Магическая академия. Достать василиска!

Было грустно, обидно и стыдно от осознания, что меня только что прилюдно задержали на радость пассажирам летучего экспресса, перекинули через седло, как какую-то гулящую девку, и повезли в ночь. За что, спрашивается? Неужели за тот неудачный приворот, о котором упомянул страж? Но причем здесь местный градоначальник, если жертвой был козел Лорд?! Или последствия ошибки оказались куда масштабней, чем я себе представляла?

Страшно! Как же страшно, мечтая стать сильной и умелой ведьмой, вдруг почувствовать себя опасной для общества неумехой. На глаза навернулись слезы. И, спрятав пунцовое от стыда лицо на шерстяном боку пса, я тихо всхлипнула.

— Не реви, девка, — решил сменить "кнут" на "пряник" леший, и тон его теперь был пронизан почти отеческой заботой. — Не стану я тебя к чесуну сажать, так и быть, — сказал он и, вздохнув, добавил: — А остальные свои проблемы самой решать придется, за проступки надо платить.

Я согласно всхлипнула, прекрасно понимая, что зелье было моего производства и отвечать за него, значит, тоже мне. Потом немного подумала и, решив-таки уточнить, что же все-таки случилось с бедным козликом, раз на меня по всему маршруту экспресса облаву объявили, уперлась руками в собачий бок, чуть поднялась и вывернулась так, чтобы посмотреть на мужика. Но вместо этого наткнулась взглядом на стоящего на перроне Каина, который курил, с интересом наблюдая за нами, и... помахивал билетом. Моим билетом! Потому что именно на нем была клякса от вина, пролитого вчера во время тоскливого перебирания бумаг на крыше. Слезы высохли мгновенно, жалость к себе сменилась злостью на оборотня, и я что есть мочи закричала: "Держи вора! Держи!", напрочь забыв, что сама вроде как задержанная.

— Держу-держу, — погладив меня по спине, проговорил леший. — Крепко держу, егоза, — насмешливо добавил он.

— Да не меня! Его! — попыталась вразумить стража я, но тот вразумляться был явно не склонен. — Я не воровка, это вот тот парень мой билет украл. А я... я законопослушная ведьма. Приворот был ошибкой, но...

— Не тар-р-раторь! — рыкнул Черныш, глянув на меня так, что я тут же заткнулась. Просто дар речи как-то вдруг потерялся. Зато собачья фобия, напротив, нашлась.

А мерзкий оборотень даже не вздрогнул, продолжая смотреть нам вслед и задумчиво курить. Тварь! Кошак облезлый, ненавижу-у-у-у!

Дальше ехали молча. По улицам города, в котором мне недавно так хотелось побывать. Сейчас же единственное, чего я желала, это оказаться где угодно, даже возле свадебного алтаря с навязанным родителями женихом, но только не верхом на лесной нечисти с собачьим ликом, рядом с которой, словно змея, шустро скользил вездесущий сластена Лютик. И когда страж привез меня к темному каменному зданию, в котором светились только окна нижнего этажа, я вздохнула с облегчением.

Но спокойствие длилось недолго. Как только меня под конвоем привели в кабинет мрачного черноволосого мужчины, мирно дремавшего, сидя в кресле, все и случилось. Звезды свидетели, лучше бы этот господин и дальше спал! Потому что разбуженный градоправитель, как оказалось, гораздо страшнее целой стаи голодных псов. Да что там стаи... целого полчища! Маг, которому подсунули НЕ ТУ ВЕДЬМУ, церемониться с нарушителями своего спокойствия не стал.

Спасались бегством мы вчетвером. Причем очень организованно. Правда, Лютик, зараза такая, все же оторвался от остальных и, выскочив на улицу, забрался по сточной трубе на темный карниз. Наша же троица вылетела на крыльцо почти одновременно. А потом Черныш с лешим кинулись в одну сторону, а я, не будь дурой, — в другую, потому что тот факт, что меня с кем-то перепутали, вовсе не отменял штрафа за безбилетный проезд. А платить, если честно, было почти нечем. Вот только об этом, к сожалению, вспомнила не только я. И в результате вместо цветочной крыши уже почти родного поезда я все-таки загремела в камеру предварительного заключения за побег. Правда, чесуна мне, как и было обещано, не подселили. И на том спасибо!

Эллис

— И пошто ж вы, бабы глупые, решили избушку-то покину-у-уть! — патетично причитал бабушкин домовой, сверкая желтыми глазенками из камина, в тень которого гордо забрался, демонстрируя хозяйке недовольство принятым ею решением.

А так как никто звать его обратно не кинулся, Венька принялся страдать вслух, дабы совесть у двух попивающих ягодный морс ведьм все-таки проснулась. Увы, совесть наша дрыхла на удивление крепко. Мы же с ба после баньки и аппетитной трапезы валялись на кровати и листали книжку. Вернее, справочник по разновидностям порчи просматривала я, подбирая самые пакостные и трудно вычислимые проклятия для обоих Рэдгруверов, всего предавшего меня преподавательского состава и вороны госпожи Дрюр, которая мне ничего особенного не сделала, но ее глумливое карканье задело за живое. А Арина Ильинична записывала в толстую тетрадь рецепт нового зелья "Супермарт".

— А кто народ от колдовской напасти спасать бу-у-удет? Кто лешего приструнит, если он снова начнет с грибниками злые шутки шутить? Кто...

— Вень, скажи прямо, — не выдержала его нытья я, поправляя полотенце на своей голове. — Хочу поехать с вами!

— А можно? — резко сменив тон с заунывного на деловой, спросил домовенок.

— Ба, что скажешь? — посмотрела я на родственницу, вдохновенно грызущую кончик карандаша, глядя в записи.

— А? — очнулась от собственных мыслей она.

— Веньку, говорю, возьмем с собой в эту твою академию? — подмигнув настороженным желтым глазам, смотрящим из притихшей темноты, сказала я.

— А за избой кто присмотрит? — чуть нахмурилась бабушка.

— Изба и присмотрит! Она ж у нас умница, — похвалила я дом, который, довольно заскрипев, развернулся, поэтому теперь за окном было не дерево с засидевшейся на нем вороной, явно собиравшей багаж свежих сплетней для своей Гиргеры, а оранжевый закат с золотистым пухом редких облаков.

— А Василек как же? — не спешила сдаваться ведьма.

— Да пристрою я Ваську, — вылетев из нерастопленного камина, с жаром сообщил черный мохнатый шарик с желтыми глазами. — Мамой клянусь — сегодня же к лешему его отведу, у него домовой опытный, погибнуть конику нашему не даст.

— Какая мама, Веня? — сдвинув на нос круглые очки в тонкой серебристой оправе, усмехнулась хозяйка. — Вы же почкованием размножаетесь раз в сто лет!

— Каждый мечтает о маме, — философски заявил домовенок, почесав макушку полупрозрачной лапкой, которая исчезла так же быстро, как и появилась.

— Мечтать и клясться ей — не одно и то же.

— Ну, Ари-и-иша, — снова заскулил черный шар, — ну ты же правильно все поняла-а-а.

— Будешь скулить — не возьму! — рявкнула бабушка.

— А не буду — возьмешь? — подлетев поближе, он проникновенно заглянул ей в глаза.

— Ба, соглашайся, — поддержала я Веньку. — Будет о нас заботиться, — протянула мечтательно и, перевернувшись с живота на спину, подложила под голову руки. — Пироги свои фирменные печь в этой твоей... как ее...

— Магической Академии Разрушения и Созидания, — в который раз за вечер повторила родственница.

— Ну да, там. Уверена, что у них такого повора нет и в помине. А я, между прочим, растущий организм, мне силы нужны. И где их взять, если не в Венькиных пирожках? — я демонстративно облизнулась и погладила рукой живот, в который за ужином отправилась целая тарелка вышеупомянутых мучных изделий. — И потом, сама знаешь, мелкая нечисть ведьме не помеха, а наоборот.

— Знаю, — сказала бабушка мне. — Иди Василька в добрые руки пристраивай, — приказала домовому. — И чтоб за избой твой приятель приглядел, тоже договорись.

— Одна нога тут, другая там! — радостно воскликнул метнувшийся в трубу клубок тьмы.

— Какие ноги, Веня? Ты же оживший сгусток тьмы! — бросила ему вслед хозяйка, а я, почесав кончик носа, сказала:

— Видимо, о ногах тоже мечтает... как и о маме.

— Видимо, — кивнула родственница, возвращаясь к прерванному делу. — Эль, ты не залежалась с тюрбаном на голове-то? Эдак, когда смоешь зелье, шевелюру снова стричь придется.

— Ой! — подскочив с кровати, пискнула я. — Книжка вдохновляющая, морс расслабляющий... немудрено забыть про волосы! Бегу смываться! — и действительно побежала... в соседнее с кухней помещение, где в пространственном кармане у бабули была оборудована роскошная банька со всеми удобствами, включая бассейн, сауну и какую-то новомодную штуковину в виде корыта с пузырьками. Арина Страхова любила удобства. Я, впрочем, тоже. Эх... жаль, что в академию, куда жаждет пристроить меня бабуля, нельзя отправиться вместе с избушкой.

Катарина

Забравшись с ногами на деревянную скамью, я судорожно всхлипывала вот уже часа три. Спать не хотелось совершенно — за день на крыше экспресса выспалась впрок, а вот оплакать разбившиеся надежды и свою горькую судьбу — сам черт велел. Охранник, до моего поступления дремавший на посту, сначала пытался успокоить расстроенную узницу и даже бутербродом с копченой колбасой поделился, но ничего не помогало. Потом старичок начал ругаться, угрожая мне плетью, а когда, вконец умаявшись, понял, что все его попытки лишь усугубляют ситуацию, принес мне целую пачку бумажных салфеток и потребовал ныть потише, чтобы не мешала отдыхать остальным. Так как соседние камеры, не считая той, что напротив, были совершенно пусты, я сделала вывод, что мешаю ему, но все равно честно постаралась плакать беззвучно, однако предательские всхлипы нет-нет да и прорывались.

Арестантов в блоке предварительного заключения сегодня было двое: я и лохматый чесун, чьей компанией, помнится, угрожал мне стражник. Забившаяся в угол нечисть походила на сильно заросшего гнома и торчала здесь уже неделю, распугивая народ возможностью подхватить чесотку. Судя по тому, что кроме нас здесь был только старик-охранник, разгон нарушителей закона у чесуна процветал. Небось стражи ему за помощь еще и приплачивали, чтобы между перспективой жутко чесаться несколько месяцев и возможностью сразу признаться во всех грехах и не мучиться задержанные выбирали второе.

— Не реви, сказал! Вот же ж... баба, — последнее слово тщедушный с виду дедок произнес как самое неприличное ругательство.

— Н-не могу, — заикаясь, ответила ему. — Он-ни сами текут.

— А ты спой, — предложил старик и, зевнув, добавил: — Колыбельную! Помогает успокоиться.

— А с-слуха н-нету если? — на всякий случай уточнила я, а то вдруг после песнопений он меня точно плетью отходит... за злостное нарушение порядка и надругательство над его музыкальными предпочтениями.

— Да лучше так, чем бабская истерика! — в сердцах махнул рукой охранник.

И мне почему-то подумалось, что он просто не умеет со своими домашними женщинами справляться, особенно когда те в истерике. Оттого и злится, перенося личные проблемы на бедную несчастную арестантку.

На нарах в камере напротив завозился чесун, и в темном углу сверкнули три его глаза. Тоже что ли бесплатный концерт решил послушать? Зря! Я петь, конечно, люблю, но не умею. Во всяком случае, именно так говорила, нарочито кривясь, госпожа Танис, когда заставала меня за этим творческим занятием.

— Пой! — командным голосом рявкнул старичок, и я, подпрыгнув на скамье и выронив очередной бумажный платочек, заголосила с перепуга:

— Мертвяки круго-о-ом... ик! Кладбище дрожит... В склепе за угло-о-о

... ик... Ом... некромант лежит...

— Хватит! — оборвал мой седовласый слушатель, а я, в последний раз икнув, заткнулась.

— Говорила же, ч-что слуха не-е-ету, — слезы полились с новой силой, и провальное выступление тому только поспособствовало.

Охранник встал, налил из прозрачного графина воды в стакан и принес мне.

— Все у тебя есть, — вздохнув, сказал он, глядя, как я пью.

Зубы то и дело стучали о стеклянный край, так как руки, сжимавшие стакан, дрожали. Прохладная ключевая вода приятно холодила горло, прогоняя икоту. И мне становилось легче. Допив, я протянула дедушке пустой сосуд и от чистого сердца поблагодарила.

— Ну а теперь заново пой, — потребовал седовласый охранник, подмигнув мне. — Охота же узнать, что там с некромантом сталось.

— Пой, пой, — скрипучим голосом поддержал его чесун. — Хорошо пошло-о-о, — мигнув всем набором глаз, сообщил он.

И, ободренная, я снова запела. С чувством, с душой... Подперев кулачком щеку и задумчиво глядя вдаль. Ну ладно, не вдаль, а на пучеглазую нечисть в камере напротив, но это все такие мелочи, когда вдохновение нахлынуло.

Мертвяки круго-о-ом,

Кладбище дрожит,

В склепе за угло-о-ом

Некромант лежит

И набравшись си-и-ил,

Чуя смертный час,

Ведьме с топоро-о-ом

Отдал он наказ:

Зомбяков вон те-е-ех

Подпали огнем,

И умертви-я-а-а

Заруби-и-и потом.

А затем беги-и-и

Вдоль стены глухой,

Под ноги смотри-и-и -

И уйдешь живой...

Чесун самозабвенно подвывал, охранник вздыхал, почесывая свой седой затылок, а я пела и чувствовала, что эта песнетерапия действительно работает. Слезы высохли, взгляд прояснился, и голос, которого стеснялась многие годы, казалось, стал чище, сильнее, увереннее. Не идеальный, конечно, но и не такой уж кошмарный, как думалось раньше. Когда я замолчала, в блоке предварительного задержания повисла тишина. Не гнетущая, нет. А какая-то... приятная даже. Ночь, песня, мы втроем — почти дружеские посиделки, если закрыть глаза на решетки.

— Хорошая... "колыбельная", — усмехнулся дедок, подкрутив свои роскошные усы.

— Хор-р-рошая, — согласно проурчала нечисть.

— А мне правда полегчало, — призналась я, благодарно взглянув на охранника. — Спасибо вам.

Тот снова усмехнулся и, развалившись в кресле, задумчиво посмотрел на меня.

— Тебя как сюда занесло-то, ведьма Катарина? — спросил по-доброму, без издевки или ехидства.

И я, помедлив всего пару секунд, все ему выложила. Просто потому, что с хорошим человеком ничем поделиться не жалко, а еще... очень уж хотелось выговориться. Охранник слушал, качал головой, изредка задавал какие-то вопросы и пил стакан за стаканом, постепенно опустошая графин.

— Да уж, девка, не повезло тебе, — подтвердил старик то, что я и так знала. Мы синхронно вздохнули, причем все втроем. Чесун тоже слушал и тоже сочувствовал, выражая это в коротких, но громких "Вот стер-р-рва!", "Вот поганее-е-ец!" и "Вот же невезуха-а-а!".

— Кроме штрафа за безбилетный проезд тебе еще и сопротивление при аресте с побегом приписали — леший наш на тебе зло сорвал за гнев градоначальника. Так что будешь сидеть на нарах дней тридцать, если залог не внесут или кто-нибудь достаточно уважаемый не возьмет тебя на поруки.

— Да кому я нужна-то? — снова стало так грустно, что сердце сжалось, но слезы на этот раз удержать я все же смогла.

— Сирота что ль? — сочувственно спросил охранник.

— Нет, но...

— Ну так пиши письмо родным, я утром отправлю с голубиной почтой им весточку, — обрадовался он. — Приедут, заберут тебя. И сидеть в тюрьме не придется.