, набившихся в вагон, когда мы прибыли в Токио. То, что они прибыли забрать выжившее ошибкой судьбы бело-голубое существо, а не пристрелить меня, было лишь слепой удачей. От такой трактовки дворецкий почему-то оторопел и удалился деревянной походкой. Привыкнет.
Тренированное аурное тело напоминает полуматериальное стекло, становясь упругим защитным полем, окутывающим человека. Но, кроме ряда приятных мелочей, вроде управления температурой или пассивной защиты, не позволяющей комарам меня кусать, оно имеет ряд других преимуществ, ради которых его, собственно, и тренируют с младенческого возраста. Одним из наиболее существенных достоинств правильно работающей ауры служит ментальная чувствительность — большинство аристократов сразу определят, если на них посмотрит кто-либо, испытывающий сильные эмоции, и даже смогут определить 'вкус' толкнувшего их аурное тело взгляда. Даже раздосадованный короткий взгляд конного извозчика, получившего не так много чаевых, как бы хотелось последнему, ощущается как короткий тупой тычок.
Почти четыре года моей жизни в Лондоне я провел под бомбардировкой ауры. Настороженные, враждебные, боязливые, панические, желающие убить, прогоняющие, обдающие огненным душем неистовой ненависти. За пределы особняка приходилось выходить довольно часто, хотя даже в нем я чувствовал чужое наблюдение и эмоции. Отец и старшие братья, к которым я неоднократно обращался с этой проблемой, называли ее 'аурным беспокойством', которое и лечилось жизнью в большом городе. Последнее заодно и было поводом, по которому мне был заказан вход в семейный замок. Гримфейт был единственным местом, где я чувствовал себя в безопасности и мог расслабиться.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
