Хроники Обетованного. Тени и зеркала

Волчья Пустошь лежала у горных подножий, венчая Ти'арг с севера — бесполезный, мёртвый придаток. Это было предгорье с неплодородной землёй и бедной растительностью — уже не равнина и ещё не скалистая местность, где зимой мели немилосердные вьюги, а весной ручьи с гор становились ненормально пенистыми и грязными. Когда-то давно здесь был огромный лес, славившийся кровожадными серыми тенями, которые и подарили Пустоши имя. Люди боялись наведываться сюда, потому что пропадали — даже деревенские здоровяки, даже уходившие группами по десятку человек. И, хотя поселения со временем неизбежно подступали с двух сторон — с гор и с юга, — а лес потихоньку вырубался, за Пустошью закрепилась недобрая слава.

Теперь вокруг было больше камней, чем леса, а Старые горы, казалось, придвинулись поближе, следя за тем, что творится внизу. Несколько деревенек и пара обветшалых замков мелких лордов — вот и всё, что составляло хоть какое-то оживление. Перевалы через горы в основном располагались вдали от Пустоши, как и крупные торговые пути — так она и прозябала, не будучи лакомым кусочком даже для алчного северного соседа, Альсунга.

Альен перебрался в Волчью Пустошь три года назад — после того, как его основательно пошвыряло по свету. Он и сам не мог бы объяснить, почему выбрал именно её: единственной разумной причиной, приходившей в голову, было как раз сверхъестественное безлюдье, да ещё тишина. Разведав предварительно обстановку, он купил дом на отшибе — надо признать, не совсем обычный дом. Он вообще имел слабость ко всему причудливому.

Впервые увидев своё новое жилище, Альен сразу понял: вот то, что надо. Он чувствовал себя даже не путником, который нашёл приют — скорее зверем, обретшим логово. Всё, чего он хотел все эти годы, — быть одному, скрыться от людей, спрятаться как можно дальше. И — забыть, забыть, забыть... Рекой Забвения зовут главную водную жилу Ти'арга — соответствуй она своему имени, он бы поселился на её дне.

Родовой замок семьи Альена, древний Кинбралан, стоял в горах, но совершенно не манил его. Точнее, отец, конечно, ждал его — впрочем, скорее чтобы сломить его гордость, чем чтобы показать родительскую любовь или заботу. Братья и сёстры, возможно, тоже ждали — чтобы убедиться, что первенец-колдун окончательно ударился в магию и не претендует на наследство. О слугах смешно было даже думать: большинство из них вряд ли узнали бы Альена теперь — пожалуй, кроме няни, старой Оври; но уже в пору его детства она едва ходила, а он так давно не поддерживал связь с домом, что понятия не имел, жива ли она ещё.

Только ныне покойная мать никогда не ждала его — уж в этом он не сомневался. Леди Тоури, соправительница замка Кинбралан, когда-то — блиставшая при дворе в городе-Академии красавица и известная поэтесса, была образцовой женой и матерью. Правда, с одной маленькой оговоркой: она не любила своих детей. Не просто была холодна, или неискренна, или слишком строга, а именно не любила. И это Альен знал точно — знал с первых лет жизни, каким-то подкожным чутьём. Иногда он был благодарен ей за эту нелюбовь: может быть, именно она и сделала его тем, кем он стал в итоге.

Как бы там ни было, он не вернулся домой; тем, домом он считал Долину Отражений. Туда дорога тоже была заказана: один взгляд на Долину ранил Альена, и это, кажется, осталось единственным, что могло его ранить в принципе. После того, как ушёл Фиенни, он оброс бронёй крепче любых доспехов.

Покинув Долину, Альен Тоури почти два года прожил в Кезорре, под его ярким небом, в сени странных чужих богов и напевного языка, письменность которого всё сильнее перенимала черты более удобной ти'аргской. Он вроде бы пытался разгадать тайну красного дракона из прошлого Фиенни, но на самом деле прятался от собственной памяти, беспощадно-безукоризненной. Никаких драконов он, разумеется, не обнаружил, хотя много с кем говорил — начиная с именитых волшебников, которые тоже прошли обучение у Отражений, и заканчивая дремучими ведьмами и колдунами-самоучками. Как и Дорелия или Ти'арг, то была просвещённая, цивилизованная земля, где люди давно и думать забыли о драконах, гномах и призраках.

Жаль, что Альен не мог так легко избавиться от призраков собственных...

В то утро, спускаясь по верёвочной лестнице, он вдруг ещё раз отчётливо осознал это. Альен спрыгнул на землю; опушка перелеска казалась пустой, но чутьё волшебника подсказало ему, что Соуш уже здесь и ждёт. Тот всегда скрывался где-нибудь в кустах: боялся случайных прохожих. Неуклюжий парень из соседней деревни, от рождения немой и придурковатый, но преданный и исполнительный. Их сотрудничество очень помогало Альену в том, чем он пытался заниматься.

Соуш бесшумно появился поблизости, подволакивая одну ногу и вопросительно таращась на Альена огромными голубыми глазами. Голова у него была непропорционально большая даже относительно массивного тела, волосы — светлые, жёсткие и вечно грязные, как солома. Альена забавляло подыскивать в нём сходства с разными лесными существами, о которых ти'аргские крестьянки рассказывают страшные сказки.

— Привет, Соуш. Ты принёс то, что нужно?

Слуга ткнул толстым пальцем сначала в одну, а потом в другую фляжки, прикреплённые к поясу; в одной руке у него был зажат остро заточенный колышек. Альен кивнул.

— Тогда пошли. Сегодня мы припозднились.

Сохраняя вынужденное безмолвие (а может, и не такое уж вынужденное — мычал он редко и с явной неохотой), Соуш развернулся и затопал прочь по тропе. Прежде чем последовать за ним, Альен прошёлся оценивающим взглядом по своему жилищу.

Домик-на-Дубе — так прозвали его местные; лет пятьдесят назад его выстроил местный лесничий — судя по всему, редкостный чудак. Он умер глубоким стариком незадолго до переезда Альена. Название прекрасно отражало суть: маленькая изба действительно покоилась меж ветвей старого исполинского дуба, так что в узкие окошки лезла листва, а дымовая труба нелепо торчала над кроной. Спуститься можно было по верёвочной лесенке — или по самому стволу, если уж слишком захочется острых ощущений. Альен иногда спрыгивал вниз и просто так, благо высота была небольшая. Но не ночью, конечно: мощные дубовые корни кое-где приподнимали почву на целый локоть, и переломать кости, споткнувшись о них, было очень легко. Надо полагать, лесничий видел в таком доме прежде всего защиту от волков, Альену же для его опытов было необходимо полное уединение. К тому же ему просто нравилось чувствовать, что под ногами нет твёрдой земли, а вокруг — равнодушных каменных стен. Нравились ему даже ласточки, по весне вившие гнёзда под крышей, и насекомые, вечно шуршавшие под дощатым полом.

Все магические заслоны и скрепы — невидимые обычному глазу, а для Альена мерцающие в лесном полумраке — были на месте. Отлично. Значит, можно отправляться.

Альен и Соуш двинулись к выходу из леска — к месту, где тропа расширялась, переходя в заброшенную дорогу. За разросшимися кустами и папоротником был спуск с небольшого холма, и дорога ныряла с него, уходя вдаль по Волчьей Пустоши — безлюдной и плоской, словно блюдо; уже отсюда Альен мог разглядеть место, куда собирался.

Путь был недалёк, но он торопился: слишком уж не хотел кого-нибудь ненароком встретить. Вскоре он заметил, что даже Соуш с трудом поспевает за ним, и с досадой пошёл медленнее. Небо над головой наливалось тяжёлой серостью, и становилось душно; Альен ощутил дурноту и понял, что вчера переборщил со снадобьями. Они помогали забыться — а значит, для него были незаменимы — но дозировку, конечно, надо рассчитывать тщательнее...

Кладбище бедняков находилось вдалеке от поселений Волчьей Пустоши, что было вполне логично: во всех уголках мира Альен встречал у людей одинаковый брезгливый страх перед смертью. Все они стремились отодвинуть её от себя, притворялись, что она к ним не относится. Когда-то он и сам поступал так же — до того, как слишком многое изменилось...

Плоские, грубо обтёсанные камни торчали из сухой, заросшей бурьяном земли вперемешку с деревянными чурбаками. Альен толкнул калитку в частоколе и привычным движением раздвинул траву, которая кое-где доходила ему до пояса. И не оборачиваясь, он знал, что Соуш идёт за ним след в след.

В тишине раздался пронзительный крик, и что-то маленькое, полосатое метнулось ему под ноги; Альен отшатнулся, но сразу понял, что задел ногой задремавшую бродячую кошку. Их тут было множество — и, пожалуй, они, да ещё хищные птицы, составляли большую часть посетителей кладбища. Следы хоть какого-то ухода виднелись лишь на нескольких могилах — статуэтки четырёх богов, мисочки с подношениями покойным, засохшие полевые цветы — и в основном это были, разумеется, более или менее свежие захоронения. Ещё бы: могила крестьянина из Пустоши — не родовой склеп лорда, за которым будут следить поколения слуг. От гроба, сколоченного из подгнивших досок, скоро ничего не останется, и даже имя, вырезанное единственным грамотеем в округе, через пару лет нельзя будет прочесть.

Альену всегда казался нелогичным ти'аргский обычай хоронить мёртвых: в Дорелии, в Альсунге, даже в Кезорре тела по традиции предавали огню. Возможно, это было связано с особым почитанием Дарекры — богини земли и ночного мрака — по сравнению с огненным Шейизом. Впрочем, он никогда не занимался вплотную местными поверьями. Мелдон, например, в детстве обожал играть со слугами и крестьянскими детьми, отличались этим и другие братья Альена — но только не он сам. Не видел он в них ничего, кроме немытых шей, грязи под ногтями и раздражающей тупости.

Соуш отвлёк его от сумбурных мыслей, многозначительно замычав. Альен и не заметил, что они на месте: ноги сами принесли его, куда нужно.

Эта могила, совсем на отшибе, появилась недавно, но надгробную надпись уже изрядно подточили жуки. Пока за ней следили: чьи-то заботливые руки оставили на земле ломоть хлеба, лишь слегка тронутого плесенью, и дешёвый медный медальон. Альен присел на корточки и потянул шнурок кончиками пальцев; на медальоне было, естественно, примитивное изображение Дарекры — горбатой старухи с большим животом, в каждой руке у которой лежало по булыжнику. Он скептически хмыкнул: простонародье любит такие вещицы, хотя на ярмарках в Пустоши медальоны с красавицей Льер явно пользуются большим спросом...

Альен поднялся, отряхиваясь, и кивнул Соушу. Он сознательно не стал вчитываться в имя покойного; годами выработанное чутьё подсказало ему, что это пожилой мужчина, ушедший своей смертью, без насилия и, скорее всего, без долгих страданий. Этого было более чем достаточно. Во время первых опытов Альен невольно вникал в подробности жизни тех, кто лежал здесь, — а потом не мог спать по ночам.

Соуш знал, что делать. Он откупорил одну из фляжек, и струйка багряной ароматной жидкости облила свежевскопанную землю. Это было вино. Альен забрал вторую флягу — с козьей жертвенной кровью — и закрыл глаза, опрокидывая её над могилой.

Волна пьянящей тёмной силы ударила его в грудь, прошлась жаром по нервам. Он опустился на колени, скользя над землёй ладонью, улавливая её неслышный гул. Он знал, что там, внизу, под пластами почвы, останки крестьянина содрогнулись, влекомые чем-то более могучим и страшным, чем жизнь. То же самое неназывамое нечто тащило вниз его самого, тянуло к земле — к костям, корням, вечному холоду. Альену не надо было поднимать голову, чтобы ощутить, как сбиваются в стадо толстобокие тучи.

В его протянутую ладонь лёг белый колышек: Соуш дождался нужного момента, и Альен удовлетворённо отметил, что на этот раз его рука совсем не дрожит. Он воткнул колышек в то место, где вино и кровь слились в одну тёмную лужицу, и почувствовал связь, разорвать которую не сумело бы ничто в мире. Альен встал, зная: где бы он ни был теперь — эта могила притянет его назад, и так будет, пока он не исполнит задуманное.

— Можешь идти, Соуш, — сказал он, спокойно глядя на побледневшего здоровяка. — Мы вернёмся сюда ночью.

* * *

Ещё будучи шагов за сорок от Домика-на-Дубе, Альен понял: что-то не так. Внешне всё осталось по-прежнему: стояла тишь, и серое небо проглядывало в холодной пустоте между ветвями. Но разум Альена был переполнен магией, а по венам бежали дурманящие снадобья, так что каждый оттенок и шорох воспринимался болезненно чётко. Он замер и потянул носом воздух. Незнакомый слабый запах — смесь дыма от костра, дешёвого мыла и почему-то старой бумаги. Вон там, у корней — потоптанный гриб, а с валуна у тропы кто-то спугнул ящерицу... Что ж, незваные гости.

Альен совершенно не чувствовал страха — скорее удивление и интерес. "Чернокнижник из леса", "упырь", "колдун", да и просто "чокнутый" — как его только не величали честные жители Волчьей Пустоши; он уже несколько лет не мог представить, что кто-нибудь из них вот так запросто залезет к нему в дом. Хоть какое-то разнообразие в жизни.

Стараясь ступать неслышно, Альен вскарабкался наверх; дверь была приоткрыта, и он боком протиснулся внутрь, задерживая дыхание...

— Здравствуй, старина, — донеслось из комнатушки на чистом языке Отражений. — А я-то надеялся тебя застать.

Альен вздрогнул, ощутив укол боли в груди — неприятной и нудной, похожей на зубную. Голос был знаком ему — и это обнадёживало, — но напомнил слишком о многом... Тихо и сдержанно — именно так говорит прошлое.

— Нитлот... — он вошёл, оказавшись в пятне света из открытого окошка. Гость поднялся из-за стола ему навстречу, неуверенно улыбаясь — улыбка у него всегда была немного жалкая, это Альен хорошо помнил. Серые глаза навыкате, большая, наголо обритая голова на тонкой шее, оттопыренные полупрозрачные уши — не узнать Нитлота было трудно: своей неприглядной внешностью он выделялся даже среди Отражений, которые и в общем не славятся яркой красотой. Довершали картину желтовато-бледная кожа, тщедушное тело книжника в засаленном коричневом балахоне и обкусанные ногти на костистых пальцах. Нитлот странно и чужеродно выглядел тут, возле вещей Альена, его постели, его книг, записей, очага с котелком... Альен напомнил себе, что должен бы обрадоваться, но не почувствовал ничего, кроме обречённой досады, как внутри кошмарного сна.

— Альен, — Нитлот нерешительно шагнул к нему. — Прости, что я ворвался без приглашения. Было открыто.

— Открыто?.. — Альен приподнял бровь, и гость виновато хихикнул.

— Ну да, защита... Очень крепкие заклятия, ты молодец. Я снял их, не обессудь. У меня было долгое и неприятное путешествие, а ты мог не возвращаться и несколько дней...

— Всё в порядке, — опомнился Альен, внезапно устыдившись такого явного не-гостеприимства. — Садись, конечно. Ты, наверное, голоден? Как ты нашёл меня?

— О, пустяки, — Нитлот снова опустился на стул, проведя рукой по лбу — он и вправду был измождён. Альен заметил на столе покусанный ломоть хлеба и кружку молока. — Нашёл тут у тебя, прости ещё раз... Я несколько дней не ел, какое-то помрачнение нашло, как увидел...

Альен молча снял с полки кувшин и наполнил кружку до краёв, а потом засуетился — подставил под хлеб одну из двух в Домике деревянных мисок, предварительно смахнув с неё пыль, вытряхнул из мешка оставшиеся яблоки и полголовы сыра, бросился отмывать в кадке морковь... Продукты, кроме добытых в лесу им самим, в основном приносил из деревни Соуш (не бесплатно, разумеется), и сейчас они как раз были на исходе. Альен хлопнул себя по лбу, злясь на вечную забывчивость: в леднике ведь дожидалась недавно убитая и даже ощипанная куропатка. Увидев её, Нилот издал ликующий возглас, и его блёклые глазки алчно заблестели. Альен не выдержал и усмехнулся.