Период распада

Проехать не удалось — истошный крик рванул в переулке подобно брошенной в толпу осколочной гранате.

— Армяне едут!

Небритые, озлобленные хари сунулись к машине, открыли бы двери, если бы отец не заставил всех опустить блокировочные шпеньки.

— Выходи, армян! Разбираться будем!

— Погоди! — кто-то протолкался к двери, растолкав остальных, видимо один из организаторов — ты армян?

— Русский! — грубо ответив отец, добавив матерным — не видишь что ли!

— Армян он!

— Вуруб эз!**

Грязные, жадные руки сунулись в салон машины к сжавшейся в комок на заднем сидении шестилетней Лейле, мать с визгом оттолкнула их. Нелюди, через разбитые стекла лезли в салон.

— Скажи "фынды"!

— Фынды! — повторил отец. Они говорили в доме по-русски, и поэтому он мог легко выговорить это слово, которое армянин не смог бы произнести

— Еще раз!

— Фынды!!! — заорал отец

— Да врет он!

— Харэ, это русский!

— Значит так, Иван — организатор коротким тычком под ребра отогнал кого-то, он был трезв как стеклышко — мы русских не трогаем, мы только армян убиваем. Если увидишь кого из наших — дай три гудка и тихонечко подъезжай. Тогда не тронут тебя. Давай, езжай отсюда, русский.

А рядом, от машины — рукой подать — в неверном свете факелов бесы продолжали свой кровавый танец.

Потом скажут, что в городе были Внутренние войска все это время. Да, они были. Но — не вмешивались. Непонятно почему.

Тихонько плакали на заднем сидении: плакала Лейла, всхлипывала мать — и Москвич уносил их дальне во тьму. В городе больше не было власти — пустые улицы, затаившиеся в страхе дома. Те, кто мог бежать отсюда, бежать от наступающей на город тьмы — уже сделал это. Они были одними из последних.

Милицейский блок-пост они встретили на самой окраине города, он не перекрывал дороге — просто две машины, ГАИшная юркая канарейка Жигули 2102 и солидный, угловатый УАЗ. Несколько милиционеров стояли рядом с машинами, кто-то в милицейской форме, двое — в форме внутренних войск, они выделялись белыми, хорошо видимыми в темноте касками, похожими на пожарные. Один из них, увидев катящийся навстречу Москвич, в котором не было ни единого целого стекла, шагнул вперед, махнул светящейся палкой жезла.

И отец свернул на обочину. Он просто не мог поступить иначе, ведь это были представители власти, представители порядка, представители государства.

Один из милиционеров, не тот что махнул жезлом, не спеша, вразвалочку направился к остановившейся машине.

— Документы — не представляясь, потребовал он

— Товарищ милиционер, это не наша машина, мы от погрома бежим... — сорвавшись от волнения на армянский, зачастил отец и вдруг, в жутком проблеске осознания своей ошибки изо всех сил толкнул сидящего рядом с ним Гагика в бок.

— Беги!!!

Гагика спасло только то, что он играл тем самым шпеньком, что блокирует дверь — и в этот момент шпенек оказался открытым. Охнув, ничего не понимающий Гагик вывалился на обочину за долю секунды до того, как длинная автоматная очередь по салону перерезала пополам отца.

— Держи пацана!

Перепрыгнув кювет, Гагик маханул в темноту. Над самой головой, обдавая своим смертоносным дыханием прошла пущенная веером с дороги автоматная очередь, потом еще одна врезалась в землю левее, заставив мигом осиротевшего армянского пацана скакнуть вправо как зайца. Менты не пошли искать его — темно, да и на дороге есть другие, более интересные дела. А тот, кто когда то был сумгаитским пацаном Гагиком, пионером и боксером, слепо бежал напролом через темноту, не зная, кто он, куда он бежит и зачем. Единственно, чего он смертельно боялся сейчас — смерти он уже не боялся — это оглянуться. Оглядываться назад было нельзя.

За ночь и начало следующего дня он пробежал без остановки, без дороги больше пятидесяти километров, прежде чем вышел к своим, к армянам. Семья по фамилии Бабаян приютила его — потом, когда пришла пора получать документы, он назвал эту фамилию, и стал Гагиком Бабаяном, жителем Нагорно-Карабахской, никем не признанной и уже находившейся в огне необъявленной войны республики.

Потом, много лет спустя, уже будучи офицером Министерства национальной безопасности* Армении, полковник Бабаян узнал, что стало с его семьей. Вошедшие в город на усмирение солдаты воздушно-десантных войск при прочесывании местности нашли на окраине Сумгаита простреленный, с залитым кровью салоном, небрежно спихнутый в кювет старенький Москвич. Чуть в стороне, в канаве, нашли большую, воняющую горелым мясом кучу. Это не было человеческими останками, это было именно кучей, когда непонятно, кому принадлежат эти останки и даже сколько людей нашли здесь свою смерть. Желая преуменьшить масштабы трагедии, руководство Азербайджанской ССР приказывало развозить найденные трупы по всем моргам республики, там регистрировать их как неопознанные и, если в течение нескольких дней труп никто не опознавал и не востребовал — его так и хоронили в общей могиле, как неопознанного — тихо и быстро. Даже по самым скромным подсчетам тогда, в Сумгаите за три дня убили более сотни армян, некоторые семьи вырезали подчистую. Погибло бы еще больше — если бы не сохранившие человеческий облик азербайджанцы, прячущие в своих квартирах армянские семьи от озверевших от крови и анаши сородичей. Среди погибших была и родная семья Гагика Бабаяна — отец Армен, мать Нина и сестра Лейла.

Но тогда же, полковник Бабаян обрел свою цель. Для него это было очень нужно — понять, для чего существовать. Не жить, существовать, он умер в горящем пламенем кровавой междоусобицы Сумгаите, в прошитом навылет автоматными очередями чужом, с разбитыми стеклами Москвиче. Он понял. И обрел.

Полковник Гагик Бабаян существовал для того, чтобы никогда больше армянским детям не пришлось убегать из дома, оставив за своей спиной расстрелянных, растерзанных озверевшими нелюдями родных. Ради того, чтобы это больше никогда не повторилось — он был готов на все.

* Здесь нет ошибки. Служба национальной безопасности Армении возникла в 2002 году, до нее было министерство

** бей! (азерб.)

Ближняя ретроспектива

11 июня 2013 года

Анкара, Турция

Капитан спецназа Генерального штаба ВС Турции Абдалла Гуль

Серые Волки

Есть очень хорошая поговорка. Государство может существовать только до тех пор, пока найдется хоть один человек, готовый отдать жизнь за существование этого государства. Если это так — то Турция будет существовать вечно.

Капитан спецназа Генерального штаба ВС Турции Абдалла Гуль, правнук Эргена Гуля отдавшего свою жизнь в жестоком бою с британскими собаками в Галлиполи, сын полковника Орхана Гуля, старшего офицера турецкой разведки MIT и сподвижника генерала Кенана Эврена, последнего президента Турции, который заслуживал уважения, припарковал свой автомобиль на стоянке, рядом с корпусом штаба специальных операций. Капитан Гуль много времени проводил в рейдах в горах, на полигонах — а потому ему нужна была простая, неприхотливая и дешевая машина, которая отвезла бы его до квартиры, которую он снимал, привезла его на службу и довезла до какой-нибудь точки в горах. Кроме того — она должна была быть неприхотливой, не слишком много пожирать топлива, простой в ремонте — и при этом обязательно полноприводной, потому что капитану Гулю часто приходилось ездить по бездорожью, добираясь до тех или иных воинских частей. С этой целью он купил простую и дешевую подержанную русскую Ниву, отдав за нее всего-то полтора своих месячных жалования — и был весьма доволен своим приобретением. За такую цену он мог купить только какое-нибудь китайское ведро с болтами, которое постоянно ломалось бы. Русская же машинка была хоть и примитивной — но неприхотливой и крепкой. Кроме того — такие машины почти никогда не угоняли.

Капитан Гуль был очень практичным и трезвомыслящим человеком.

Поскольку капитан Гуль в настоящее время находился на штабной работе — на нем сегодня была повседневная форма турецкой армии, без какого-либо указания на спецназ. В машине на переднем сидении лежал дипломат с документами, которые он брал домой поработать и ноутбуком. Работа капитана была хоть и секретной — но не настолько, чтобы материалы нельзя было выносить из здания. Тем не менее — дипломат, который капитан выудил с переднего сидения, был оснащен шифрозамком, усиленными стенками и механизмом самоуничтожения, а так же мог пристегиваться к руке тонкой, но крепкой цепочкой. Дипломат был тяжелый и капитан его просто ненавидел.

Где же он провалился? В чем совершил ошибку?

Еще две недели назад капитан Гуль со своими людьми, одной из самых подготовленных боевых групп в Турции находился в горах, в пограничной зоне между Ираком и Турцией. Их целью была ликвидация одного из вожаков курдских собак, с началом операции американцев в Ираке перешедшего границу и повадившегося со своими бандами совершать налеты на турецкую территорию. Четыре дня они мерзли на камнях — нельзя было даже разжечь огонь, чтобы согреться и приготовить пищу — прежде чем добились своего. Управляемый взрыв обрушил целую лавину на идущих цепочкой с оружием курдских собак, мгновенно поглотив в каменном месиве половину из них. Остальных, тех кто выжил под лавиной — за две минуты перебил снайпер. В награду за это его перевели в учебный центр. Но за что?!

Кстати про снайпера...

Открытый белый Пежо лихо тормознул рядом, с визгом тормозов. Капитан поморщился

— Здравия желаю, Абдалла-ага!

— Здравия желаю...

Капитану Орхану Эриму было всего двадцать шесть — он был на четыре года младше Гуля — но при этом он был уже капитаном и имел боевую награду, полученную за бой с многократно превосходящими силами курдских собак, прорывающихся через границу. Собственно говоря, после этого боя на этого горного егеря и обратил внимание генеральный штаб, как на кандидата в спецназ. Чуть ниже ростом чем Гуль, загорелый, подвижный как ртуть, говорливый капитан Эрим совершенно не походил на военного и тем более — на офицера спецназа. Но Гуль ценил его — за всю жизнь он мало видел снайперов, сравнимых с капитаном Эримом. Бывает мастерство снайпера, а бывает — искусство. Мастерство можно наработать, но искусство — нельзя, это либо есть, либо этого нет. Так вот капитан Эрим был именно искусным снайпером.

— Как ваша нога, Абдалла-ага?

В последнем выходе капитан потянул ногу, неосторожно ступив на сыгравший под ногой камень...

— Пока напоминает о себе. А как твои Наташи?

Эрим улыбнулся. Он был похож на Таркана, известного во всем мире турецкого певца и даже отрастил короткие аккуратные усики, чтобы еще больше быть на него похожим. Редко у капитана Эрима была только одна девушка — он предпочитал выбирать их из числа отдыхающих на побережье, чтобы не иметь никаких обязательств.

— Сегодняшнюю звали Марина. Знаете, Абдалла-ага, чем больше я узнаю русских женщин, тем больше я поражаюсь — им что, у себя на родине, мужчины совсем не уделяют внимания? Та же Марина — она меня чуть целиком не проглотила.

— Дождешься, что проглотит.

— Если в России живут такие слабаки и импотенты — как же они создали такую огромную страну...

Капитан Гуль был женат и хранил верность своей жене. Он не ходил к проституткам, не пользовался услугами "Наташ" и вел себя в этом смысле очень строго. Но при легкомысленных словах Эрима капитан нахмурился. Заныло плечо — русские спецназовцы хотели взять его живым и поэтому не убили, только ранили, в плечо, чтобы он не мог в них стрелять. Он до сих пор помнил, как его в полубессознательном состоянии тащили через грузинскую границу, а потом самолетом вывозили в Баку и дальше — в Стамбул. У него до сих пор в личном деле стояла запись о потере двадцати процентов годности к службе, и перед тем как вернуться в строй — ему пришлось переучиваться на стрельбу с левой руки.

— На твоем месте я бы не болтал об этом — нахмурился капитан — когда сходишь на север, тогда и болтай. А пока помолчи.

— Так точно, Абдалла-ага — легко согласился снайпер.

Капитану в здании академии — так они называли это здание — была выделена крохотная каморка прямо под потолком, на последнем этаже здания. Сегодня был лекционный день, причем тяжелый — целых пять групп, у каждой — двухчасовая лекция. Итого десять лекционных часов — огромная переработка, допустимо не более шести. Тем не менее — расписание занятий тот же приказ, а капитан был не из тех, кто не подчиняется приказам.

Грохнув дипломат об обшарпанный, потрескавшийся стол, капитан открыл его, достал толстую папку. Сверился с висящим на стене расписанием на сегодня. Начал еще раз перечитывать лекции, которые он правил вечером.

Это было большой проблемой. В академии преподавали одно — а в жизни было совсем другое. Черт возьми, он сам с этим столкнулся и в первом разведвыходе едва не погиб. Знания, которые помогут выжить во враждебном окружении должны давать здесь — но их не дают, или дают не то что надо! Поскольку капитан Гуль относился к любому порученному ему заданию добросовестно — он добился разрешения начальника училища, полковника Фарука Сезера на то, чтобы поправить лекционный фонд кафедры, обогатить его примерами, каждый из которых он получил страхом, потом а то и кровью, как в Ичкерии в двух тысяч пятом. В любом учебном заведении лекционный фонд это святое, и каждый кто посягнет на него обрекается на жесточайшее противодействие коллег — но Фарук-ага отнесся к предложению боевого офицера на удивление доброжелательно и разрешил брать работу домой. Поэтому, капитан после того, как он отчитает на кафедре положенное количество часов — уезжал домой и до десяти, до одиннадцати ночи сидел за компьютером. Он не знал, когда его и его людей отзовут из Анкары и отдадут новый приказ — поэтому он торопился. Сейчас ему вдруг пришло в голову, что Мехрабад он не уделял внимание целую неделю, и если так будет продолжаться и дальше — его жене не останется ничего, как позориться подобно Наташам с пляжа. Капитан сделал себе пометку в голове — нужно купить цветы и попросить прощения.

Зазвонил телефон — и капитан резко повернулся к нему. Он почти не бывал в своем кабинете и телефонии никогда не звонил. Никогда.

Но сейчас он звонил.

Капитан снял трубку

— Капитан Гуль?

— Да.

— Господин полковник Сезер просит вас немедленно найти его. Он будет во втором гимнастическом зале.

Странно. Почему не в кабинете? Хотя... странного тут как раз и нету.

— Капитан Гуль, вы меня слышите — осведомился адъютант.

— Так точно.

— Он ждет вас. Не задерживайтесь.

Второй гимнастический зал — зал единоборств — был в это время почти пуст. Почти — потому что в нем был сам полковник, крепкий, ухой как палка, седоусый ветеран спецназа, хорошо знавший отца капитана Гуля. Он ходил с палкой — из-за ранения, но обычно он носил палку в руках, и использовал ее, только когда боль становилась нетерпимой.

Войдя в зал, капитан осмотрелся. Никого. Полковник Сезер утвердительно кивнул — и этим кивком сказал все, что нужно было знать Гулю.