Тринадцатая звезда (Возвращение Звёздного Волка)

— Сие последний клистир?

— Сие — предпоследний, профессор, — присела в глубоко почтительнейшем книксене самая старшая сестра.

— Но-но! — игриво и в то же время строго потрепал ее по румяной щечке главврач. — Я полагаю, довольно изводить нашего бравого Кувыркунчика. — И не терпящим возражений тоном изрёк: — Сие — последний! Ясно?

— Так точно! — звонко щелкнула каблучками бахил старшая сестра.

— А вы, милок, везунец! — заулыбался мне высокий во всех смыслах гость. — Везунец, да какой! Болезнь мы, по счастью, оккупировали вам в самом зародыше, так что слетаться окончательно еще не успели. — И... — Пофутькали-то ладно?

— Чево-о-о?.. — оторопел я.

— Покушали, говорю, хорошо?

— Намякался до пуза! — зычно гаркнула от двери Гертруда.

— О то славно, то славно, — ласково закивал ей этот странный главврач и на миг понизил голос до неслужебного: — Быстро учишься, красавица, молодец... эта... пульхра... прекрасно...

— А какие будут указания по кандалам? — явно ревниво вытянулась во фрунт самая старшая больничная сестра.

— Что-о-о?! Мы еще в кандалах?! — изумился главврач. — Отставить, голубушка, отставить. Бежать-то нашему герою теперь уже смысла нет. Раньше бежать надо было, ха-ха-ха!..

И, торжественно развернув массивный корпус, профессор, словно флагманский межзвездный тяжелый крейсер в Чёрной дыре, скрылся в дверном проеме палаты. Вся эскадра шестерок сопровождения и обеспечения полета услужливо и суетливо погребла следом.

В ту ночь я спал совершенно невинным и абсолютно спокойным сном совершенно невинного и абсолютно спокойного младенца.

Глаголь третья

Да-да, друзья, после этого визита главврача я совсем взбодрился и осчастливился. Всё, братцы, всё! Конец унизительным процедурам! Конец палочке-выручалочке и кандалам! Конец лечению и заточению!..

Но увы. Увы, рано возрадовался, рано. Видимо, от слишком положительных переживаний и эмоций уже в следующую ночь накатила такая бессонница, что в бесплодных фантазиях и бесплотных мечтах я провалялся на койке пень пнём почти до рассвета, покуда с величайшим трудом не забылся лихорадочно-полубезумным бредом. И вот в этом-то бреду...

И вот в этом-то бреду, после нескольких минут (по крайней мере, так показалось) радужно-воздушных, исключительно земных — с красотами и великолепием оставшихся кое-где на планете живописных пейзажей и прочих приятственных грёз — мне вдруг причудилось, что я... что я... Что я... о п я т ь к о с м о н а в т и — л е ч у н а П с и х е ю !

...Господь-Абсолют!.. Я — л е ч у, но на почему-то вдрызг аварийной ракете малой и средней дальности, а не МБР (Межзвездной баллистической. — Прим. Публ.), на Психею, с неким предписанием Центрального командования тамошней гуманитарной спецмиссии. И вот лечу это я, значит, лечу, наматываю парсеки на свой корабельный кардан, переключаю в нужный момент скоростя и — врубаю третью. А она... А она почему-то не врубается. Кошмар!.. Аврал!.. На борту всеобщая паника. И у меня личная паника: ведь я ж понимаю, что коли третья не врубится, то не успею доставить колониалистам-психейцам в срок жутко важный сверхсекретный пакет, — далеко ли уедешь на второй!..

В страхе, ужасе и холодном поту я пробудился. За окном — позднее предрассветье. На царапающей по стеклу форточки ветке кентерберийского клена слегка похрюкивала, еще полусонная, знакомая, с голубоватым оперением птица мартин-охотник (я так и звал ее — Мартин), которую подкармливал иногда объедками из столовой. Да и остальные мелкие пернатые и непернатые обитатели парка начали подавать голоса.

Но что, что сейчас произошло?.. Как же так? Ведь только намедни самый главный здешний врач заявил, что амба, довольно лечиться. И даже отменил последний контрольный клистир и кандалы. "Будем готовиться к демобилизации на волюшку-вольную!.. — А еще, это: — Пульхра..." — так сказал намедни главный врач. Наверное, — мол, всё, пациент здоров. Ну и что? Что прикажете делать теперь? Покаяться: дескать, оказывается, не вполне здоров, — и застрять в больнице еще неизвестно на сколько?..

Нет-нет, понимаю, космоголик, но не идиот — долечиваться, конечно же, надо, однако знали бы вы, как мне тут осточертело! И даже наличие ласковых и душевных Гертруды с Марионеллой не перевешивало на этой, пардон за высокий штиль, абстрактно-символической чаше медицинской версии весов Неќмезиды страстного желания вырваться на свободу. (Хотя... Хотя Гертруда с Марионеллой — это правда неплохо, да просто хорошо, уж поверьте.)

...Творец-Демиург! Слушайте, мои мозги еще ни разу не доставляли хозяину столько беспокойства. Даже когда на разных проблемных планетах выполнял самые ответственные и тайные задания родины, и то там всё было гораздо понятнее и яснее. Допустим, некоего X — обезвредить, некую Y — очаровать либо... Ну, либо тоже, уж извините, сначала для чего-нибудь очаровать, а потом всё равно почему-нибудь обезвредить. А что делать, работа такая.

Но впрочем, не всегда мне поручали кого-нибудь очаровывать или обезвреживать. Пожалуй, рискуя утеќрять тонкую нить повествования, отвлекусь, однако ж поведаю, друзья, о миссии совершенно иного рода, рухнувшей на меня лет двенадцать тому назад на Земле. Поведаю исключительно для того, чтоб вы лишний раз осознали всю необъятную мощь моего профессионально-служебного диапазона. Наверняка здорово сейчас удивитесь, но...

Вот представьте: Комиссия по криптобиологии (ей-ей, до сей поры не пойму, с какого перепугу выбор тамошних почтенных ученых мужей споткнулся на мне!) поручила вашему покорному слуге отыскать самого загадочного из вроде бы еще оставшихся на планете зверей — а н т а л о п а, во как! Этого анталопа исследователи и путешественники искали много тысячелетий в разных уголках Земли, но безуспешно. Наиболее благоразумные из криптобиологов утверждали: искать нечего, анталоп давным-давно повымер, и, может быть, пора угомониться. Однако же самые одержимые и твердолобые мудрецы заявляли обратное — жив, негодяй, жив! — и откомандировали на поиски этого дива меня. И что, спросите, я предпринял?

А вот что.

Засев в архивах, словно какой-нибудь золото— или бриллиантодобытчик, принялся методично просеивать, перетряхивать и шерстить ветхие антикварные свитки, рукописи, книги и шерстил их, пока не наткнулся на прелюбопытнейшую информацию во вкладке цветных рисунков и чёрно-белых гравюр к древнему бестиарию, именуемому "Физиолог". Второстепенные детали опущу, суть же оных скрижалей такова.

С незапамятных времен обитает далеко-далеко на Востоке Земли чудный зверь анталоп. Отличается он жутко свирепым нравом, а размерами — с крупную лошадь Пилсудского. Морда у анталопа тигриная, пасть с огромными острыми клыками, на голове два длинных изогнутых зазубренных рога, пегая шкура растет клочьями вдоль хребта и на ляжках. Старинный манускрипт сообщал еще о таинственном анталопе следующее.

"Живет он около реки-океана на краю земли. Когда же захочет пить, то пьет из реки и упивается, а потом упирается в землю и роет ее рогами своими. И есть там дерево, называемое танис, сильно напоминающее виноградную лозу широкими ветвями и густыми прутьями, — и, продираясь сквозь прутья, анталоп запутывается в них, — тогда охотник ловит его и одолевает".

Ну? Вроде всё понятно, да?

Вроде да.

Однако же окромя главного. Что это за "река-океан" такая, и где она протекает. Сие очень важно, потому что пьет воду анталоп только из нее и ниоткуда более.

И я вновь закопался в папирусы с книгами, неделю не ел-не спал — и наконец нашел! Эврика! Ура! "Река-океан", оказывается, — Евфрат, некогда широкая, могучая водная артерия, а ныне, благодаря прогрессу, — хилая речушка, местами — ручей.

Но не буду сильно засорять ваше драгоценнейшее внимание. Ученые по моим подсказкам отправили к этому самому пересохшему Евфрату научную группу захвата и, говорят, якобы заарканили там пару последќних анталопов, которых вывезли после в неизвестном направлении. Наверное, в какую-нибудь уникальную исследовательскую лабораторию либо частный элитный криптозоопарк.

Но довольно, я здорово отвлекся. Так что делать с Психеей-то? Сдаваться? Честно рассказать этому оригинальному главврачу про полет во сне и сломанные скоростя или умолчать? Ведь надоело тут — страсть! И...

И я — умолчал. Ни словечка, ни гугу даже нянькам. Весь день протаскался по парку (уже без кандалов) как вареный с верным, но порой надоедливым Мартином на плече, который, не умолкая, щебетал что-то свое, птичье, прямо в ухо, наконец просто защебетал в доску, и я прогнал его. Без охоты в тот день завтракал, еле-еле отобедал и с отвращением поужинал.

Однако бдительные няньки, почуяв мое смутно-сумеречное состояние, кинулись вопрошать, что же это такое творится, ахали-охали, но я был как кремень — ни в чем не сознался, отвечал только, что чересчур много самых разных мыслей, от которых давно отвык, вдруг нахлынуло, — и вот закономерный итог, вот головка-то и задурманилась

На сон грядущий добрые Марионелла с Гертрудой помимо прочего репертуара даже сбацали на два голоса в терцию старинную космонавтскую колыбельную (нарушение медпредписания), затем по моей просьќќбе накачали снотворным, и...

И я, друзья, вырубился аки младенец, успев, впрочем, вырубаясь, уплывающим сознанием понадеяться, что ночь пройдет спокойно, безо всяких там звездолетов и Психей.

Но — увы.

Увы. Я был словно мальчишка глуп. Глуп и самонадеян. Не знаю, сколь там накуковало на палатных ходиках, но в самый разгар самого что ни на есть земного сновиденья (сижу на бережку больничного пруда с удочкой и полным куканчиком красных парасиков-желтоглазов) внезапно точно палкой шарахнуло по башке, и я проснулся.

Однако проснулся — в о с н е. Из первого сна, с прудом и парасиками, — во второй, вообще непонятно какой, в полную тьму. И проснулся оттого, что сразу после палки услышал страшно торжественный громкий голос.

И голос тот рек:

— Здравствуй, дитя мое!

— З-з-здравствуйте... — испуганно пролепетал я в новом сне, судорожно пытаясь собрать в кучку смятенные мысли. Еще испуганнее прошептал: — П-п-паќпка?..

— Эй, какой это я тебе сразу так, с бухты-барахты, папка, наглец?! "Дитя мое" — просто атрибут вежливого обращения! — гневно прогрохотал Голос, но тотчас смягчился: — Хотя... Хотя, возможно, в определенном смысле ты прав. Возможно, в определенном смысле я действительно твой папаша, а ты мой блудный, оч-ч-чень сильно блудный сынок.

Я перепугался вконец и завопил:

— Да кто же вы, разрази меня метеорный хвост Скорпиона? Кто?!

— Не ори, — подобрел Голос. — И-эх-х-х, дитятко-дитятко, да мы ж прекрасно знакомы, хоть ты, дубина, об том пока не догадываешься. А вот я — Я! — знаю о тебе всё.

— Прям всё?! — совсем обалдел я.

— А то! Мне известно, с кем ты общаешься, когда принимаешь пищу и наоборот, какие любишь и не любишь песни и книжки, каких в какое время года и суток предпочитаешь девушек и всё-всё прочее. Мне ведомо количество зубов у тебя во рту и волос на голове, да даже из скольких молекул и атомов слеплена твоя телесная оболочка. Впрочем, структура, конфигурация, состав астрального, ментального и кауќзального твоих тел мне тоже отлично известны.

— Так вы...Бог?.. — только и сумел выдохнуть я.

(Ввиду кромешной тьмы можно было вообразить, что Голос пожал плечами.)

— А считай как хочешь. Ведь ты — как, в принципе, и всё остальное — сотворен мною именно таким, каким я задумал сотворить конкретно тебя. Да-да, ты — мое чадо-чадище, благодаря мне ходишь, сидишь, спишь и вообще — существуешь на свете. Я познакомился с тобой задолго до твоего рождения — да что там рождения! — зачатия.

— Как это?! — пискнул я.

— Элементарно, — деловито пробасил Голос. — Я же знал, что для выполнения неких локальных замыслов в таком-то миллионолетии на такой-то планете мне потребуется туземное существо с набором определенных параметров, свойств, способностей, навыков, и загодя, еще через далеких предков, заложил нужную генетическую программу в чрево и чресла твоих будущих матери и отца. Да еще и подстроил так, чтобы они, якобы случайно встретившись, как это у вас называется, полюбили друг дружку.

— "Якобы случайно!.." — почти простонал я.

— Э, вот только не комплексуй, — "поморщился" Голос. — Твое появленье на свет не стало самой непоправимой ошибкой моей и Природы, и всё, что ты успел наворочать в жизни, я вроде предвидел... — Голос помолчал и, по-моему, капельку тяжеловато вздохнул: — Хотя, пожалуй, не всё. Кое-что ты умудрился начудить по собственной дури, но ладно, импровизатор, от магистральной линии отклонился не слишком катастрофично.

Слушайте, это был голос и тон Властелина! Тон Господина, милостиво снизошедшего до общения с ничтожным рабом, и я, друзья, почувствовал вдруг себя (пускай и во сне) просто жалкой тряпкой, куклой, игрушкой, марионеткой в не пойми чьих холодных, расчетливых, недобрых руках. Почувствовал и воскликнул:

— Не хочу! Я так не хочу! У меня, между прочим, своя жизнь, свои какие-нибудь робкие надежды, всякие там мечтанья, дерзанья и поползновенья. И пускай даже проблемы, но они — м о и! А вы... Вы — злой! Нехороший и злой!

— Чево-о-о? Это я-то — злой?! — разозлился Гоќлос. — Да ты, макака бесхвостая, даже не подозреваешь своим скудным умишком, до какой степени я благороден и благостен! Букашка! Козявка! Клоп! Да с тобой говорит самое настоящее воплощение самой-пресамой совершеннейшей, подлинной, воистину истинной ЛЮБВИ! Я озаряю и одаряю тебя моей замечательной любовью, поганец, ибо я, если можно так выразиться, просто идеальный Отец, идеальный, как ты это называешь, Папка!..

Я совсем сжурился от испуга, а Голос гремел:

— И все мои планы на твое будущее знаешь какие добрые! Спросишь — почему, тля? Да потому, что я не только люблю тебя своей вечной любовию, недоросль, но и строю касаемо твоей неблагодарной персоны собственные прожекты и планы. А уж прожектов у меня — что грязи, что белоснежных песчинок на берегу какого-нибудь лазурного моря, и каждый ведь хочется осуществить. А ты — "злой"! Да сам ты... злой!..

Я просто онемел, не в состоянии хоть что-либо ответить. Голос же, похоже, распалился не на шутку, и из него всё несло, как из прохудившегося водопроводного редуктора.

— "Зло-о-ой-й-й"!.. Это я-то злой?! Да ты ж мое сокровище, моя отрада, дурень! Я уж замучился дарить тебе свою нежность, теплоту и добро, ибо главная моя цель — сделать тебя счастливым, показать всё самое великое и недоступное простым смертным, исполнять любые желания твоей души и плоти... ну, коли они, конечно, не пойдут вразрез с высшими постулатами этики и эстетики Мироздания!

(Гм, а коли пойдут?)

— ...Я вдохновлю тебя на любые новые бессмертќные подвиги и свершения! — голосил Голос. — Буду заботлив и ласков с тобой, как курица с цыпленком, кошка с котенком, слониха со слоненком. Ты же... Ты же... Ты же взамен...

И тут повисла долгая пауза. Столь мучительно долгая, что я даже не понял, испугался ли этой паузы или, напротив, обрадовался тому, что она повисла.