Тетрадь 66

Эркин ждал её за столом, в чашках чай, на столе конфеты. Женя улыбнулась ему.

— Ну вот, ещё по чашечке, и возьмёмся за вещи.

— Да, — кивнул он и чуть смущённо улыбнулся. — Знаешь, я никак не могу поверить, что... Ну, что вчера всё было на самом деле. Так красиво стало.

Женя счастливо улыбнулась.

— Конечно. А когда ещё всю мебель купим и расставим. Я думаю, нам надо обставить кухню, Алискину комнату и спальню. А остальное позже.

— Хорошо, — кивнул Эркин. — Сюда ещё шкаф, да?

— И не один, — рассмеялась Женя. — Купим сразу несколько, гарнитуром, и закажем у Филиппыча стол под стулья. Помнишь, он говорил?

— Помню. Тогда надо завтра заказать, его ж месяц делать будут. Я тогда завтра до работы зайду и договорюсь.

— Хорошо. А этот...

— Продадим? — подхватил Эркин. — Можно. Можно. Или поставим в дальнюю комнату и покрасим.

— Тогда... тогда его, может, Алисе под игрушки, — неуверенно предложил Эркин. — Ну, под кукольную комнату.

— Ой, ну, конечно! — обрадовалась Женя. — У меня это даже из головы вылетело, правильно. Значит, в кухню шкафы, буфет для посуды и стол. Решили.

— А остальное потом решим, — встал Эркин. — Нехорошо, что у нас все вещи на полу навалом, правда?

— Да, — вскочила Женя. — Потом договорим.

Она быстро убрала со стола, протёрла его и накрыла скатертью, поправила стулья.

— Вот так, правда, красиво?

Эркин кивнул.

— И давай занавески задёрнем, темнеет уже.

Эркин дёрнулся, но Женя успела раньше. В кухне сразу стало сумрачно, но уютно. Эркин щёлкнул выключателем и, сощурившись, посмотрел на плафон под потолком.

— Женя, а там... эти, ну...

— Бабочки, — пришла она на помощь.

— Да, — обрадовался он и повторил по слогам: — Ба-боч-ки. Очень красиво, Женя. И занавески...

— Ты их только сейчас рассмотрел? — рассмеялась Женя, любуясь россыпью колосьев и полевых цветов на занавесках.

— Здесь они ещё лучше, — убеждённо ответил Эркин.

Женя порывисто поцеловала его в щёку. У него дрогнули губы в ответном поцелуе, но он тут же покраснел и отвёл глаза. Женя удивлённо посмотрела на него.

— Ну что, пойдём в кладовку?

— Да, — тряхнул он головой, отбрасывая со лба прядь. — Пошли, конечно.

Женя погасила свет в кухне и зажгла в прихожей и кладовке, а потом и в спальне. И началась суета: бегали взад-вперёд, раскладывая и развешивая... Пока в спальне не остались только постель на полу, будильник на окне и табуретка для вещей, а у Алисы — постель, игрушки и тоже табуретка. На вешалке в прихожей Женя оставила его полушубок, своё пальто и шубку Алисы, а всё остальное отнесла в кладовку.

— И чтоб больше ты этот ужас не надевал! — потребовала она от Эркина.

Попробовал он возразить.

— А ты что, с головой в бак залезаешь? — ядовито поинтересовалась Женя.

— Ладно, — вздохнул Эркин, сворачивая и засовывая рабскую куртку в дальний угол. — Я в ней на подёнку ходить буду.

Женя не стала спорить, но её молчание было неодобрительным. К куртке Эркин заложил и свои сапоги. А рабские штаны рядом с верстаком, чтобы долго не искать.

— А они тебе зачем? — поинтересовалась Женя. — Выкинуть надо.

— Полы мыть и натирать, красить ещё...

— Ну, ладно, — вынужденно согласилась Женя и, помедлив, решительно сказала: — Ладно, оставим их для грязной работы, а там что-нибудь придумаем.

Эркин посмотрел на Женю и решил не спрашивать. Они закончили раскладывать вещи, и Женя пошла звать Алису. Эркин оглядел ярко освещённую кладовку. Да, здорово получилось. Сам бы он и половины не смог бы не то, что сделать, а придумать. И полки, и ящики, и как шкаф только без дверец, и верстак, и ещё стол, общий свет, а над верстаком и столом отдельные лампы. Да, для них тоже нужны абажуры, чисто белые матовые колпаки, видел такие в магазине и, как их приспособить, теперь знает. Он погасил свет и вышел из кладовки. А на гвоздь её теперь закрывать не надо, на двери удобная и красивая защёлка. И даже если Алиса войдёт, то ничего страшного не случится. Да, сам бы он ничего этого не смог.

Женя в ванной умывала Алису.

— Эркин, разогрей чай. И картошку. Хорошо?

— Ноу проблем! — весело откликнулся он по-английски.

Эркин зажёг газ под картошкой и чайником. Посуды им надарили... в шкафчик не влезает.

Алиса влетела в кухню с радостным воплем:

— Эрик! Я всех-всех осалила! И Димку тоже!

Эркин, улыбаясь, слушал её рассказ. Он уже знал, что Зина почти каждый вечер приводила Дима с Катей на их этаж поиграть: в башне ведь особо не разгуляешься. И, вспомнив Зину, её счастливое лицо, лучащееся особой женской радостью, на мгновение нахмурился. Но тут же пересилил себя, улыбнулся. В конце концов, никто не виноват. Кроме него.

Вошла Женя, быстро накрыла на стол, и они сели ужинать. Как всегда. И говорили о завтрашнем дне. Тоже как всегда. Что Эркину во вторую смену, и он с утра заново натрёт полы по всей квартире, а перед работой зайдёт к Филиппычу и закжет стол на кухню. А Женя после работы заглянет в мебельный, посмотрит, что там и почём. Обед... Ну, он приготовит, и они с Алисой пообедают.

Алиса внимательно посмотрела на Эркина и углубилась в размышления, из которых её выдернула мама предложением отправиться в постель.

Пока Женя укладывала Алису, Эркин приготовил вторую чашку чая. Потом Женя его позвала для обязательного поцелуя на ночь, и на кухню они вернулись вместе.

— Уф! — вздохнула Женя. — Уложили. Уже сделал? Вот спасибо.

Эркин улыбнулся.

— Долго ли умеючи.

Женя села к столу, с наслаждением отпила.

— Ну вот. Теперь... теперь давай займёмся деньгами.

— Я сейчас принесу, — встал Эркин.

— И сумочку мою принеси, ладно? — крикнула ему в спину Женя.

Джексонвилльская шкатулка для денег стояла на окне в спальне, а свёрток с ссудой Эркин вчера засунул под плиту — ему сказали, что её двигать и вообще трогать не будут — а сегодня переложил в кладовку. Говоря с Тимом о тайниках, Эркин по привычке и на всякий случай соврал. Два тайника он заложил. Один в ванной — вчера его никто не нашёл и даже Тим не заметил — а в кладовке он сделал сегодня и переложил деньги туда. Он захватил в прихожей сумочку Жени и вместе со свёртком и шкатулкой принёс в кухню, положил на стол и сел на своё место.

— Вот. А ещё у меня в кармане мелочь и в бумажнике... Принести?

— Не дури, — отмахнулась Женя, доставая из сумочки ручку и маленькую тетрадку.

— Вот, смотри, Эркин, — Женя вырвала листочек и стала выписывать цифры. — В день два рубля нам на обед, четыре недели по пять рабочих дней, двадцать дней, да на два, это сорок рублей. На домашнюю еду три рубля в день, в принципе, мы укладываемся, или нет, возьмём по четыре, на тридцать дней — это сто двадцать рублей, и всего на еду сто шестьдесят. Успеваешь следить, Эркин? — он кивнул. — А зарплата у нас, мы договор трудовой подписывали, помнишь, так там указано, и вот вместе у нас двести семьдесят. Сто десять рублей нам остаётся на квартплату, свет и всё остальное. Десятку в месяц на всякую хозяйственную мелочь надо. Остаётся... Я расчётную книжку посмотрела, вполне терпимо, а свет по счётчику, посмотрим, но тоже я думаю, потянем вполне. И все говорят, что платежи божеские, даже остаётся сколько-то. Так что ссуду можно тратить только на мебель.

— Понятно, — кивнул Эркин. — Две тысячи мы уже потратили, так?

— Да, можно их не считать. Теперь давай мебель.

Женя отчеркнула исписанную часть листа и стала выписывать столбиком кухня, Алиса, спальня. Эркин, отодвинув, чтобы не мешала, чашку с остывающим чаем, внимательно следил за цифрами и буквами, появляющимися на белом листке. Великая тайна письма всегда привлекала его. Когда-нибудь, позже, он напомнит Жене, что она обещала научить его читать. А может, и писать. Обидно ведь признаваться, что ты неграмотный. Здесь не смотрят, цветной ты или нет, а объяснять каждому, отчего да почему он ни читать, ни писать не умеет...

— Ты не слушаешь меня, Эркин?

— Нет, Женя, что ты, — тряхнул он головой. — Слушаю, конечно. Я вот о чём подумал. Может, и на кухню шкаф тоже, как стол, сделать? Филиппыч, правда, не говорил про шкаф. Я спрошу тогда завтра.

— Конечно, спроси, — кивнула Женя. — Будет очень даже хорошо. А нет, не расстраивайся, подберём. И шкафчик для ванной посмотри. Да, — Женя зачем-то разгладила свой листок, хотя он совсем не был мятым, — как тебе понравилась кровать, ну, что мы сегодня у Тима видели?

Эркин неопределённо повёл плечами. Как на это ответить, он не знал. Кровать как кровать. Жене нужно, чтобы ему понравилось или нет? Непонятно. А не знаешь, как отвечать, молчи. Это он ещё мальцом усвоил.

Женя ещё раз разгладила лист и встала.

— Поздно уже. Пора спать.

— Да, — вскочил на ноги Эркин.

Он почувствовал, что Женя осталась недовольной, но не понимал, чем, и потому не знал, как поправить дело. А вечерний порядок дел шёл своим чередом. Эркин унёс свёрток с ссудой и шкатулку с расхожими деньгами на их места и ушёл в душ, а Женя стал убирать со стола и готовить всё на завтра.

В душе Эркин сообразил, что сегодня ему не в чем добираться от ванной до спальни. Рабские штаны остались в кладовке, а... а ладно, натянет джинсы на голое тело и дойдёт. Тоже мне, проблема...! Вот Женя чем-то расстроена — вот это плохо. И что делать, не знаешь. Раньше... раньше было проще. Эркин вздохнул. Выключил воду и раздвинул занавес. Настоящий, непромокаемый, из специальной узорчатой плёнки, что и просвечивает, и ничего снаружи не разглядишь. Повозились, конечно, но зато теперь, теперь совсем хорошо. Он вытерся, натянул на голое тело джинсы, а трусы он кинул в ящик для грязного белья ещё когда раздевался. Расправил на сушке полотенце. Вчера так устал, что, когда все ушли, то он наскоро кое-как обмылся и рухнул, ничего не соображая. А сегодня... он опять трусил. Да нет, не страх это, конечно, но... но он сам не понимает, что с ним. Эркин оглядел ванную, убедившись, что всё в порядке и вышел.

— Эркин, — окликнула его Женя из кухни.

— Да, я здесь, — готовно отозвался он.

— Иди, ложись, я сейчас.

— Да, Женя.

Он вошёл в спальню. Женя уже задёрнула шторы. Синие с белым. И плотные, не просвечивают. Он тогда в магазине специально через ткань на лампы смотрел. Так что раздевался и ложился он спокойно, не выключая света. Потянулся под одеялом. Нет, если Жене так понравилась та кровать, то на здоровье, конечно. Он на всё согласен, лишь бы Жене было хорошо. Да и чем та плоха? Что пружины звенеть будут? Так у них — Эркин вздохнул — у них им звенеть не с чего. Чёрт. Как было всё хорошо, и могло быть хорошо, если бы не эти сволочи, что искалечили Женю и всю его жизнь наперекосяк пустили. Он прислушался, встал, выключил свет и снова лёг. Чёрт, да что с ним такое? И вдруг понял. Понял, чего он хочет, чего ему недостаёт. И задохнулся от гнева и обиды. На себя, на жизнь, что у него всё так глупо и нелепо. Что опять...

Он не додумал, потому что в спальню вошла Женя. И Эркин замер, зажмурившись, притворился спящим. Сейчас Женя разденется, сбросит халатик, наденет ночную рубашку, ляжет, пожелает ему спокойной ночи заснёт. И он тогда сможет перевести дыхание и расслабиться. Эркин лежал и слушал шелест ткани. Упал халатик, Женя достаёт из-под подушки и надевает ночную рубашку, откинула одеяло, легла, укрылась, сейчас...

— Эркин, — вдруг сказала Женя. — Ты ведь не спишь, я знаю.

Она лежала на спине, положив руки поверх одеяла.

— Что с тобой, Эркин?

— Женя, — наконец смог он разжать губы, но ничего, кроме её имени, не выговаривалось. — Женя...

— Нам было так хорошо, Эркин. Что же теперь? Почему ты...? — она не договорила.

— Женя, — он наконец смог продышаться, — ты...ты сердишься на меня? За что? За что, Женя? Что я сделал?

— Ничего, — Женя говорила ровно, но он почувствовал, что она плачет. — Ты ничего не сделал. Ты... почему ты такой?

— Женя, — он порывисто повернулся к ней, приподнимаясь на локте. — Женя, я всё для тебя сделаю, чтобы тебе хорошо было, я... я только не знаю. Скажи мне, я всё сделаю.

— Скажи, — горько повторила Женя. — Почему я всё должна тебе говорить? Ты же... ты же взрослый мужчина, а... а хочешь жить по чужим приказам.

— Женя, ты же не чужая мне!

— А кто я тебе?

Женя говорила по-прежнему спокойно, но Эркин вздрогнул, как от удара. Вот оно! То, чего он так боялся. Он молча лёг на спину, привычным движением закинув руки за голову, и замер, готовый покорно принять любой удар.

— Кто я? — повторила Женя и сама ответила: — Твоя жена, так? Так. Но разве... разве ты муж мне?

— Женя, — вырвалось у него, — Женя, прости, я... я не знаю, ничего не знаю. Скажи мне, я всё сделаю.

— Опять скажи. Опять я должна и решать, и говорить тебе, и... и неужели ты не понимаешь, не чувствуешь ничего? Ты что, совсем бесчувственный?

Этого удара он не выдержал. Не может, не должна Женя так говорить, такими словами.

— Нет, Женя, не говори так, не надо.

— Не надо? А что, что мне делать, чтоб ты понял, почувствовал? Я же... я же живой человек, я не могу, не хочу так больше. Не хочу, понимаешь?

— Ты... — Эркин, забыв обо всём, встал на колени, откинув одеяло, — ты гонишь меня? Женя? Я должен уйти? Женя?! — и совсем тихо, чувствуя, как по щекам текут слёзы, — Я надоел тебе? Женя? Женя, ну, ну, скажи мне...

Она молчала. Эркин устало, по-рабски, сел на пятки. Сколько раз он вот так сидел, вымаливая прощения, а виноват ни разу не был, а сейчас... сейчас что. Слово Жени — закон для него. Клятва есть клятва. Он всхлипнул, вытер лицо ладонями.

— Женя, раз так, я уйду. Ты не думай, прямо сейчас уйду...

— Голым? — ядовито спросила Женя.

— Как ты скажешь, — растерянно ответил он.

— Дурак! — Женя всхлипнула и рассмеялась сразу. — А если я тебе скажу в окно прыгать? Прыгнешь?

— Да, — сразу ответил он. — Женя для тебя я на всё готов, Женя, я всё сделаю.

Рука Жени вдруг легла на его колено, погладила. И от этого прикосновения его обдало сразу и жаром и холодом.

— Дурак, — уже другим тоном сказала Женя. — Какой же ты дурак.

— Ага, — готовно согласился он, осторожно зажимая ладонь Жени коленями.

— Тебе же холодно, ложись.

Он тут же послушно вытянулся на постели. Женя стал его укрывать, натягивать на него одеяло. Её тело было рядом, мучительно рядом, её запах окутывал его. И он не выдержал.

— Женя, прости меня, прости, я всё знаю, всё понимаю, — бормотал он. — Прости, но я не могу больше, Женя, я осторожно, я чуть-чуть, ну, совсем немного, Женя, Женя, ну, пожалуйста, ну, позволь мне, я буду осторожен, Женя, прости, только не сердись на меня, не гони меня, я... я хоть полежу так, рядом, Женя, ну, пожалуйста...

А его руки быстрыми мягкими движениями скользили по телу Жени, забирались под рубашку, касались её спины, груди, живота...

— Дурак, дурак мой, дурачок, — шептала Женя, так же гладя его голову, плечи и спину.

Он снял с неё рубашку, отбросил. Лёжа на боку, обнял и прижал к себе Женю, ощутил её всем телом. Руки Жени обвились вокруг его шеи, её губы коснулись его лица. И он не слышит, а кожей ощущает её слова.