Неблагодать

— Кто сказал? — Траун склонил голову набок и некоторое время изучал Геру; она молчала. — Вы когда-нибудь были в ответе за пленных имперцев?

Гера пожала плечами. Вспомнился брошенный транспортник, который однажды попался им с Кэнаном во Внешнем Кольце. Транспортник был запечатан. Его угнали повстанцы или пираты — она так и не узнала, кто именно; порой одни ничем не отличались от других. Кэнан вскрыл дверь световым мечом. Транспортник оказался полон имперских штурмовиков, обмякших тел, скованных по рукам и ногам. Внутри царил смрад экскрементов и разложения. В живых не оставили ни одного.

Эзра тогда с восторгом рванул вперёд и содрал со штурмовика шлем, обнажив гниющее лицо. Фильтр был весь в крови и рвоте, но мальчик не обращал внимания. Он продемонстрировал шлем с радостной ухмылкой.

— Их здесь полно, на коллекцию хватит, — заявил он.

Умер Эзра, улыбаясь точно так же, убеждённый, что победа в нескольких шагах. Жизнь ушла из его глаз прежде, чем угас в них смех; губы медленно обмякали, пока его тело прощалось с живым теплом. Он умер так быстро, что не успел, наверно, почувствовать выстрел бластера — и теперь, догадывалась Гера, его световой меч попал в коллекцию какого-то имперца. Может быть, даже выставлен трофеем в кабинете Трауна. Как Эзра когда-то хвастался своей коллекцией шлемов.

Траун пристально наблюдал за ней из кресла напротив, поджав губы с чуть ли не сочувственным выражением на лице — будто бы мог читать её мысли.

— Вам кажется, будто имперцы должны следовать определённому шаблону, когда речь идёт о пленных, — сказал он. — Вы представляете себе пытки, допросы. Пренебрежение и жестокость.

Гера молчала.

— Вы полагаете, что первым такому обращению подвергся агент Каллус, — спокойно продолжал Траун, — и с вами мы поступим так же, только вопрос времени. — Он указал на датапад. — Это приношение противоречит вашим ожиданиям. Пленную должны мучить яркими мигалками, ревущим шумом, крайним истощением и скукой — да? Её разум должен притупиться, прежде чем явится дознаватель.

Он был прав. Гера ожидала всего этого и больше; она и сейчас не была уверена, что так не случится. Пальцы сжимали датапад, а Траун всё наблюдал за ней. Она отказалась прервать контакт, отвести глаза.

— Я не хочу, чтобы ваш разум притупился, — тихо сказал Траун.

II.

Попытка бежать была неудачной. Чисто рассудочно Гера знала — она ещё не готова, и даже если ей удастся справиться с Трауном, охрана застрелит её прежде, чем она выберется из камеры.

Но прошлой ночью, когда свет погас, она лежала в постели и читала на датападе, который дал ей Траун, о смерти Каллуса. Никто не упомянул его роль в истреблении ласатов, а ведь она и стала причиной его предательства. Не упомянули и Зеба, а он столько вынес от рук Империи — и всё же сберёг в себе порядочность и умение сострадать, так что смог простить, даже полюбить одного из людей, которые причинили ему столько боли. Единственная из найденных Герой статей, в которой вообще упоминался Зеб, клеймила его как преступника. Время погребло под собой его честь, решимость и оптимизм. И всё это уничтожено тем, кто должен был встать на сторону Зеба, должен был не хуже Геры понимать: Империя не успокоится, пока не раздавит всех нелюдей под своей пятой.

Она ощущала себя выпотрошенной, пустой, не знала, от чего щиплет глаза — от света экрана или непролитых слез. Лицо было словно из дерева, неподвижно, как маска, и Гера заснула со знанием собственной неминуемой смерти. Оно легло сверху грузом; конечности отяжелели и онемели.

Ей снился Кэнан — кровь хлестала из раны в его боку, а он пытался заслонить её собой. Кэнан, отдавший жизнь в тщетной надежде, что его команда — его семья — сумеет сбежать, спастись. Даже во сне он смотрел на Геру с нежностью, глубиной и теплом, и всё это затопило её, наполнило всеобъемлющей болью безысходного горя. Она позволила себе верить, будто Траун агент повстанцев, будто он просто ждёт своего часа, чтобы открыться ей и помочь сбежать — даже сейчас, хотя он не предпринял никаких шагов для помощи, что-то в ней всё ещё хотело верить. Но Траун не собирался ей помогать, по крайней мере, в том смысле, что ей хотелось. Если она и сумеет сбежать, то сделает это сама.

Утром она проснулась с решимостью; перед глазами был Кэнан, его лицо. Она не умрёт в плену.

Гера не видела возможности ни спрятать свои лекку, ни замаскировать зелёную кожу, и шансов добраться живой до ангара было немного. Лучшее, чего можно достичь, решила она — саботаж: убить Трауна, взять его бластер, если он будет достаточно глуп, чтобы войти с оружием к ней в камеру. Если он не дурак — а она знала, что нет, — то она использует его тело как щит и уложит охранников, заберёт их бластеры. Потом останется только убить как можно больше охраны и повредить как можно больше техники, прежде чем её застрелят.

Но сначала предстоит справиться с Трауном. Проблема. Траун на голову выше, килограмм на тридцать тяжелее, и, хотя ведёт себя как джентльмен, движется со скрытой силой воина. Он способен сражаться, Гера не сомневалась. И ещё одна проблема:

Он убил её команду. Убил Кэнана.

Но он спас её саму.

Гера не знала о нём ничего, даже полного имени и имени его народа, однако ей казалось, будто она знает его много лет. Рядом с ним было уютно, хотя рассудок криком кричал ей оставаться начеку. Траун во многом похож был на старого друга, и вся его сдержанная отстранённость во время бесед почти не умаляла впечатления. Его имперский этикет скрывал что-то неуловимое и природное, и оно его выдавало: он восприимчив, учтив, сдержан и не гневлив, одарён той врождённой доброжелательностью и смирением, что нужны хорошему наставнику. Сложись жизнь иначе, он стал бы приобретением для Восстания. Сложись жизнь иначе, он мог бы сам быть в команде "Призрака".

Гера укрепилась в решимости, пообещав себе убить его без колебаний.

Он вошёл в камеру поздно вечером и закрыл дверь за собой. Гера не видела признаков бластера у него под мундиром, и в ней погасла ещё одна искра надежды: если бы он был скрытым агентом повстанцев, если бы в самом деле намеревался её спасти, он бы, по крайней мере, обязательно пришёл вооруженным, дал ей доступ к оружию, даже если бы им пришлось подстроить драку, чтобы оно оказалось в её руках.

Траун взглянул на неё, помедлил, приподнял бровь. Пальцы Геры сжали датапад, который он вчера дал ей.

— Не советую, — сказал Траун.

Гера нанесла удар.

Она отстегнула простынь от матраса перед тем, как он вошёл, и теперь швырнула в него, чтобы закрыть ему обзор в решающий момент — ей предстояло встать, опираясь на шаткую раненую ногу. Она тут же нашла опору — нельзя позволить себе осторожность — и нырнула вправо, уходя от удара его ведущей руки. Она полагала, что он придёт в движение, как только она бросит простынь, и могла лишь надеяться, что направление угадала верно.

Ей это не удалось. Взмах — и удар датападом пришёлся в воздух. Гера, сдержав ругательство, развернулась, присела. Траун ушёл от летящей простыни, теперь та осела на пол, и он оказался позади Геры. Мрачное, непроницаемое лицо. Он вовсе не выглядел удивлённым.

Но не ударил.

Гера не дала себе времени удивиться. Первый её удар ушёл в пустоту. Второй нарвался на блок. На третьем датапад врезался Трауну прямо в скулу с такой силой, что вылетел из её руки. Отлетел прочь, и пластиковый корпус хрустнул, когда прибор упал на пол.

Открывшись Трауну этим ударом, она не смогла увернуться. Его пальцы цепко сомкнулись на запястье Геры, скрутили её, притянули к его груди спиной. В поту и изнеможении после короткого боя, Гера хватала ртом воздух. Подняв неповреждённую ногу, она согнула колено, чтобы ударить назад — ...

Траун жёстко и эффективно прижал её к полу.

Плитка больно вжалась ей в нос, грозя переломом. Колено Трауна вонзилось в поясницу, удерживая Геру на полу. Она закрыла глаза, ожидая смерти. Он наклонился к ней; она ощутила тепло дыхания краем уха.

— Это не попытка к бегству, — сказал он настолько тихо, что система наблюдения в камере не должна была уловить звук. В словах звучало волнение, приглушённо, но настоятельно. — Это импульс к самоуничтожению. Вы хотите присоединиться к своему мёртвому возлюбленному, найдя выход в благородной смерти.

Гера не сказала ничего. Уголки глаз покалывало жаром, и вдруг заболело горло.

— Нет ничего благородного в том, чтобы умереть за мертвеца, — прошептал ей на ухо Траун.

А затем, вместо того, чтобы сломать ей шею или позвать охрану, как ожидала Гера, он просто отодвинулся, слез с её спины и встал рядом на колени. Осторожно помог сесть, помня о её больной ноге и запястье, которое вывихнул, когда прижал её к полу. Ошеломлённая, Гера позволила оказать ей помощь. Когда он встал и положил руки ей под мышки, чтобы её поднять, Гера инстинктивно схватилась за его мундир, поздновато сообразив, что это действие может быть истолковано как нападение. Может, его и следует рассматривать как нападение.

Траун позволил ей в него вцепиться. С серьёзным выражением лица он осторожно переместил Геру с пола на койку. Поднял и сложил простынь и покрывало; капля крови скатилась с его щеки и разлетелась на плитке. Закинув сложенное бельё на руку, он пододвинул свой стул к койке Геры и поднял комлинк.

— Аптечку, — плавный, спокойный голос. Дверь со щелчком открылась всего секунду спустя, и один из охранников подошёл с аптечкой в руках.

"Траун к этому был готов", — с дрожью поняла Гера. Он взял аптечку с тихим "спасибо" и отпустил охранника, отдав ему постельное бельё на замену. Открыл аптечку и взглянул на Геру — не с весельем или злорадством, с участием.

— Самая серьёзная травма — запястье, — сказал он. — Верно?

Она решила было, что аптечка для него — залить порез на щеке бактой, пока не увидели подчинённые. Но Траун не предпринял ничего, чтобы залечить собственную рану. Молчание Геры он посчитал знаком согласия и наклонился к ней ближе, так что их колени соприкоснулись.

— Позвольте, — он взял руку Геры.

Лёгкие, осторожные прикосновения, замкнутое лицо. Он перевязал ей запястье, без гнева в глазах — только сосредоточенность. Гера заметила, что он старается не причинить ей боль и, кажется, точно знает, как повернуть её руку, не вызывая волну боли аж до самого плеча.

— Нос или ногу? — закончив с запястьем, спросил он.

Гера вытерла нос; на верхней губе оказалось лишь пятнышко крови.

— Ногу, — тихо сказала она.

С клиницизмом медбрата Траун помог ей снять брюки. Гера внимательно следила за ним, но он даже не взглянул на её нижнее бельё, как сделало бы большинство мужчин. Когда он осматривал рану у неё на бедре, она заметила тусклый металлический ободок на его безымянном пальце. Может быть, он женат — и притом в самом деле настолько предан жене, что даже мельком не глянет на пленницу? Руки у него были тёплыми и сухими; бакта, которой он смазал рану, сработала как ледяной контрапункт, решительно рассеяв туман в сознании Геры.

— Сотрясение мозга? — не поднимая глаз, спросил Траун.

— Нет, — честно признала Гера. — Просто...

Он терпеливо ждал, пока она завершит фразу, но она только покачала головой.

— Вы просто устали, — Траун закончил с её ногой и откинулся назад, позволяя ей самостоятельно натянуть брюки. — Это естественно. Вы находитесь под стрессом заключения и пренебрегаете пищей.

Он вернул принадлежности в аптечку и бросил Гере цепкий взгляд.

— Не ценю мучеников.

У Геры было сухо во рту. Его слова должны бы вызвать у неё презрение. Какое ей дело до того, что о ней думает враг? Если он не хотел, чтобы она стала мученицей, не хотел, чтобы она отказывалась от пищи, то она должна бы резко возжелать именно этого. Но она лишь почувствовала, как колотится её сердце — запоздалый выброс адреналина — и поняла: ей и правда не всё равно, что о ней думает Траун.

Поняла и как близко сегодня подошла к смерти.

Как сильно, вопреки самой себе, хотела жить.

Траун глядел на неё, ждал ответа, но язык Геры прилип к нёбу. Он дал ей таблетку обезбола, сделав вид, будто не замечает, что её бьёт дрожь.

Откинулся на спинку стула, включил комлинк и приказал:

— Еду, воду и смену постельного белья.

Он поднял глаза на Геру, видя, должно быть, вопрос на её лице.

— Я останусь с вами, пока о ваших нуждах не позаботятся, — спокойно сказал он, — а затем нам предстоит разговор. У нас не так много времени.

III.

— Моя внешность беспокоит вас, — заметил Траун.

Гера, щурясь, разглядывала его. Замечание показалось необоснованным. В облике Трауна не было ничего противного — красивый мужчина, высокий, подтянутый, с виду такой, будто ему одинаково комфортно на балу аристократов и в доспехах штурмовика, забрызганных вражеской кровью. По правде говоря, отталкивало в нём только одно — то, что он мог легко снять: имперский мундир.

Траун коснулся своего знака ранга, словно читал её мысли.

— Точнее, вас беспокоит, что нечеловек добровольно служит Империи.

Добровольно? В этом Гера сомневалась, но придержала язык, нацепив нейтральное выражение. Их последний разговор Трауну ничего не дал, и, вероятно поэтому, на сей раз он явился с мирным предложением своего рода — рилотский чай сбора её родной провинции; заварен он был идеально.

Пряный запах чая, такой знакомый, сопровождала чувственная память: грудь отца, к которой она прижималась спиной, когда он держал её, маленькую, на коленях — умиротворяющее папино тепло и сила. Траун сидел напротив, попивая чай из второй чашки.

— Ты умён, — сказала Гера, выискивая признаки того, что эти слова льстят ему; но Траун был скорее позабавлен. — Трудно понять, почему кто бы то ни было с головой на плечах прислуживает Империи. Но власть всегда соблазнительна, особенно когда тебя заперли в низшую касту.

Жестом она указала на него и на себя, ожидая позабавить его этим ещё больше, но он среагировал совсем иначе. Траун смотрел на неё теперь совершенно трезво; выражение его лица не давало основания считать, будто он просто ждёт, пока она замолчит, чтобы опровергнуть её аргументы. С дрожью беспокойства Гера поняла, что он и в самом деле слушает.

— Империя презирает нелюдей, — Гера вглядывалась в его лицо, а он и бровью не вёл. — Знаешь, раньше на Корусанте жили миллионы нелюдей. Теперь там нет ни одного.

Траун молча поднял палец, спрашивая позволения прервать.

— Повстанческая пропаганда в этом плане несколько преувеличивает, — сказал он. — Корусант кишит разумными всевозможных видов и рас. У меня самого там дом, в горах Манараи.

— Ты имперский офицер, — Гера покачала головой, игнорируя первую часть сказанного. О правдивости пропаганды обеих сторон можно спорить сутки напролёт. — Для тебя, очевидно, сделали ряд исключений. — Она оглядела Трауна с головы до ног; родилось подозрение. — Ты вообще хоть числишься нелюдем официально?