Комната с выходом, 2 части

Используя трубку как фонарь, я осмотрелся вокруг. Много чего обнаружилось в слабом свете, но это не позволяло составить определенное мнение о назначении комнаты. На трех десятках квадратных метров практически не оставалось свободного места, как в мастерской сапожника или магазинном складе. Однако входная дверь определялась сразу. Я до нее не дошел каких-то полутора метров, двигаясь по периметру: она была обита на старый манер дермантином и запиралась на накладной замок. Изнутри его открыть не составило труда — поворот пластмассовой "вертушки", и в нос ударил прохладный свежий воздух. На обратной стороне дверного полотна — плакат с изображением молодой Лаймы Вайкуле.

Однако до свободы, как я заподозрил, ещё было далеко. Дальний конец короткого коридора был зарешечен. Решетка, между прутьями которой можно было просунуть ногу, оказалась закрытой на амбарный замок, висящий снаружи. Я потрогал замок, свободно болтающийся в приваренных проволочных кольцах. Подёргал дверь, имеющую довольно большой люфт. Сердце забилось чаще, волна адреналина подступила к горлу. Я чувствовал близость свободы.

Грубо сваренная решетка представляла собой символическую дверь, отделяющую коридор от просторного холла, судя по эху. Осветить его полностью постепенно меркнущим дисплеем трубки не удавалось.

Бросив трубку в карман пальто, я взялся за решетку и приподнял её. Приличный зазор между верхним косяком и дверью позволил легко снять её с петель, не трогая замка. Сварщиков-монтажников надо бы казнить за их работу. Но, сами о том не догадываясь, мне они оказали великую услугу.

Я не поленился вернуть дверь на место. Мало ли.

Из холла с одиноким дряблым диванчиком наверх вела бетонная лестница с перилами, вмонтированными в стены. Здесь гула и вибрации уже почти не замечалось. А может, они вовсе прекратились, и лишь остаточные явления в моем теле хранили память о них. Десяток ступеней — и снова дверь с точно таким же накладным замком, как внизу. Я прислонил ухо к прохладной крашеной поверхности и, задержав дыхание, прислушался. Может, и казалось, но мне послышалось тиканье часов. Осторожно повернув вертлужку, замок щелкнул два раза, и отвыкшие от света глаза мои невольно зажмурились...

Выйдя из настежь открытой кладовки, оклеенной обоями, я оказался в обыкновенной, скромной, но уютно обставленной квартире. В центре комнаты — круглый стол с белой длинной до самого пола скатертью и пустой цветочной вазой, люстра на побеленном потолке, Ковер на полу, ковер на стене. Старинные часы-ходики с гирьками, разве что без кукушки. Ряд книжных полок, платяной шкаф, сервант. Телевизор в углу на тумбочке, диван напротив. Что-то заставило меня снять ботинки. Рукавом я затер пыльные следы, оставшиеся от меня на полу. Держа ботинки в руках, я быстро обежал однокомнатную квартиру. Заглянул на кухню, пахнущую свежими щами. Небольшая кастрюля стояла на ещё теплой плите. В животе заурчало. Солонка и пепельница с окурком на столике. Низенький холодильник "Саратов". Запах табака. Из крана в мойке капала вода. Санузел смежный, источающий запах бритвенного лосьона. Крохотный тамбурок. Типичная хрущевка. По всему было видно: здесь жил мужчина, возможно, один. В прихожей несколько пар мужской обуви, куртка, пальто, зимняя шапка, кепка, бейсболка. На угловой полке — серый телефонный аппарат и открытая пачка сигарет "Наша марка". Я, словно попав в прошлое, уставился на глянцевый настенный календарь с молодой Аллой Пугачевой. Год 1990-й. Оглянулся на телевизор — "Akai". Таких сейчас не сыщешь. Дверь с глазком, я заглянул в него: лестничная площадка, первый этаж. Проглядывается подъезд. И в этот момент в него шумно ворвались с улицы трое мужиков и стремительно направились прямо ко мне. Рассмотреть людей я не успел.

Вступить в схватку? Ничего похожего на оружие я не видел. Ни палки, ни молотка. Если только нож на кухне в ящике? Некогда. Я положился на инстинкт.

Длинная скатерть скрыла меня полностью под круглым столом в центре комнаты. Только я успел подоткнуть под себя полы пальто, обнять двумя руками ботинки и затаиться, как в квартире загромыхали шаги.

— Разувайтесь мне тут! И тихо. Сейчас... — приглушенным голосом произнес один из троих, видимо, хозяин. — обувь в руки и вперед.

— Да нет, вряд ли.

— Посмотрим.

Все трое тяжело дышали.

— На четвёртом и пятом ничего нет, к Пименову шистовские побежали. Посмотрим, что у тебя тут, — кашлянув, сказал кто-то, и все гурьбой направились к кладовке. Хорошо, я закрывал за собой все двери. Может и пронесет.

— Тихо, ты, не колготись!

Это был голос первого, хозяина. Наступила тишина, в которой отчетливо клацнул металл. Затвор пистолета?

— Все, пошли. Тс-с.

Дверь в глубине кладовой осталась, по-видимому, открытой, поскольку хорошо были слышны шаги спускающихся в подвал. Потом будет холл, решетка, коридор, дверь с Лаймой Вайкуле и мастерская. А там — отсутствующая трубка телефона и разбитая пробирка, или что там я уронил. Заметят?

Ну и что теперь? Шаги затихли, донесся лязгающий звук — отпирали амбарный замок. Все, пора уходить.

В углу платяного шкафа наряду с кучей скомканных трикотажных штанов и грязных рубашек нашлось место для моего неуклюжего и заляпанного высохшим молоком пальто. Я закидал его чужими шмотками. Телефонную трубку сунул в карман брюк, портмоне запихал за пояс, штанины быстренько пошоркал подвернувшейся под руку щеткой. В прихожей надел ботинки, обтерев их каким-то тряпьем, примерил из искусственной кожи куртку, пришедшуюся мне в самую пору, нацепил бейсболку и вышел из квартиры.

* * *

Во дворе двухэтажного кирпичного дома никого не было, где-то тявкала собака, а из длинного деревянного сарая, что напротив, раздавался натужный петушиный крик. Я огляделся. Влево и вправо тянулась узкая улица с одноподъездными домами-близнецами по одну сторону и сараями да гаражами — по другую. На возвышенности у самого горизонта на фоне тяжелых туч торчали как зубы далекие серые многоэтажки. Наверное, туда-то и надо навострять лыжи.

Беспрепятственно преодолев расстояние в три дома, я лицом к лицу столкнулся с мужиком, выскочившим мне наперерез из-за сарая. Серая телогрейка, кепка и кирзовые сапоги. Широко расставив руки и слегка качнувшись — то ли был пьян, то ли занесло на скользкой грязи, — он хмуро рыкнул:

— Стоять, партизан!

Недолго думая и не сбавляя темпа, я резко свернул в сторону того же сарая. Проскользнул перед самым носом удалого аборигена, едва коснувшегося меня рукой, и, увлекая за собой преследователя, оказался на небольшом пятачке. Отсюда не проглядывалось ни одно из окон домов, как удачно-то. Я развернулся и хладнокровно впечатал свой кулак в щетинистую челюсть. Мутно-серые глаза успели выразить удивление, прежде чем закатиться. Я поддержал мужика за ворот и мягко прислонил к дощатой стенке. Пахнуло перегаром. На губах запенилась слюна, губы беззвучно шевелились. Учинить бы допрос, да риск большой. Маленький шмон обнаружил в кармане рваных штанов складной нож приличного размера. Пригодится. Что-то мне подсказывало: беги.

Я быстрым шагом двинулся вдоль сараев. Кое-где гуляли куры. Людей на удивление не было. Какой-то полувымерший поселок из далекого прошлого. Только ни машин, ни прохожих, ни музыки из окон. На душе было неспокойно, сердце опять бешено колотилось, я почти бежал.

Попетлять пришлось изрядно, перемахивая низенькие изгороди и то тут, то там спугивая стаи воробьев и голубей. Местность постепенно опускалась в низину. Наконец строения закончились. Я перевалился через толстую, обмотанную стекловатой и алюминиевой фольгой трубу. Она тянулась вдоль открывшегося моему взору глубокого оврага. На одном его склоне, конечно, северном, кое-где лежал снег, а внизу в зарослях прошлогоднего камыша поблёскивала журчащая вода. Обойти овраг было немыслимо. За ним открывался пологий подъём и непаханое километровое поле. А дальше, как мне казалось — вожделенная цивилизация с домами-многоэтажками, которых отсюда уже не было видно, их загораживал холм.

Спускаться было легко, даже весело. Но когда под ногами захрустел вмёрзший в лед камыш, веселье закончилось. Болотистое дно оврага, безобидно выглядевшее сверху, и жизнерадостно поблескивающий ручеек, превратившийся теперь в пятиметровой ширины непролазную топь, охладили былой оптимизм. Я побрел в восточном направлении в надежде обнаружить брод, понимая, что совершил непростительную ошибку — прежде чем спускаться, внимательнее надо было изучить пейзаж. Ноги, мгновенно промокшие, проваливались в рыхлый колючий снег, но я всё же шёл; не забывал и поглядывать в сторону злокозненного посёлка.

Во всём происходящем была какая-то сюрреалистичность. Зная город, как свои пять пальцев, определив стороны света, я совершенно не понимал где нахожусь. В голову лезли мысли о провале во времени, параллельных мирах. Одна половина сознания признавала, что это всё чушь, другая находилась в полном смятении.

Внезапно начала кружиться голова. Свежий воздух после спёртой атмосферы таинственного подземелья? Голод? Усталость? Постадреналиновый синдром? Сотрясение мозга? А может, действие препаратов?.. Я лихорадочно задрал куртку вместе с водолазкой, ощупал поясницу, даже попытался вывернуться, скосив глаза. Нет, ничего не увидел, хотя бок побаливал. От тычков булавы, наверное. И тут мной овладело отчаяние. Не хватало ещё здесь рухнуть в беспамятстве, когда до свободы рукой подать!

Я решительно снял ботинки, в один из них кое-как вставил портмоне с деньгами, двумя бросками перекинул свою увесистую обувь через камышовые заросли и напропалую пошёл вперед. Находясь в должном настрое, я не чувствовал леденящего ноги холода.

...На середине пути, когда уже невозможно было выдергивать ступни из засасывающей плотной грязи, пришлось упасть и отчасти плыть, отчасти ползти по-пластунски, раздвигая камыш, благо тут его оказалось меньше...

На противоположном берегу подхватив ботинки, скинув куртку и, сочетая с ритмом дыхания шаг, я быстро поднялся по пологому берегу. Обошёл большой снежный блин, и устремился в казавшееся бескрайним поле.

Занять себя мыслями было несложно. Они сами лезли в голову, оставалось их только упорядочить. С чего начался день? Вот вопрос, о который я споткнулся. Не с автовокзала же! Хорошо, что было вчера? Ага, это уже проще. Из Москвы приехал Макс, учились когда-то в одной школе в Бабаевске, оба родом оттуда. Дружили, ссорились, снова дружили. Дрались из-за одной девчонки — Ирки Красновой. В итоге она так никому из нас и не досталась. Потом, окончив школу, мы вместе поступали в Саратовский университет. Снимали квартиру. Прогуливали занятия, баловались пивком, влюблялись в девочек-однодневок. Водили друзей, терзали гитару с вечера до утра, слушали итальянцев, старых добрых битлов и Цоя. Шастали к однокурсникам в университетские общаги. Весело было. До половины первого курса. Нам тогда ещё не перевалило за 17.

Макс влип в какую-то историю — до сих пор точно не знаю, да и он подробностей избегал — и сел на 3 года. А я загремел в армию. Отслужил в ВДВ, вернулся в универ, закончил, женился на Светлане, первокурснице медучилища. Она взяла академ-отпуск по случаю беременности, и назад уже не вернулась. Юльке, дочери нашей, сейчас десятый год. А Светка вторым ходит. Осенью рожать.

История взрослого Макса мне мало известна. Знаю, что прямиком из колонии ушёл в Чечню смывать позор кровью. Обошлось, вернулся целым и невредимым, и каким-то образом оказался в Москве. На днях позвонил — как гром с ясного неба, говорит, мой телефон в Интернете нашёл. Ну, конечно, мы со Светланой ЧП открыли несколько лет назад. В каких-то реестрах и телефон домашний высветился. ЧП А.В. Пшебержвицкий. Иди сыщи второго с такой фамилией! Вот Макс и нашёл, думал — однофамилец. Ха! Он думал! Позвонил — оказался я, собственной персоной.

Зайти на огонёк можно? — спрашивает. А то нельзя! Кто ж не ностальгирует по молодости? Вот вчера и заявился. По делам, мол, приехал. А по каким, не рассказывает. Всё улыбался да нас со Светкой слушал. Сам какой-то молчаливый стал, загадочный. Не изменился почти, на вид от силы лет 25 дашь. Всё телефон мобильный у него в кармане разрывался, пока он его не выключил. Выпивали? Конечно, выпивали. Пару коньяков уговорили за вечер. А к утру Макс ушел. Остаться отказался. Говорил, ещё заглянет, если время выкроит. Про себя рассказать обещал. И всё. Легли спать. Да и то не сразу. Кофейку попили с моей красавицей, поболтали немного. Чувствовал я себя совершенно трезвым, бодрым. А потом... Потом сразу автовокзал. Или всё же что-то было перед ним?

Поле никак не хотело кончаться. Казалось, пройдено куда больше, чем нужно, а ожидаемых домов ещё не было видно за холмом. Я упорно сопротивлялся желанию оглянуться. Всякое представлялось: и как моя спина в прицеле снайперской винтовки, и как за мной гонятся оборванцы в телогрейках, или едет машина... Хотя последнее мне меньше всего казалось реальным. Не было там никаких машин. Если только автобус, который привёз меня в это проклятое место, или детский паровозик из тоннеля? Ещё допускал возможность встречи с неприятелями на подступах к городу. Но мне уже было плевать.

Одежда на теле почти высохла, ноги, израненные о колючки и острые пеньки сухого бурьяна, не чувствовали боли. Куртка болталась за плечом, ботинки, засунутые в её рукава, колотили по спине.

Когда из-за горизонта показались верхушки домов, сердце радостно ёкнуло. Наверняка с этой точки можно рассмотреть посёлок, оставшийся далеко позади, и я оглянулся...

Я стоял, овеваемый ветром и всматривался вдаль. По коже бегали мурашки, не то от холода, не то от чувства нереальности. Ничего, кроме шапки леса я не увидел. Овраг — да, отчётливо просматривался, его высокий, обрывистый берег, с которого я почти скатился, преодолев теплотрассу. Он выглядел отсюда, с расстояния в несколько километров(!) как тёмно-коричневая губа гигантского рта. А дальше — лес. Лес и ничего больше. Как клочок мха размером, наверное, с тот посёлок. Чуть правее тянулась высоковольтная ЛЭП, а слева телеграфные столбы, обозначавшие трассу, я даже догадывался какую. Теперь я сориентировался. В своё время мы с юной Светой всё здесь исколесили на велосипедах. Однако никакого населённого пункта не припоминалось.

Надев ботинки и куртку, авось досохнут на мне, я опрометью бросился в сторону города.

Через полчаса я уже стоял на остановке в хорошо знакомом мне районе, а ещё через минуту ехал в троллейбусе, подрагивая от холода. Зубы выстукивали мелкую дробь. Из пассажиров на меня никто не смотрел, им не было дела до кого-то другого, как бы этот другой не выглядел. Мало ли бомжей да всяких бродяг?..

В кармане я теребил рукой телефонную трубку. Кроме неё и складного ножа у меня нет ничего в память о случившемся. Ах, да. Ещё куртка, бейсболка и пара синяков. Трезвый и хладнокровный взгляд на ситуацию констатировал бы моё психическое нездоровье или воспалённую фантазию человека, одурманенного галлюциногеном.

...Я завалился в квартиру, почти теряя сознание. Светлана заплакала навзрыд, стаскивая с меня грязную одежду в ванной. "Где ты был? Что случилось, Сашулечка? Все больницы, морги обзвонила... Юленька думала, папку не увидит больше..." — причитала она сквозь слёзы. А я только и смог сказать: "Горячего молочка сделай, ласточка".