В части второй Фернандо перечисляет авторов, чьи сочинения убедили Колумба в небольших размерах этой части океана и легкости ее преодоления. Он упоминает высказывания Аристотеля, Сенеки и Плиния о том, что от Кадиса до Индии можно дойти в несколько дней, и Страбона — о том, что океан окружает землю, омывая с востока берега Индии, а с запада берега Испании и Мавритании, так что расстояние между теми и другими можно преодолеть без труда, держась одной и той же параллели.
В подтверждение мысли, что Азия, или, как он постоянно называет ее, Индия, выступает далеко на восток и занимает большую часть неисследованного пространства, он ссылается на Марко Поло и Джона Мандевиля. Эти путешественники проникли в тринадцатом и четырнадцатом столетиях в отдаленные области Азии, много дальше стран, известных Птолемею; их сообщения о протяженности этого материка на восток немало способствовали утверждению Колумба во мнении, что непродолжительное плаванье на запад приведет его к азиатскому берегу либо же к обширным и богатым островам, находящимся поблизости от него. Сведения о Марко Поло он почерпнул, вероятно, у Паоло Тосканелли, знаменитого флорентийского ученого, с которым Колумб переписывался в 1474 году и который переслал ему копию письма, написанного им ранее к Фернану Мартиншу, ученому канонику из Лиссабона. В этом письме он утверждает возможность достижения Индии западным путем; расстояние до нее составляет, как он считает, не более четырех тысяч миль по прямой линии от Лиссабона до страны Манджи, поблизости от Катая на северном побережье Китая. Он приводит пространное описание этой страны, извлеченное им из книги Марко Поло, и добавляет, что на этом пути лежат острова Антилия и Сипанго, расстояние между которыми не превышает двухсот двадцати пяти лиг, а сами они чрезвычайно богаты и имеют удобные гавани для причаливания кораблей и пополнения продовольственных запасов.
Под третьим номером в своей записке Фернандо перечисляет разнообразные предметы, принесенные морем в разное время к берегам известных в то время земель и свидетельствующие о существовании земли на западе. Любопытно наблюдать за тем, как Колумб, страстно увлекшись своей идеей, готовно ухватывается за любое подтверждающее ее известие, пусть неопределенное и малозначительное. Особенное внимание он проявлял, по-видимому, к разрозненным сведениям, которые можно было получить от старых моряков, участников недавних плаваний к африканским берегам, а также от обитателей новооткрытых островов, этих, так сказать, порубежных столбов географического наступления. Все такие сообщения тщательно фиксируются в его записях, чтобы занять место рядом с уже накопленными в его памяти фактами и мнениями.
Таков, к примеру, случай, о котором поведал ему Мартин Висенте, кормчий на службе у португальского короля. Отойдя от мыса Сан-Висенти на четыреста пятьдесят лиг в западном направлении, он подобрал в море кусок дерева со следами искусной обработки, произведенной явно не железным орудием. Поскольку ветры пригнали его с запада, он, должно быть, происходил с какой-то находившейся там неизвестной земли.
Упоминается здесь и Педру Корреа, свояк Колумба; на острове Порту-Санту он видел такой же кусок дерева, приплывший с той же стороны. Он также слышал от португальского короля об огромных тростниковых стеблях, принесенных течением с запада к одному из этих островов, и по их описанию Колумб решил, что это тот гигантский тростник, который, по словам Птолемея, произрастает в Индии.
Находим мы здесь также и рассказы жителей Азорских островов о стволах исполинских сосен не известной на островах породы, приплывавших к. их берегам, когда дули западные ветры, особенно же о телах двух людей, выброшенных на остров Флорес и не похожих ни на какой из известных народов.
С ними соседствует донесение некоего моряка из порта Св. Марии, утверждавшего, будто по пути к Ирландии он видел на западе землю, которую его сотоварищи сочли выступом берега Тартарии. Записаны и другие рассказы сходного характера, наряду с толками касательно островов Св. Брендана и Семи городов, которым, как мы уже отмечали, Колумб не особенно доверял.
Таковы вкратце первичные сведения, исходя из которых, согласно Фернандо, его отец, не раз переменив отношение к ним, пришел, наконец, к заключению о том, что в западной части океана существует неведомая земля, что она достижима, что она изобильна и, наконец, что она населена.
Некоторые из вышеприведенных фактов стали, очевидно, известны Колумбу уже после того, как он утвердился в своем убеждении, и лишь служили дополнительными доводами в его пользу. Тем не менее, любая подробность, проливающая свет на созревание идеи, приведшей к столь замечательному событию, вызывает великий интерес; цепочка приводимых здесь умозаключений, пусть и не безупречных по логичности, но извлеченных из бумаг самого Колумба, остается одним из наиболее ценных памятников в истории человеческой мысли.
При внимательном рассмотрении записки Фернандо мы видим, что главным для Колумба на пути к его подвигу был первый аргумент, а именно, что самые восточные области Азии из известных древним не могут отстоять от Азорских островов более, чем на треть земной окружности, что немалую долю остающегося пространства занимает пока неведомая часть Азии и что поскольку земля имеет меньшие размеры, нежели предполагалось, до азиатских берегов можно доплыть без особого труда, если двигаться на запад.
Любопытно то, насколько успеху великого начинания способствовали две счастливые ошибки: предположения о большой протяженности Азии на восток и о малости земного шара. Оба эти неверные предположения исходят от высокоученых и глубоких мыслителей, однако, не будь они высказаны, Колумб вряд ли решился бы на свое предприятие. Ныне самая мысль о достижении суши при движении прямо на запад представляется нам столь естественной, что оттого даже как бы тускнеет блеск первоначального замысла и умаляется дерзновенность его воплощения. Но ведь в те времена окружность земли была еще неизвестна, никто не мог сказать, сколь огромен океан и можно ли его пересечь, да и не были еще установлены законы земного тяготения, в силу которых шарообразность земли с очевидностью означала бы осуществимость кругосветного путешествия. Есть ли на западе суша и можно ли ее достигнуть — составляло неразрешимую загадку природы при умозрительном рассуждении, но, как нередко бывает, это уже ни у кого не вызывало сомнений, едва только загадка была действительно разрешена.
Сложившаяся у Колумба теория безраздельно овладела его сознанием и оказала влияние на его характер и поступки. Он никогда не выражал сомнения в ней или колебаний, но всегда говорил с такой уверенностью, будто собственными глазами уже созерцал землю обетованную. Никакое испытание, никакое препятствие не могло теперь отвратить его от стремления к поставленной цели. К его размышлениям примешивалось глубокое религиозное переживание, которое придавало им порой суеверную окраску, впрочем, благородную и возвышенную: себя он видел орудием в руке Божьей, избранным из всех людей для исполнения высокой цели; в Священном Писании он обнаружил, как он считал, предсказание о грядущем своем открытии, прежде еще символически предреченном пророками. Концы земли надлежало свести воедино, все народы, все языки, все страны — объединить под знаменем Спасителя. Таковым должно было стать победоносное завершение его миссии, миссии приведения отдаленных и неведомых пределов земли к единению с христианской Европой, миссии донесения света истинной веры до коснеющих во мраке языческих стран и собирания их бесчисленных народов под священной властью церкви.
Возвышенное его умонастроение придало величие его духу, благородство и достоинство — манерам. С монархами он беседовал почти как с равными. Взгляд его охватывал величественные, безграничные горизонты, он предлагал покорять царства, требования выдвигал подстать своим предложениям — огромные, и никогда, даже после продолжительного вынужденного ожидания, неоднократного крушения надежд, даже в тисках подлинной нужды, не отступался он от сумасбродных, как казалось многим, притязаний на выполнение своих вполне осуществимых замыслов.
Те, кто не понимал, каким образом такой пламенный и изощренный ум мог, отталкиваясь от зыбких предпосылок, прийти к столь неколебимому убеждению, искали этому иных объяснений. Когда блестящий исход предприятия Колумба подтвердил его правоту, появились попытки доказать, что он с самого начала располагал верными сведениями о землях, которые потом открыл. Рассказывали, в частности, побасенку о потерпевшем кораблекрушение моряке, будто бы умершем в его доме и оставившем вместо завещания документ с описанием земли на западе, к берегам которой его корабль пригнали противные ветры. В основе этой легенды, по утверждению Фернандо Колумба, лежит не что иное, как одна из распространенных историй о португальском капитане, которому на обратном пути из Гвинеи померещился где-то вблизи Мадейры остров Св. Брендана. Толки об этом какое-то время ходили в народе, постепенно изменяясь и превращаясь в рассказ, бросающий тень на триумф Колумба. В конце концов этот рассказ проник в печатные издания, и историки стали повторять его друг за другом с добавлением все новых, часто взаимоисключающих и невероятных подробностей.
Утверждали также, что предтечей Колумба был Мартин Бехайм, космограф, который будто бы случайно пристал к берегу Южной Америки во время африканской экспедиции, и что Колумб в своем путешествии пользовался картой или глобусом этого космографа, где были обозначены новооткрытые земли. Эта версия возникла из неверного толкования некоей рукописи на латинском языке и не подтверждена никакими документами, однако многие годы спустя она опять получила распространение и даже нашла сторонников, проявивших больше горячности, чем рассудительности. Ныне она полностью опровергнута и сдана в архив. Бехайм посетил не что иное, как побережье Африки по другую сторону экватора; глобус же его был построен хотя и в 1492 году, но в то время, когда Колумб уже отбыл в первое плаванье, и на нем нет и следа Нового Света, из чего следует, что о его существовании Бехайм ничего не знал.
Есть такой злокозненный бес — под личиной искателя истины он шныряет по дорогам, пройденным историей, ниспровергает ее памятники, порочит и оскверняет наиславнейшие ее святыни. Великие имена должны быть ограждены от поползновений мнимой учености. Для истории она злейший враг, ибо предназначение истории заключается более всего в указании примеров того, на какие свершения способны человеческий гений и благородная предприимчивость. По этой причине в предшествующих главах мы и приняли на себя труд проследить пути возникновения и развития у Колумба его замечательной идеи и показать, что она всецело принадлежит этому гениальному человеку, воспринявшему призыв века и впитавшему рассеянные крупицы знаний, которые пропадали втуне у его более заурядных современников.
Глава 5
Обращение Колумба к португальскому двору
Употребление астролябии в морском деле началось настолько вовремя, что в этом можно усмотреть перст Провидения. Благодаря ей намного легче стали сообщения по морям, а предприятие Колумба утратило ту рискованность, которая могла стать непреодолимым препятствием к его осуществлению. Как раз в это время и предложил Колумб свой проект королю Португалии.
Это первое его обращение, о котором имеется недвусмысленное и бесспорное письменное упоминание, хотя кое-кто утверждал, что еще раньше он сносился по этому поводу со своей родной Генуей. Португальское правительство необычайно щедро поощряло предприимчивость мореходов. Большинство тех, кто совершил открытия, назначались губернаторами открытых ими земель, хотя многие из них и были по происхождению иностранцами. Воодушевленный таким великодушием и явной заинтересованностью короля Жуана II в осуществлении морского похода в Индию, Колумб добился аудиенции у его величества. Он предложил в случае, если король даст ему корабли и людей, совершить плаванье в Индию более коротким и прямым путем, чем тот, который ищут португальцы. Он намеревался отправиться прямо на запад, через Атлантический океан. При этом он изложил свою гипотезу касательно протяженности Азии, живописуя также богатства острова Сипанго, которого предполагал достигнуть в первую очередь. Об этой аудиенции у нас имеется два сообщения, заметно отличающихся друг от друга; одно принадлежит сыну Колумба Фернандо, другое — португальскому историографу Жуану да Баррушу. Любопытно то, насколько разными глазами наблюдали одно и то же событие Фернандо, горячий сторонник отца, и холодный, возможно, предубежденный историк.
Согласно Фернандо, король выслушал его отца с большим вниманием, однако был не расположен к новым предприятиям такого рода, памятуя о затратах и трудах, которых потребовала все еще не завершенная разведка пути вдоль африканского побережья. Но отец подкрепил свое предложение такими блестящими доводами, что король не мог не дать согласия. Дело стало за условиями: Колумб, будучи человеком возвышенных и благородных чувств, выговаривал себе высокие и почетные титулы и награды, дабы, пишет Фернандо, он мог оставить после себя для семьи имя и состояние, достойные его деяний и заслуг.
Барруш, со своей стороны, объясняет неохотно данное королем согласие единственно назойливостью Колумба, в котором тот увидел, как пишет историк, человека тщеславного, кичливого и склонного к пышным фантазиям, вроде россказней об острове Сипанго. Впрочем, утверждение о суетных побуждениях Колумба в последующие годы было забыто; что же касается острова Сипанго, то король едва ли счел его небылицей, ибо, должно быть, охотно прислушивался к заносимым с Востока байкам, коль скоро снарядил миссию на поиски пресвитера Иоанна. Доводы Колумба, очевидно, оказали свое действие на короле: предложение генуэзца он передал на рассмотрение ученого собрания, ведавшего всею первооткрывательской деятельностью.
В это собрание входили два видных космографа, магистры Иосиф и Родриго, а также королевский профессор Диего Ортис де Касадилья — епископ Сеуты, человек, широко известный своей ученостью, кастилец по рождению, обычно называемый просто Касадильей, по имени своей родины. Ученые признали предложенный Колумбом проект дорогостоящим и необоснованным.
Тем не менее король, очевидно, не был удовлетворен. Как сообщает его историк Васконселес, он созвал свой совет, состоявший из прелатов и ученейших мужей королевства, и поставил перед ним вопрос одобрить ли новый путь поисковых экспедиций или придерживаться уже известных? Предложение Колумба было отвергнуто напрочь, да и вообще в совете, видимо, росла враждебность по отношению ко всей политике географических открытий.
Стоит, пожалуй, вкратце поведать читателю об обсуждении этого вопроса на заседании королевского совета. Васконселес излагает речь епископа Сеуты, в которой тот не только возражал против предложения Колумба, как лишенного оснований, но даже выступил против продолжения африканских экспедиций. Они, заявил он, отвлекают народ от дел, расточают богатства и истощают мощь государства, и без того ослабленного недавней войной и мором. В то время как силы расходуются на дальние и неприбыльные плаванья, дома сохраняется опасность вторжения действительного врага — короля Кастилии. Величие монархов, говорил он, зиждется не столько на протяженности их владений, сколько на мудром и умелом правлении, и продолжал: "Для Португалии было бы безрассудством пускаться в новые предприятия, не учитывая наличные средства. У короля есть достаточно небезвыгодных предложений, чтобы не браться за вздорные и несбыточные. Если он желает применить с пользою доблесть своего народа, то довольно и нынешней войны против мавров в Берберии, где каждая победа станет во благо, ибо будет способствовать ослаблению тех близких врагов, которые показали себя столь опасными, когда сила была на их стороне".
