Тетрадь 110

Как всегда, вечер пятницы посвящался бане. Конечно, в пансионе есть душ и даже о ванне можно договориться, но баня, вернее, парилка — это не так мытьё, как5 времяпровождением, как пивная или трактир. В субботу баня только с утра, в воскресенье закрыта, значит — вечер пятницы.

Бань в Загорье было две. Одна в Старом городе, но маленькая, старая и тесная, а другая в Новом, уже по-городскому, с буфетом, душевым залом и семейными номерами. Сманил Громового Камня в баню ещё летом один из соседей по пансиону. Сосед этот быстро нашёл себе женщину и съехал, а Громовой Камень приохотился и даже пристрастился, так что теперь каждую пятницу он с работы ш1л домой, обедал, немного отдыхал и отправлялся в баню. Его уже знали старик, продававший веники у входа, и банщик. И компания уже подобралась подходящая: любители хорошего пара и разговоров. По-разному, кто больше, кто меньше, но все воевали и сейчас налаживали свою жизнь тоже по-разному. И ему с ними легко и просто. Понятны шутки и намёки, общие воспоминания и сходные планы на будущее. И хотя после бани он не всегда успевал к ужину, самовар с плюшками или с иным шедевром Ефимовны его ждал. Чай после бани — святое дело.

И сегодня всё было, как обычно. Парная, разговоры, неспешный отдых с пивом и воблой и снова в парилку. После третьего захода Громовой Камень стал прощаться. У них завтра выходной, а у него работа.

На улице ясно и морозно. Снегопад кончился, и в разрывы между неотличимыми от чёрного неба тучами проблескивают звёзды. Громовой Камень шёл, с удовольствием дыша холодным, но ещё приятным, не режущим горло воздухом, и слушал скрип снега под ногами. Недаром пар считают лекарством от всех болезней, и устраивали парильные шатры и шалаши задолго до знакомства с русскими и их баней. Нога совсем не болит, а голова с лета не беспокоит. Нет, всё хорошо, а будет... ещё лучше. А следующую полусотню он пошлёт в племя весной. Весна — трудное время, самое голодное.

Утро было обычным субботним утром, было бы если бы... Никто не говорил об Эркине, но что его нет, что неизвестно ни что там, ни как там...

Андрей вёл Алису за руку. Впереди маячила спина Тима, а Катя и Дим, видимо, как всегда ушли вперёд. Андрей чуть замедлил шаг: говорить с Тимом ему сейчас совсем не хотелось. Алиса удивлённо посмотрела на него, дёрнула руку. Андрей чуть крепче сжал её ладошку, но тут же отпустил.

— Беги. Ладно уж.

Алиса ещё раз посмотрела на него и пошла рядом. Так молча они дошли до Культурного Центра.

В вестибюле обычные толкотня и шум. Андрей помог Алисе привести себя в порядок, сдал на вешалку её шубку и свои куртку с ушанкой и пошёл в класс.

Обычно Манефа приходила входила в класс перед самым звонком, но сегодня последним оказался Андрей.

— Привет, — поздоровался он, входя.

Ему ответили дружелюбной разноголосицей и удивлёнными взглядами, потому что за ним никто не вошёл.

— Андрюха, а брат где? — не выдержал кто-то.

— А я что, сторож ему? — огрызнулся Андрей.

Маленькая сухая и неожиданно жёсткая ладонь хлёстко ударила его по лицу. Андрей отшатнулся, перехватил занесённую для второй пощёчины руку.

— Ты чего?! Сдурела?!

— Ты... ты... не смей, слышишь, не смей! — кричала, захлёбываясь словами, Манефа.

Повскакали с мест остальные, оказавшийся ближе всех Трофимов попытался перехватить руки Манефы сзади, зазвучала удивлённая и раздражённая ругань на двух языках.

— Что здесь происходит?

Все замерли, замолчав на полуслове. В дверях стояла Леонида Георгиевна.

— Андрей! Что это такое?!

Воспользовавшись паузой, Андрей сгрёб Манефу и встал.

— Извините, мы сейчас.

И вышел из класса, волоча её за собой, вернее, вынес мимо ошеломлённой Леониды Георгиевны, плотно закрыв за собой дверь.

В коридоре было пусто и тихо: значит, звонок уже был и начались уроки.

Поставив Манефу перед собой и плотно держа её за руки повыше локтей, Андрей сильно, но не зло встряхнул её и повторил:

— Сдурела?

Она молча смотрела на него светлыми стеклянно-блестящими от слёз глазами.

— Ты чего? — повторил Андрей уже мягче.

— Не смей, — тихо сказала Манефа. — Не смей так говорить про себя.

— А что я такого сказал? — удивился Андрей.

— Ты не Каин. Это Бог Каина спросил: "Где брат твой?", — а Каин ответил: "Я не сторож брату своему". А это он Авеля убил, брата своего, а ты не Каин, нельзя так говорить, не смей...

— Каин, Авель, ты чего несёшь? Кто такие?

Она уже стояла спокойно, и Андрей не держал её, а только как бы придерживал.

— Ты? — изумилась Манефа. — Ты не знаешь?! Это... это же Библия, святая книга!

— Фью-ю! — присвистнул Андрей. — Ну, ты даешь!

— Ты не читал?!

— Библию? — уточнил Андрей и разжал пальцы. — Нет, конечно, не читал.

— Как не читал?! Ты же грамотный!

— Ну, и что? — Андрей улыбнулся. — И без неё книг полно.

— Ты... ты что? Она же святая!

Андрея так и подмывало высказаться насчёт святости этой... книги, которую он действительно не читал, но прослушал ещё в барачных пересказах — были среди сидельцев и такие знатоки — и проповедях джексонвилльского священника для цветных, но воздержался: одну оплеуху он уже из-зав Библии получил, с него хватит.

— Ладно, — буркнул он. — Пошли на урок.

Манефа вздохнула, словно просыпаясь, и опустила голову.

— Да, — почти беззвучно шевельнула она губами. — Пошли.

Андрей пригладил волосы и осторожно приоткрыл дверь. Все в классе сразу повернулись к нему.

— Леонида Георгиевна, — Андрей улыбнулся с максимальным обаянием, — можно?

Леонида Георгиевна кивнула, скрывая улыбку.

— Можно.

Андрей вошёл и сел на своё место. За ним чёрной безмолвной тенью проскользнула Манефа.

Андрей спиной, затылком чувствовал общий невысказанный вопрос: "Ты её тиснул или трахнул?", — но игнорируя его, демонстративно раскрыл тетрадь и стал списывать с доски формулы. А вообще-то эту чёртову Библию надо будет почитать. Слышать, конечно, слышал и многое, и разное, но надо и самому, а то вот такое случится, а он дурак дураком и отбрехаться не может. На Манефу он не смотрел и даже, вроде, не думал о ней, но... а вот на ощупь она, оказывается, ничего, не такая уж... бестелесная. А ... да нет, может, оно и к лучшему, что так получается.

На перемене все, как обычно, вышли покурить, а Манефа — тоже как обычно — осталась сидеть в классе.

— Ну?! — сразу приступили к Андрею. — Выкладывай!

— А чего? — притворился непонимающим Андрей. — Чего такого? — и серьёзно: — Не было ничего.

— А по морде она чего тебе съездила?

— Дура потому что.

Андрей использовал общепринятую характеристику и объяснение всех женских чудачеств и, когда все согласно закивали, уточнил:

— Библии начиталась.

— А-а, — протянул круглолицый, веснушчатый круглый год Андреев. — Тогда да.

— Я тоже слышал, — кивнул Иванов. — Кто Библию прочитал, то всё, улетела крыша.

— И я слышал, — согласился Аржанов.

— Помню, — Павлов перешёл на английский, — у хозяев, я-то мальцом домашним был, всякого навидался, так, говорю, у них Библия эта в каждой комнате лежала, но читать её никто не читал.

— Не дураки же они.

— Ну да, сволочи, они умные.

— Понятное дело.

— А эта, значит, начиталась.

— Бабы и так дуры, а уж коли Библию прочитала...

— То всё, кранты.

— Ладно, Андрюха. Как мужики, простим ему спор, а? Чего ему с психой пары зазря разводить?

К искреннему огорчению Андрея, прозвенел звонок, и вопрос о пари остался нерешённым.

Уроки шли один за другим. Больше Манефа с ним не заговаривала, и всё было, как обычно. И про Эркина не спрашивали, тоже как-то забылось.

После уроков Андрей побежал в вестибюль, где быстро одел Алису и выставил её играть на улице с обещанием:

— Вываляешься, я тебя веником почищу.

Алиса подозрительно посмотрела на него, но высказаться не успела: Андрей уже убежал наверх.

К его облегчению, на шауни его никто ни о чём не спросил.

Сквозь сон Эркин почувствовал приближение утра. Вагон ещё спал, но чьи-то шаги и редкие негромкие разговоры были уже не сонными. Эркин осторожно потянулся и открыл глаза. Памятный ещё с того поезда белый от снега за окном свет. И всё жен... всё же лучше встать.

Эркин взглядом нашёл свои бурки. Всё в порядке. На соседних полках ещё спали, и он мягко не спрыгнул, а соскользнул вниз. Обувшись, он взял мыльницу и полотенце предусмотрительно оставленные им так, чтобы легко достать, не залезая обратно на полку, и вышел из отсека никого не разбудив.

Поезд плавно замедлял ход, останавливаясь. Эркин как раз был в тамбуре и прочёл название на краснокирпичном здании: "Демировск". Рядом с окном в рамочке расписание маршрута, и, проверяя себя, Эркин посмотрел на часы. Точно: семь ноль три. Стоянка две минуты. Ещё по той поездке он помнил, что на остановках туалет не работает, и теперь спокойно смотрел в окно, хотя смотреть особо не на что.

— Дай пройти, — его легонько толкнули в плечо.

Эркин подвинулся ближе к окну, рассеянно проводив взглядом щуплого вертлявого парня в кожаной куртке. Его вихлястость заставила Эркина нахмуриться: шпаны он никогда не любил, но парень вышел из вагона, и Эркин мгновенно забыл о нём. Поезд тронулся, и Эркин вошёл в уборную. А когда, приведя себя в порядок, умывшись и обтёршись до пояса, вышел, в тамбуре уже образовалась очередь из женщины с мальчиком на руках и пожилого мужчины. А по дороге к своему отсеку он разминулся с девушкой, бережно несущей кружку с горячим чаем. Чай — это хорошо, но если в его отсеке ещё спят, то пить придётся стоя или сидя на своей полке. Тоже не слишком удобно.

Он вошёл в свой отсек, закинул мыльницу в сетку и потянулся повесить полотенце.

— Уже Демировск?

Эркин посмотрел на голос. Женщина, немолодая, спутанные полуседые волосы падают на лицо и из-под них блестят тёмные глаза.

— Только что проехали, — ответил Эркин.

— Да, — вздохнула она. — Пора. Я заняла ваше место? Извините.

— Ничего, — улыбнулся Эркин. — Пожалуйста.

Она повозилась под одеялом, откинула его и встала, одетая в такой же, как у него, спортивный костюм. Эркин отступил на шаг, чтобы не мешать ей. Она очень быстро и ловко скатала свою постель в рулон и заткнула его в угол, взяла из сетки полотенце и мыльницу.

Эркин посторонился, пропуская её, и стал убирать свою полку. Спать он уже точно не будет, а просто полежать и так можно. Достал кружку и приготовленный Женей свёрток. Оставив его на углу столика, где громоздились явные остатки вчерашнего пиршества, он с кружкой пошёл за чаем.

В отличие от того зимнего поезда, у проводника был не только чай, но и маленькие пакетики с сахаром и печеньем. Но Эркин знало, что сахару, и сладкого Женя ему положила, так что от пакетиков он отказался.

— Ну, как знаешь, — сказал проводник. — И, если спать не будешь, постель принеси. Тюфяк с подушкой оставь, а бельё и одеяло сюда.

— Ладно, — кивнул Эркин, поудобнее перехватывая горячую кружку.

В вагоне становилось всё оживлённее, и, пожалуй, если бы не его ловкость, он бы по дороге и расплескал, и обжёгся. Но всё обошлось благополучно.

Женщины ещё не было. Эркин поставил кружку и развернул свёрток. Достал сахар, сэндвич — они так и решили, что в дороге сэндвичи удобнее бутербродов и пирожки, а ты смотри-ка, в фольге и впрямь ещё тёплые. Женя говорила: круглые с мясом, а длинные с изюмом. Вот по одному возьмём и приступим.

Зашевелился, закряхтел кто-то на верхней полке. Как скажи, еду учуял — усмехнулся Эркин. Садиться он медлил, ожидая возвращения попутчицы, и решил пока собрать постель. Ну, раз просили, то почему бы и нет. Одеяло, простыни, гаволочка с подушки... и полотенце? А как же... ладно, своё достанет. Приготовив стопку белья, он закатал подушку в тюфяк и уложил его в изголовье полки.

Вернулась женщина, и Эркин посторонился, пропуская её.

— Спасибо, я помешала вам? Да вы садитесь, ешьте, я за чаем пойду, — говорила она, быстро расправляя на вешалке полотенце и пряча мыльницу в сетку.

— Мам, мне с сахаром, — вдруг раздался бас из-под одеяла на нижней полке.

Эркин даже вздрогнул от неожиданности, а женщина спокойно ответила:

— Я знаю, — достала три кружки из-за свёртков и банок и ушла.

Так они все вместе, что ли? Ну, не его это дело. Эркин сел и принялся за еду, вежливо глядя в окно, пока на полках сопели, кряхтели и ворочались. За окном снежная равнина и лес, какие-то маленькие городки... Наконец тот же бас сказал:

— Ну, с добрым утром.

И Эркин посмотрел на попутчиков. Оба молодые, вряд ли старше него, светловолосые, светлоглазые, с пухлыми какими-то детскими губами, в военной форме без погон и петлиц, но с нашивками. О смысле нашивок Эркин догадался, вспомнив гимнастёрку кутойса, да и у Кольки такие же, да, ему сам Колька как-то и объяснял, что жёлтые за лёгкие ранения, а красные за тяжёлые.

— И вам доброго утра, — сдержанно улыбнулся Эркин.

У спавшего на нижней полке не было левой ноги, а у того, что на верхней всё, вроде, на месте, но нашивок много и через всю голову между короткими волосами извивается длинный красный шрам. Смотрели оба на Эркина почему-то не слишком дружелюбно, и он невольно насторожился.

— И откуда ты взялся? — спросил "верхний".

— Сел в Ижорске, — очень спокойно ответил Эркин.

— А по-русски хорошо знаешь? — поинтересовался "нижний".

Эркин посчитал вопрос глупым: они, что, не слышат? И потому ответил чуть резче.

— Мне хватает.

Вошла женщина с дымящимися кружками, поставила их на стол и скомандовала:

— Раз проснулись, вставайте и умывайтесь, — и Эркину: — Да вы к окну подвиньтесь, и вам, и мне удобнее будет.

— Во, маманя у нас, — хохотнул "верхний", беря полотенце. — Она и с тараканом на вы. Айда, Мишаня.

— Иначе мы не могём, — согласился "нижний", пристёгивая протез и вытаскивая из-под стола палку. — Антиллехенция, понимашь.

— Марш! — коротко приказала женщина.

И, когда оба парня ушли, улыбнулась Эркину.

— Не обращайте внимания. Молодые ещё.

Помедлив, Эркин кивнул. В самом деле, впрямую ему ничего не сказали, завестись, конечно, можно, но вот нужно ли? Нужен ему скандал? Нет. Ну, так и промолчим, не в первый раз ему, и не такое глотал и утирался.

Женщина насыпала в одну кружку сахару из двух пакетиков, размешала и стала делать бутерброды.

Эркин снова отвернулся к окну, чтобы она не подумала, будто он на угощение напрашивается. Ел он своё, ел спокойно, не спеша, но вкуса прежнего уже не было. Конечно, разговоры про тараканов, что поползли на Россию, он слышал, но почему-то не ждал, что вот так столкнётся с этим в лобовую. Да ещё от фронтовика.

— А вот бутерброды, булочки, молоко, кефир, — нараспев приговаривала полная женщина в белой куртке, пробираясь по проходу со столиком на колёсах.

Эркин искоса посмотрел на неё и снова уставился в окно. Еды у него достаточно, прикупать незачем.

Вернулись оба фронтовика. Умытые и даже побритые.