И опять Пожарский 2

Показали чашки с блюдцами Рубенсу, как самому главному живописцу. Рубенс ошалел.

— Это из Китая? — не поверил голландец.

— Да, нет же, — повторил Пётр, — Это мы только что закончили. Вот тёплые ещё.

— Вы умеете делать фарфор? — глотал воздух живописец.

— Теперь умеем, — улыбнулся Пётр, — У нас пока только один цвет. Потом попробуем ещё бледно-зелёный, коричневый и красный. Ну и чёрный с серым сможем. Следующую партию голубым цветом дадим расписать вам. Придумывайте сюжет.

Рубенс со всеми своими учениками и подмастерьями, урвав одну чашку, и одно блюдце усвистал творить. Работа понятно не простая, нарисовать с помощью одного цвета. И он справился. Чашки и блюдца следующего набора были расписаны голландцами в виде заснеженного русского пейзажа. Умеют, ведь, если захотят.

Ну, теперь на очереди костяной фарфор.

Событие девятое

Питер Пауль Рубенс не понимал куда он попал. Это точно была не Европа. Ничего общего. А вот хуже или лучше? Началось с того, что в дом их впустили только после того, как они помылись в "бане". Варварство. В этой же бане были "прожарены" все их вещи. Встретивший их "управляющий" маркиза Пожарского Вацлав Крчмар сообщил, что дома для них ещё не построены, просто столько народа не ждали, и поселил их пока в доме самого Пожарского. А все эти бани и прожарки одежды нужны, чтобы убить всех вшей, тараканов и клопов.

Баню потом Рубенсу пришлось принимать еженедельно. Сейчас по прошествии почти трёх месяцев Рубенс не только привык, но и полюбил баню. После неё, так хорошо себя чувствуешь. Просто словно родился заново.

В доме маркиза три очень красивые турчанки накормили семейство Рубенсов восхитительными, наверное, восточными блюдами. Особенно Питеру понравились пельмени.

Маркиз приехал на следующий день. Он поселился у священника и только на второй день собрал самых пожилых из приехавших в Вершилово: самого Рубенса, Симона Стивена, ван Бодля, Симона Майра и Иоганна Кеплера.

— Вы все пожилые люди, — начал странный мальчишка, — и я хочу, чтобы вы пожили подольше. Думаю, многие за этим сюда и приехали. Поэтому к каждому из вас будет приставлен стрелец, который будет с вами заниматься.

Звучало совсем не страшно. А вот в действительности. Первым делом их отвели к двум колдуньям. Те осмотрели каждого и расспросили через переводчика о болячках. Потом бабки пошушукались и сказали стрельцам, кто из "немцев" когда должен подходить для лечения. Чем и отчего поили остальных, Рубенс не знал. Ему же сказали, что с печенью у него проблемы, и нужно меньше есть мяса, а больше моркови и свёклы. Две ведьмы сообщили стрельцу, чтобы тот приводил Питера Паульса три раза в день за полчаса до еды. И началось. Он выпивал отвар и уходил на обед, что продолжали готовить турчанки, но вкусных пельменей Рубенсу больше не давали. Отвары были и горькие и кислые и безвкусные. И так уже почти три месяца. А ещё стрелец заставлял Рубенса по утрам бегать. Художник возмутился и пошёл к Пожарскому. Тот вздохнул и сказал, что нужно потерпеть всего несколько недель, а потом великий живописец сам будет поднимать стрельца на пробежку. Для компенсации неудобств маркиз выделил Рубенсу одну из турчанок для другого надругательства на пожилым человеком. Девица заставила Рубенса раздеться, уселась на него сверху и стала мять и щипать ему спину. После этого она обтёрла его ледяной водой и растёрла до жжения в коже жёстким полотенцем.

Рубенс хотел идти к Пожарскому и прекратить это раз и навсегда, но через полчаса впервые за много лет почувствовал себя молодым и здоровым. Теперь, по прошествии трёх месяцев, художник чувствовал, что все его муки были не зря. Он словно помолодел на двадцать лет. И у него ничего не болело. Даже больной зуб бабки заговорили.

Их новый дом с Изабеллой был, конечно, меньше дома в Антверпене, но он был чрезвычайно тёплым, по нему не гуляли сквозняки, не гадили мыши по углам, не бегали тараканы, не будили по утрам сверчки. В доме не было блох, вшей и клопов. Это было чудо. Он даже забыл, куда забросил свою чесалку. Изабелла тоже сходила к бабкам и теперь пить "отвары" они ходили вместе. Бабки пришли и посмотреть детей. И им достались отвары и морковка.

Клара Серена была записана в школу вместе с другими детьми. На следующий год обещали взять и Альберта. На удивление девочка быстро осваивала русскую речь. Когда же выпал снег, всем детям в школе выдали "лыжи" и стали учить на них кататься. Теперь дочь Рубенс видел только вечером, когда на улице становилось темно. Прямо на глазах бледная болезненная девочка превратилась в пышущую здоровьем непоседу.

Непонятны были и цели Пожарского по отношению к самому Рубенсу.

— Дорогой метр, — сказал тогда маркиз, — Пишите, что хотите, любую вашу картину я куплю, только иногда, когда я попрошу помочь, не отказывайте, пожалуйста.

Первый раз Пожарский за помощью обратился вместе с самым известным ювелиром мира. Ведь он изобрёл перьевую ручку. Лукаш Донич принёс плохо нарисованный эскиз серёжек и попросил его доработать, а так же в этом стиле разработать эскизы кулона, двух колец, браслета и тикки (это такая подвесочка на лоб). Рубенс хотел поворчать, но вспомнил своё обещание и принялся за работу. И тут их увидела Изабелла.

— Это мне! — завизжала жена от восторга и бросилась Рубенсу на шею, — Это самые красивые украшения, что я видела в жизни. Питер ты великий художник.

Рубенс ушёл в другую комнату и заплакал. Он великий художник не потому, какие картины написал, а потому, что доделал работу Донича или Пожарского. Хотя Изабелла была права. В Европе до такого никто не додумался. Как и до перьевой ручки, как и до чернильницы непроливайки, как и до восхитительного масла, что принесли им недавно в интересно расписанных горшках. В Европе ничего не умели из того, что делали в Вершилово. Здесь обычные крестьяне творили чудеса. Одни валенки чего стоят. Это шедевр обувной мысли, и тепло и красиво. Он сам забросил сапоги и ходил только в валенках. Пришлось быстро дорисовать эскизы и идти к ювелиру.

— Мне нужен такой комплект для жены, — Рубенс объяснил Лукашу ситуацию.

— Что ж, где два, там и три, — засмеялся Донич, — Моя жена тоже уже увидела наброски. Теперь не отвертеться. Какого цвета должны быть камни.

— У Изабеллы карие глаза, думаю, с вот этим жёлтым камнем подойдут лучше всего. Сколько это будет стоить? — поинтересовался художник предчувствуя огромные траты.

— По себестоимости двести рублей, цитрин довольно редкий камень, — чуть подумав, сообщил ювелир.

— По себестоимости, но вы ведь работать будете. Бесплатно, что ли? — удивился не привыкший к Вершиловским реалиям Рубенс.

— Дорогой Питер. Деньги у нас в Вершилово ничего не стоят. Здесь они не нужны. Тем более только на ручках я заработал двести тысяч золотых дукатов, — снисходительно улыбнулся Донич, — А вы подумайте на досуге, и может быть, придумаете в этом же стиле серьги и для дочери.

Рубенс ушёл выбитый из колеи в очередной раз. Как это не нужны деньги?

Второй раз маркиз потревожил художника вместе с местным иконописцем Иоакимом Прилукиным. Рубенс видел его иконы в храме и наброски к мозаике на строящемся храме. Этот художник писал совсем в другой манере. Но его Богоматерь была чудом. А эти непонятные зверушки, что писали его помощники. В Европе так рисовать животных тоже не умели. Они были очеловечены. Белочки улыбались или злились, даже птицы выражали эмоции. Рубенс долго разглядывал горшки с маслом, что принесли им (кстати, совершенно бесплатно) пытаясь постичь загадку этого мастера. Нет. Он так не может. Сейчас ему предложили расписать поднос волшебными цветами. Цветы должны быть похожи на цветы, но быть красивее, пышнее. И лепесток должен быть выполнен одним мазком кисти. Ему принесли образец и попросили сделать несколько разных и сделать лучше. Ведь он великий Рубенс.

Питер попробовал и не смог. Он пригласил всех учеников и подмастерий и две недели все бились с этими цветами. Решил проблему один из учеников, самый молодой, Якобс де Йонг. Его поднос на самом деле был не хуже принесённого. Теперь все учились у самого младшего. Через две недели Пожарский получил десять раскрашенных подносов. От каждого голландца по одному. Они убили две с лишним недели, но Рубенс не жалел этого времени. Он освоил новый способ письма. И этот способ впечатлял. Нужно будет попробовать так написать картину, например Клару Серену на лугу таких цветов.

И вот недавно его "потревожили" в третий раз. Этот раз он запомнил на всю жизнь и все его ученики тоже. Этот маркиз научился делать фарфор лучше китайского. Над этой загадкой бились в Европе все и ничего не смогли. А в Вершилово мальчишка не просто повторил, а на голову превзошёл китайцев. Фарфор был тоньше и звонче, а голубая роспись просто сводила с ума. Как это сделано. Ведь роспись была внутри фарфора, а не нарисована сверху, как у китайцев. Опять чудо.

Пожарский предложил голландцам подумать и нарисовать картинки на блюдцах и чашках в одном голубом цвете. Конечно, в первую очередь просились на фарфор цветы, как и на предоставленных образцах. Снейдерс предложил нарисовать зимний пейзаж. Конечно же, голубой снег, обрадовался Питер. И они предоставили через пару дней Пожарскому шедевры монохромной живописи. Кое-что и голландцы умеют.

Событие десятое

Воевода Казани князь Владимир Тимофеевич Долгоруков получил с царёвым гонцом царскую грамотку и небольшой сундучок. В царской грамоте было предписание боярину, по приезду нового воеводы Одоевского Ивана Никитича Меньшого в Казань, отбыть в Москву. Ну что ж, он добросовестно пробыл на воеводстве в Казани три года. Усмирил татар и черемисов, укрепил городскую стену, навёл порядок в самом городе. Есть чем гордиться. В Москве получит новое назначение, может во Владимир или Нижний Новгород, а то и в саму Москву. Чай не последний по родовитости.

Сундучок был от княжича Петра Дмитриевича Пожарского. Он был искусным мастером вырезан из дерева и сам по себе уже был подарком. Внутри было письмецо от княжича, в котором он поздравлял всё семейство Долгоруких с Рождеством Христовым и шесть коробочек, пять маленьких и одна побольше.

Пока Владимир Тимофеевич распаковывал сундучок, да читал поздравление от Пожарского, в горницу набились все его девки. Ишь любопытство их съедает, что же за подарки такие прислал "Петенька". Перекрестясь, князь достал одну коробочку. Это тоже был сундучок, только крохотный и весь покрытый тончайшей резьбой с райскими птицами и цветами. На крышке сундучка было вырезано слово "князь". Долгоруков открыл крышечку и ахнул. Там лежал, переливаясь большим гранёным рубином массивный золотой перстень.

— Ай, красота, какая, — пискнула младшая дочь Фетиньюшка, заглядывая князю через плечо, — Давай же доставай следующую.

— Цыц, — незлобно приструнил дочерей Владимир Тимофеевич и надел перстень на палец. И впрямь красота. Такой жуковицы и нет ни у кого. Явно заморская работа, наши-то ювелиры так с камнем работать не могут.

— Батюшка, ну доставай следующую шкатулочку, — это опять младшенькая, знает, что не будет ей за это ничего, балуют её родители.

Вздохнув, что отрывают его от любования собственным пальцем, князь достал следующую коробочку, "княгиня Марфа Васильевна" было вырезано на крышке. Князь хотел было открыть коробочку сам, но передумал, пусть ладушка сама откроет, порадуется. Княгиня приняла шкатулочку, перекрестилась и открыла крышку. Там лежали невиданной красоты серьги с такими же кровавыми рубинами, только поменьше. К розеточке, в которой был закреплён рубин (яхонт червлёный), был хитрым способом прикреплён золотой листочек, покрашенный с одной стороны такой же алой краской с более светлыми прожилками, и покрытый блестящим лаком. Вместо обычных дужек серьги закреплялись с помощью хитрого замочка, который удалось застегнуть только с помощью непоседы Фетиньюшки. Понятно, почему в серьгах были яхонты, такие же, как и камень в перстне у князя. В таких серьгах можно только с мужем в церковь ходить, да и то боязно. Немереной цены вещь.

— Ой, матушка, ты теперь самая красивая боярыня на Москве будешь, — всплеснула руками Елена.

— Батюшка, доставай следующий сундучок, — не терпелось младшенькой.

Князь осмотрел оставшиеся шкатулочки и вытянул ту, на которой было написано "княжна Фетинья".

— Держи, егоза! — протянул воевода последышу.

В сундучке были тоже серьги. Только камень был жёлтый, и листочки выкрашены в жёлтый же цвет. Визгов было. Еле утихомирили девочку.

— Батюшка, а мне есть? — теперь Елене не терпится.

Владимир Тимофеевич перебрал оставшиеся шкатулочки и вытащил с надписью "княжна Елена". Всё повторилось с точностью до одного визга, вся разница, что камни были яхонтами лазоревыми и листочки покрашены в голубой цвет. Красота.

Марфе достался сундучок с серёжками со светло-фиолетовыми камнями аметистами (варениками). Последнюю шкатулочку с надписью "княжна Мария Владимировна" князь доставал с опаской. Слишком она была большая. Это не могло быть случайностью. У Петра Дмитриевича всё было продумано. Там были не только серёжки. Этот сундучок воевода не передал как предыдущие, закрытым, дочери, а сам приоткрыл крышку и тут же захлопнул. Боярина прошиб пот.

— Марфа, Елена и ты Фетюньюшка, идите-ка на свою половину, — наконец отдышавшись, смог проговорить князь.

— Батюшка, а что же Марьюшке Петенька подарил? — опешила Елена.

— Сейчас вы проказницы уйдёте и посмотрим.

Надутые и обиженные младшие дочери вышли из горницы, батюшке перечить не посмели.

Когда дочери прикрыли за собой дверь, боярин встал, подошёл к двери проверил, не подслушивают ли за дверью. Девки там и оказались.

— Я вот вам, — свёл брови воевода.

Он посмотрел вслед убегающим дочерям, закрыл дверь поплотнее и прошёл к столу.

— Ну, открывай "княжна Мария Владимировна", — прочёл надпись на шкатулке Долгорукий и подвинул её дочери.

Крышечка отворилась, и три пары глаз уставились на содержимое. Только через пару минут Мария пришла в себя и стала доставать из шкатулки содержимое, раскладывая перед собой на столе. Сначала появились серьги, такие же, как и остальные только камень был зелёный изумруд (смарагд) и листочки соответственно зелёные. Потом рядом легло два кольца одно побольше, другое поменьше (на мизинчик) изготовленные мастером в том же стиле, что и серьги. Дальше был кулон на золотой цепочке. Потом браслет на руку. Все украшения были со смарагдами и зелёными листочками. И наконец, похожая на серёжку вещица, только на золотой тонкой цепочке. Князь заглянул в шкатулочку и достал небольшой листочек бумаги.

— Это тика, — прочитал он, — цепочка закрепляется в волосах на проборе, а сама тика висит на челе.

Долгоруков подвинул все украшения дочери и скомандовал:

— Надевай.

Это заняло приличное количество времени. Мария стояла бледная и просто сверкала вся изумрудами.

— Прямо ведь в цвет глаз угадал Петенька, — охнула княгиня, оглядывая полностью снаряжённую дочь.

— Петенька, — не понятно, зачем произнёс боярин и вздохнул.