Тетрадь 103

Андрей тряхнул головой и поднялся. Завтра по будильнику вставать, да и то ли устал, то ли ещё чего. Сейчас перекусит по-быстрому и завалится. Сна, как и еды, много не бывает.

Поужинав чаем с бутербродами, Андрей наскоро проверил, чего и сколько у него в запасе, не надо ли уже подкупать, и пошёл в ванную. Мелкая ежедневная постирушка привычна и не в тягость, а для большой стирки есть прачечная, хорошая, Женя наводку дала. Когда много смен, то и проблем нет. А полудюжина у него уже есть! Четыре здесь и две у Эркина, надо будет до дюжины довести. Интересно, почему всё по десяткам считают, а простыни и ложки дюжинами? И спросить не у кого, этого наверняка и профессор не знает.

Убрав и развесив всё по местам, Андрей пошёл в комнату, выключая по дороге свет. Не спеша, но и не мешкая, разобрал постель, завёл будильник, выключил свет и лёг.

Ну вот, завтра в Сосняки, там купить всяких деликатесов, заглянуть в магазины: книжный, мебельный, да, и в джинсовый за поясом. И подарок... Здесь не купил, хотелось чего-то особенного, а там Эркина отвлекать придётся. И главное— позвонить. В Царьград и Колумбию. Чёрт, тарифов он не знает, сколько же взять: Тысячу? Тогда уж точно на всё хватит.

За этими мыслями Андрей и сам не заметил, как заснул.

* * *

Деревья вдоль дороги сплошь жёлтые и красные, зелёных листьев почти не осталось, а трава яркая, как летом, и небо чистое. Не погода, а подарок. Чак гнал машину, опустив стекло, чтобы продувало осенним прохладным ветром, и курил, наслаждаясь пахучим дымом дорогой сигареты. А что, может себе позволить! Не прежнее время. Сейчас были бы деньги и голова на плечах, чтобы знать край, и можешь себе позволить, если не всё, то очень многое и куда больше, чем раньше. Всё у него прекрасно и ва-аще! Он лихо вписал машину в поворот, искоса посмотрел на карту и, проверяя себя, на часы. Всё точно. На ленч ему по маршруту полчаса, а он ещё шестнадцать минут выгадал. По хорошей дороге и умеючи... всё можно!

Из-за деревьев мелькнула сверкающая новой кровлей крыша, и повёл машину к стоянке.

Машин было немного, и левая терраса, где сидели цветные, пуста, хотя... внутри все, наверное: осень всё-таки, прохладно. Чак вышел из машины, снисходительно кивнул подбежавшим к нему мальчишкам с ведром и тряпками — да, пусть помоют — и без особой спешки, независимо вскинув голову, пошёл к террасе, поднялся по выложенным шероховатой плиткой ступеням.

Терраса пуста, столы без скатертей и даже стулья не отодвинуты, а так и стоят на передних ножках, прислонившись спинками к столам. Чак пересёк террасу и открыл дверь. А вот здесь всё, как и положено: людно, весело и шумно. У стойки не протолкаться, гремит музыка из автомата в углу, суетятся Пегги и Гвен, весело отругиваясь от шлёпающих их по крутым задикам шофёров, блестит потная коричневая лысина бармена Тедди.

— Ленч? — бросила на бегу Чаку Пегги.

— Точно, — подшлёпнул он её. — И побыстрее.

— Успеешь! — увернулась она.

Чак подошёл к стойке и втиснулся между молодым мулатом в новеньком ярко-красном пиджаке и седым негром в старой рабской куртке. Те покосились на него и подвинулись, давая место. Тедди кивнул ему с привычной улыбкой.

— Привет, парень, как обычно?

— Привет, Тедди, а как же ещё.

Тедди поставил перед ним стакан с пузырящейся содовой, отпустил подходящее замечание насчёт погоды и, что сегодня баранина у них особенно хороша.

— Давай, — кивнул Чак, припадая губами к стакану.

Не так уж сегодня жарко и пыльно, но спиртного ему нельзя: за рулём, а содовая — это не обычное дешёвое пойло для цветных, а рангом повыше.

Чей-то взгляд ощутимо лёг ему на затылок. Чак проглотил сразу ставшую безвкусной воду и небрежно обернулся, быстро оглядел зал, готовясь поймать прячущееся движение. Но от него и не думали прятаться.

В углу, откуда просматривался весь зал, дверь и через окно стоянка, удобно расположился со стаканом виски с содовой Гэб.

— Давай, Тедди, — повторил зачем-то Чак и, оттолкнувшись от стойки, пошёл к Гэбу.

Коротко кивнув ему, Чак сел за стол, не напротив, а сбоку, чтобы прикрыть спину и заставить противника поворачиваться для удара.

— Привет, — равнодушно сказал Гэб.

— Привет, — так же ответил Чак.

Гэб покосился на его стакан и понимающе хмыкнул.

— За рулём?

Чак кивнул.

— А ты?

Гэб самодовольно ухмыльнулся.

— Когда деньги есть, самому баранку крутить незачем.

Теперь изобразил понимание Чак.

— Ссуду, значит, проедаешь. Ну-ну.

— Лучше на беляка ишачить, как ты?

Подошла Пегги с подносом, и Чак промолчал. И пока она расставляла тарелки, быстро думал. Гэб — жадина и вот так шиковать без выгоды не будет. Значит, что? Только одно. Либо подсадка, либо слежка. И, когда Пегги, пожелав приятного аппетита, упорхнула, спросил с небрежной насмешкой.

— На полицию работаешь?

— Стану мараться! — рявкнул Гэб. И всё-таки не утерпел, похвастался: — В частном агентстве, понял?

— Один хрен, — ответил Чак, разрезая отбивную.

Гэб, к его удивлению, не стал заводиться, а спокойно отпил из своего стакана, вернее, поднёс к губам, наклонил и дёрнул кадыком, будто глотает, а содержимое стакана, как заметил Чак, не уменьшилось. Совсем интересно. Раньше Гэб такого не умел. Заглатывал всё сразу, и ещё пайковый кусок в глотке стоит, а он уже по чужим мискам шарит. Смотри, как выучился. Грин тогда так и бросил тупаря, не стал доламывать, а новый хозяин, значит, довёл... до нужной кондиции.

— Много пороли, пока блефу научился?

— Шофёришь? — ответил вопросом Гэб.

— И автомехаником, — уточнил Чак. — А ты топтуном или подсадкой?

Гэб покосился на него, оглядел зал и миролюбиво — с чего бы это? — ответил:

— Как для дела нужно, так и работаю.

— Такой ты трудяга? — удивился Чак. — С чего это у тебя?

— Получаю сдельно, — исчерпывающе ответил Гэб.

Чак понимающе кивнул.

— А ты? — снова изобразив глоток, спросил Гэб.

— Я на окладе. Ну, и сверхурочные, премию на конец года обещали.

— Ну, раз обещали, то жди, — насмешливо ответил Гэб.

Ни ругать, ни, тем более, хвалить хозяев Чак не хотел и пренебрежительно промолчал, занятый едой. Из-за стены смутно донёсся шум: похоже в "белом" зале драка, но никто и головы не повернул. У белых свои дела, а у нас свои. Чак доел баранину и овощи и сыто откинулся на спинку стула.

— Всем доволен, значит?

— Живу, как хочу, — кивнул Гэб.

У Чака вертелся на языке вопрос о руках, работают ли у Гэба руки, но удержался. А то самому придётся на такой же отвечать. А этого совсем не хочется. Он посмотрел на Гэба, натолкнулся на внимательный настороженный взгляд и понял: у Гэба всё так же. Как и у него. А значит, и говорить не о чем. Чак молча допил свой стакан и встал.

— Ну, бывай.

— Бывай, — кивнул Гэб.

Чак подошёл к стойке, расплатился за ленч и вышел.

Гэб в окно видел, как он прошёл к машине, заплатил мальчишкам-мойщикам, сел, уехал... всё! Гэб перевёл дыхание и отхлебнул всерьёз. Пронесло. Сволочь Чак редкостная, хуже любого беляка, вот кого бы пришил с радостью и в полное удовольствие, так ведь этот дьявол всегда быстрее всех на стрельбе был. Машина у него ши4карная, на кого же Чак работает? Номера колумбийские, а там... чего и кого там только нет. Хуже Колумбии только Атланта. Там Он... Несмотря ни на что, Гэб и про себя не рисковал называть ненавистное запретное имя. Мало ли что доктор наболтал. Беляк — он всегда беляк, и верить ему себе дороже. А Чак... Просто шофёр отбивные на ленч не жрёт и рубашек таких не носит. Значит... так платят за стрельбу, ну, и за всякое прочее, значит у Чака всё восстановилось, везёт сволочам, а ты... ладно, пока обходилось и дальше обойдётся. Та-ак, ну вот и дичь, пришлёпал паскуда, никуда не делся, эту заезжаловку никто не минует.

Гэб прищурился, будто задремал от выпитого, зорко рассматривая в щёлку между веками подошедшего к стойке высокого негра в "разовом" костюме. Такие, с виду дорогие "белые", но дешёвые и расползающиеся под первым дождём и просто от недельной носки, обычно покупают те, кто хотел наскоро пофрантить или не хотел засвечивать свою обычную одежду. В левом ухе поблескивает маленькое колечко под золото — новомодный прикол. Дурак: шмотки сменил, а примету оставил. Ну, подождём и посмотрим, может, кое-что и увидим.

Чак гнал машину по шоссе, хотя в график укладывался и спешить было некуда и незачем. Частное агентство... та же полиция, только без формы. Ну, и хрен с ним, и с деньгами его. Но если Гэб теперь так и будет там сидеть, то придётся другой привал искать. Жаль, хорошая едальня. Была. С кем другим из их десятка он бы, может, и поладил. Но не с Гэбом, сволочь тот, гнусняк, всегда устраивался лучше всех, все вкалывали, а он жрал первым.

Чак выплюнул в окно окурок и резким выдохом перевёл дыхание. Ладно, восстановилось у Гэба вряд ли, а то бы был с оружием, сам он именно поэтому ни ножа, ни пистолета не носил, хотя достать — не проблема, и полиция к нему ни разу не привязывалась, даже с весны больше не допрашивала. Видно, нашли того лагерника. Или шлёпнули на месте. Лучше бы шлёпнули. Страшнее лагерника ничего нет, хуже зверей, хуже... беляков, хорошо, что их всех кончили. Вообще, чем меньше беляков, тем лучше, а уж когда они сами друг дружку мочат...

Чак уже спокойно закурил и сверился с картой. Всё в порядке, впереди всё равно полицейский пост, и скорость лучше сбросить заранее.

* * *

Как всегда, Эркин проснулся до звонка будильника. Осторожно высвободился из объятий Жени и вылез из-под одеяла.

Шторы задёрнуты, и в спальне темно, но он всё здесь знает. Где, что и как. Эркин натянул трусы, джинсы и, захватив халат, вышел из спальни. На кухне он сразу поставил на огонь чайник и пошёл в ванную.

Эркин был уверен, что шума не наделал и никого не разбудил, но, вернувшись на кухню, удивлённо заморгал, увидев Женю, уверенно сооружавшую завтрак.

— Женя!... — потрясённо выдохнул он.

— Я сама проснулась, — улыбнулась ему Женя. — Садись, поешь.

— Угу, — Эркин судорожно проглотил уже запиханный рот кусок яичницы. — Спасибо, Женя.

— Ешь спокойно, ты успеешь.

Эркин благодарно улыбнулся ей. Что надо купить, они уже обсуждали, обсудили и решили, а потому сейчас об этом речи не зашло. Что Эркин что-то забудет или перепутает... ну, об этом и подумать нельзя.

— Подденешь джемпер?

— Нет, Женя, куртка тёплая, и я в джинсе поеду.

— Сегодня покров, может и снег пойти.

— Ну, — улыбнулся Эркин, — первый снег куртка выдержит, — и встал из-за стола. — Всё будет в порядке, Женя, не беспокойся.

Снег уже несколько раз выпадал и стаивал, и большинство ходило пока по-осеннему — в резиновых сапогах и непромокаемых куртках, а выделяться Эркин никогда не любил и по возможности избегал.

Женя вышла проводить его в прихожую и молча с улыбкой смотрела, как он одевается, проверяет деньги в бумажнике...

Эркин вскинул на плечо армейский рюкзак и выпрямился.

— Я пойду, женя, да?

Она подошла, обняла его, поцеловала в щёку. Эркин благодарно коснулся губами её виска.

— До свиданья. К вечеру я вернусь.

— До свиданья, — она снова поцеловала его.

И, когда за Эркином закрылась дверь, вздохнула. Ну, затеял Андрей, ну... Конечно, хорошо, что он помирился с отцом и остался с ними в Загорье, и праздник — хорошо, тем более, что у них отпуск, но звать на их, действительно, семейный праздник Бурлакова... нет, формально, Андрей прав. Они с Эркином — братья, и всё же... И что за намёки на ещё каких-то гостей? Женя снова вздохнула. Ох, Андрей, морда хитрая, глаза блестят...

...— Готовь побольше, Женя, вдруг ещё кто придёт...

Ну, что ты с ним поделаешь? И Эркина накрутил. Эркин ведь точно знает, но молчит. Значит, слово дал. Ну, мальчишки, и всё тут!

— Алиса, утро уже! — крикнула она в дверь детской, проходя на кухню.

— Ну, ма-ам, — сонно отозвалась Алиса и вдруг ошарашенно села на кровати. — А что, не воскресенье сегодня?!

— Воскресенье, — засмеялась Женя.

Алиса слезла с кровати и босиком зашлёпала на кухню.

— А чего ты раньше меня встала? — подозрительно спросила она. — И Эрик где?

— В Сосняки поехал.

— А Андрюха?

— Алиса! Сколько раз повторять, чтобы не бегала так!

— Где Андрюха? — упрямо повторила Алиса.

— Тоже в Сосняки поехал.

Алиса задумалась, насупив брови и внимательно глядя на мать, потомвздохнула и сочувственно сказала:

— Мам, ты не расстраивайся, они чего-нибудь вкусненького привезут.

Женя засмеялась.

— Иди, одевайся, умывайся, и вообще утро делаем, поняла?

— Ага, — согласилась Алиса и, выходя из кухни, сама себе сказала: — Тянуться без Эрика не будем.

И Женя кивнула, соглашаясь.

На улице было ясно и холодно, под ногами похрустывал ночной ледок. Небо только посинело — поздно как солнце встаёт теперь — горят редкие фонари, и улицы пусты: все ещё спят. На пустой привокзальной площади у автобуса ждал Андрей, одетый тоже по-осеннему, с чёрной кожаной сумкой на плечевом ремне.

— Крепко спишь, братик, — встретил он Эркина.

— Главное — проснуться вовремя, — ответно улыбнулся Эркин и посмотрел на часы.

Андрей кивнул.

— Ещё десять минут. Похоже, одни поедем.

— И чем это тебе мешает? — хмыкнул Эркин.

— Чтоб рейс не отменили, — помрачнел Андрей.

— А что? — сразу стал серьёзным Эркин. — Бывает такое?

Андрей неопределённо пожал плечами, и они стали молча ждать. Было тихо, и в безветрие холод даже радовал. Андрей сбил на затылок свою вязаную шапку, а потом и вовсе её снял и засунул в карман.

— Смотри, мозги застудишь, — предостерёг его Эркин.

Но ответил за Андрея подошедший к автобусу водитель.

— Не бойсь, ему студить нечего. Здорово, Мороз.

— Здорово, — рассмеялся Эркин.

— Ну, — изобразил негодование Андрей. — Ну, спасибо, Семёнов.

— Кушай на здоровье, — ответил Семёнов, влезая в кабину со своей стороны.

Мягко чмокнув, открылись двери.

Эркин и Андрей вошли в салон и сели, как и тогда, примерно в серёдке, Эркин у окна, а Андрей рядом, у прохода. Следом за ними вошли ещё пятеро. Закутанные в платки уже по-зимнему две женщины и трое мужчин в таких же, как у Эркина и Андрея, осенних куртках, только коричневых. Их лица показались Эркину знакомыми, но он уже полгорода в лицо знает. Обменялись молчаливыми, но улыбчивыми кивками, расселись. Торопливо подбежал — вернее, он думал, что бежит — худой старик в армейской зимней куртке и вытертой ушанке, влез в автобус и сел спереди. Вышел из кабины в салон Семёнов проверить у пассажиров билеты.

— Всё, отправляемся, — вернулся он к себе в кабину.

Эркин уже привычно устроился поудобнее и повернулся к окну. Улицы Загорья, бурые поля, голые деревья, тусклое серо-голубое, будто так толком и не рассвело, низкое небо. Неприглядно, а смотреть почему-то приятно. Но он не задумывался над этим, а просто смотрел. Сквозной, но всё равно сумрачный лес, убегающая вбок размытая дорога, пустынный луг... Почему ему это нравится? В декабре Алабама такая же, да нет, совсем это не Алабама, там было всё чужое, и он был чужим, а здесь... да, он и в ту поездку об этом думал, так что, у него всё-таки есть Родина, родное место, родная земля?