Клуб Анонимных Некромантов

Что Василий отлично выучил с пятого класса, так это то, что у него очень, очень плохой характер, сам он — противный и отталкивающий человек, а общаться с ним так же приятно, как наступать в собачью какашку. Когда мир так приветливо к тебе относится, нужно либо хорошо драться, либо быстро бегать. С драками у Васи не сложилось, зато бегал он всегда — как в последний раз.

* * *

Городская Устин-Суходольская больница была зданием ничем не выдающимся, мрачным, не очень высоким — четыре этажа и два корпуса. Справа от больницы живописно пестрело покосившимися крестами небольшое кладбище. Слева стояла школа, еще левее — здание роддома. "Компактно и весьма лаконично", — содрогнувшись, подумал Вася, и направился к центральному входу.

Провожаемый подозрительным взглядом охранника, под жужжание сидящих в холле пациентов и родственников, парень проследовал к окошечку "Информация и справки". Немного потоптавшись в нерешительности, обратился к хмурой бабуле, бодро лопающей борщ из судочка и прихлебывающей чаем:

— Простите, а Мафусаил Евгеньевич Захарченко не поступал к вам? Я его... эээ... внук.

— Што?! Говори громче! — отвлеклась от бутерброда с колбасой бабушка. — Я слышу плохо.

— Мафусаил! Евгеньевич! Захарченко! К вам! Не поступал! — радостно проорал ей в лицо аспирант. В холле воцарилась тишина, сзади кто-то булькнул, бабка подавилась чаем, забрызгав каплями столешницу перед собой.

— Ты что, совсем дурак, что ли? — прошамкала она. — Зачем так орать, чай, не глухая. Щас посмотрю.

Съежившийся под чужими взглядами, Вася с внутренней надеждой стал ожидать слов "Нет такого и не было". Ему было даже не жаль трех часов на дорогу в один конец, как и не было бы жаль еще трех обратно. Лишь бы все события сегодняшнего утра остались в памяти просто несуразным казусом, сном во сне, галлюцинацией. Его не покидало чувство, что хорошие истории со смерти одного из родственников не начинаются. Разве что, истории о наследстве, но что-то подсказывало, что здесь ничего подобного не светит. Наконец, бабушка подняла взгляд от тетради, в которую, несмотря на век компьютерных технологий, до сих пор заносились поступившие и выбывшие пациенты.

— Мафусаила Захарченко нет, — к облегчению юноши последовал ответ. — Но есть Захарченко Геннадий. Будете брать?

— Что? — подавился уже Вася, правда, не чаем, а всего лишь воздухом. — Что значит брать? Он что... того?

— Сам ты того, — резко захлопнула пухлую тетрадь бабка. — В кардиологии он. Иди талон получай на посещение, ежели он твой родственник.

Получив талон и поплутав по коридорам и этажам, парень нашел-таки нужное отделение и палату. На входе в нее он столкнулся с растрепанной медсестрой в криво застегнутом халате и с такими мешками под глазами, в которых можно было бы гречку складывать.

— А я... я... — промямлил филолог, пытаясь собраться с мыслями и понять, к кому же он все-таки идет — к Мафусаилу или Геннадию?

— Он там лежит один, — прервала его медсестра и, не дожидаясь ответа, пошла к себе на пост, оставив Васю в растерянности стоять у входа в палату и бросив через плечо, уже отойдя метров на двадцать: — Но если его опять придется реанимировать, то сделай это сам, третий день лежит, семь раз откачивали. В реанимации нет мест, все заняли его бывшие соседи по палате, а у меня больше нет сил.

— Василий, ты, что ли? — раздался тихий, властный, хоть и дрожащий голос из палаты. — Иди сюда скорее.

— Мы вообще знакомы? — начал было Вася, заходя в палату, и вдруг увидел того самого деда, который разбудил его сегодня утром. Правда, гораздо более материального, во всяком случае, пока. — Ой, блин...

— Знакомы, не знакомы — какая разница? — отмахнулся лежащий на кровати больной. — Иди сюда и дай скорее руку уже, внучок.

— А зачем? — засомневался новоиспеченный внук, пятясь к выходу. — А у меня руки грязные, я сейчас быстренько помою и...

— Стоять! — рявкнул родственник и уставился ему в глаза. — Живо. Иди. Сюда.

Будучи человеком не самым робким, пусть и несколько несуразным, Василий внезапно почувствовал, как под тяжелым взглядом стремительно теряет волю и всякую возможность к сопротивлению. Словно в полусне он подошел к больничной кровати, сел на сероватые простыни и положил обе свои руки на сморщенные и покрытые пигментными пятнами кисти умирающего. Кожа его оказалась на ощупь холодной и сухой, как пергаментный лист. А пальцы с желтоватыми крепкими ногтями — не по возрасту сильными и цепкими. Внезапно захватив обе Васины руки, Геннадий-Мафусаил впился в них ногтями так глубоко, что оставил следы, затем закатил глаза, захрипел и задрожал крупной дрожью.

Больничные стены заходили ходуном, кровати затряслись. Треснули и осыпались градом осколков стекла. Порыв ветра смахнул все больничные запахи: хлорки, старых тел, разбавленного черного чая и мочи, застиранного постельного белья и чего-то такого, чем пахнет только в больницах. Запаха, который нигде больше не услышишь, а услышав — ни с чем не перепутаешь. Так пахнет старость, болезнь, одиночество, боль. Смерть...

Облезшая масляная краска на стенах начала осыпаться хлопьями и, кружась, сворачиваясь и чернея на глазах, опускалась пеплом на заплесневевший и покрывшийся скверно пахнущей слизью пол. Яркий сентябрьский день, не добравшийся даже до полудня, внезапно потемнел, запахло сыростью, дождем и землей.

Окинув гаснущим взглядом больничную палату, юноша отдаленно и словно сквозь толщу воды увидел, что она выглядит так, словно была заброшена уже лет сорок. А может, и не в этом веке... А может, и не в этом мире...

Внезапно хватка старого колдуна ослабла, а затем его руки и вовсе разжались. Дурнота отступила, оставив вместо себя чувство какого-то опустошения, слабости и ощущения, словно он что-то потерял, что-то такое, что делало дыхание легким, а краски — яркими. Словно он постарел лет на... словно он смертельно устал, и ничто в мире больше его никогда уже не заинтересует и не взволнует.

Перед ним лежал мертвый, но еще теплый старик с закатившимися глазами и сморщенными руками.

— На помощь... — просипел Вася, соскальзывая с кровати. — Медсестра...

— Так, а ну не вздумай хлопнуться в обморок, щенок! — внезапно сел на кровати мертвый дед. — И выпусти меня из тела, я и духом с тобой прекрасно пообщаюсь.

— Э. Что? — Вася моментально перехотел падать в обморок, увидев ожившего родственника, а затем, осознав услышанные слова, захотел вновь, но уже с удвоенной силой.

— Вот только сцен не надо уфстраифать, — прошамкал труп, мышцы которого, видимо, уже не очень хотели ему повиноваться. — Птьфу. Префстафь, фто профрачный я пофнимаюфь наф телом.

Вася сел на соседнюю койку, крепко зажмурил глаза, сжал кулаки и усиленно стал представлять... Море, солнце, песок. Он сидит в плавках на полотенце и пьет холодное пиво. Ему все снится, он просто устал, он не проснулся, он заболел.

Однако, какая-то надоедливая мысль крутилась в голове, словно жужжащая муха или комар. И кусать не кусает, и в покое оставить не хочет. Его руки сами собой начали выписывать какие-то странные движения, словно он за веревку пытался достать ведро из колодца. И веревка эта была очень холодной, склизкой и весьма противной на ощупь.

— О, профофшай... Продолжай, молодец, еще немного. — Услышал молодой человек и открыл глаза. Моря рядом не было, солнца и пива тоже. Как, впрочем, и осклизлого пола, разбитых окон и запаха земли. Зато был странно подергивающийся труп и его точная, но очень прозрачная копия, которая до колена воспарила к потолку, а затем — застряла. И, видимо, шевелила нематериальными ногами, каким-то образом приводя в движение все тело. Учитывая, что оно было накрыто полусползшей простыней по грудь, выглядело это так, словно нижнюю часть туловища эта самая простыня переваривает. От увиденного зрелища Вася со смешком вспомнил свое удвоенное желание упасть в обморок и захотел этого уже с утроенной силой.

— Ты что, совсем дурак, что ли? — заорал дед. — А ну вытаскивай до конца! Давай, ручками, ручками, пока эта курица не прибежала и опять не засунула меня обратно. У нее, конечно, ни шиша не получится, но мне надоело болтаться тут, словно... поплавок в проруби.

— А вот не надо было умирать, — огрызнулся Вася, дергая воздух руками и внезапно вытаскивая-таки предка из тела. — Или позвал бы кого другого.

— Уф. Ну наконец-то, — дух сел на кровати, свесив ноги и оглядывая свое прозрачное туловище. — Давай, что ли, знакомиться. Меня Мафусаилом зовут, а тебя, знаю, Васей? Ну, это ненадолго. Ох, и противный же ты... Ну да ладно. Есть вопросы?

— А почему Мафусаил? — внезапно спросил парень, ощущая в голове легкомысленный ветерок вместо мыслей, идей и стремления к новым знаниям, и привычно пропуская мимо ушей оскорбление.

— Это наше родовое имя. Некромант Гена? Некромант Вася? Птьху! То ли дело — Мафусаил! Это звучит гордо, звучно, жестко, властно! Это как медаль, как знак рода! Короче, ты отныне тоже Мафусаилом зваться будешь, раз перенял мой дар. Имя с ним вместе идет через поколения к таким вот молодым глупым Васям, в нем сила, мощь, величие. Еще вопросы? Может, о даре что спросишь? Или тебе рецепт щей рассказать? Ты не стесняйся, я могу.

— Точно, о даре! — очнулся новоиспеченный Мафусаил-Второй. — Я — избранный, да? Ведь ты не просто так позвал меня... Я ведь чувствовал, всю жизнь чувствовал, что я достоин большего, что все не просто так, что меня готовят к чему-то великому... Что я еще раскрою свой потенциал, покажу всем, чего стою! Это — правда? Я — избранный? Потому ты меня выбрал?

— Ты совсем дурак, что ли? — расхохотался колдун. — Да ты последний из нашего рода, к кому я пошел. Все остальные родственники просто послали меня с моим предложением куда подальше, а те, кто поумнее, слушать даже не стали. Я же смерть давно свою учуял, несколько лет уже преемника или преемницу ищу, чтобы умереть спокойно и дух мой не мотался тут, не горел в муках... Ну, и далее по тексту. Короче, нет. До тебя была еще необъятная куча претендентов, почитай, вся родня наша.

— И много у меня родственников? — оскорбленно спросил Вася.

— Ну... Достаточно... — уклончиво ответил дед.

— Отлично. Просто прекрасно, — парень почувствовал сильнейшее разочарование и в самом себе, и в окружающих его людях, и вообще во всем. Жизнь, пошедшая через пень-колоду еще в детстве, решила, что проблемы должны не уменьшаться, а набирать обороты. — А знаешь, старый хрыч, и черт с тобой. Нет, правда. Мне двадцать четыре года, почти двадцать. У меня нет работы, нет девушки, есть никому не нужный диплом филолога, который, как выяснилось, совершенно не востребован в этом мире, а значит — диплома тоже нет. Я чертов аспирант без денег и даже места, где мог бы ночевать, но зато с научным руководителем, который постоянно прессует меня на тему научной работы — или отчисления. Всего успехов — в том, что отслужил в армии, и то не по своему желанию, а потому что военной кафедры не было в вузе, и меня забрали прямо перед летними экзаменами на первом курсе, и потом мне пришлось отучиваться на нем еще раз. Да к тому же и зимнюю сессию сдавать заново, потому что, видите ли, именно на мою фамилию ведомости потерялись, а ни один — ни один преподаватель почему-то не смог меня вспомнить ни в лицо, ни по фамилии! Хотя потом они постоянно говорили "о, вернулся". Значит помнили, все-таки.

У меня совершенно нет друзей, одни знакомые, и те даже не заметят, если я куда-то пропаду. Через девять дней у меня заканчивается оплаченный период в съемной комнате, а у меня нет денег на его продление. А тут еще умираешь ты, передаешь мне какую-то силу и говоришь, что я не то что бы не совсем достоин этого барахла, от которого отказалась вся моя родня — нет, я совсем даже недостоин этого, и ты до последнего момента старался не отдать мне мусор, который никому не нужен! Мусор, от которого отказались все! И которого! Я! Недостоин! Отлично!

— Хм. Вась, а о какой съемной комнате идет речь? Ты же живешь со своей троюродной бабушкой в моей бывшей квартире, и комната, которую ты снимаешь, тебе принадлежит. И вторая комната. И вообще вся квартира. Я же позаботился об этом еще четыре месяца назад, организовал, так сказать, тебе условия для жизни, оказал посильную помощь, — помотал головой дед. — Ты что, хочешь сказать, что снимаешь комнату в собственной квартире, в которой Фроська живет просто потому, что я ей позволил, и то лишь по ее просьбам, так как две ее квартиры сдаются, а ей хочется общения, готовить кому-то и ухаживать за кем-то?

— Э. Что? — совершенно оглушенный филолог покачал головой. — Ухаживать? Готовить? Но ведь всю квартиру кроме ее комнаты мою я, да и готовлю тоже на двоих, из своих продуктов... Она на таких условиях только сдала, сказала, что я мало плачу, а больше я и не мог...

Воцарилось молчание. Дух Мафусаила задумчиво витал под потолком, хмуря призрачные брови. Вася грыз ноготь на большом пальце и испытывал острейшее желание напиться.

С одной стороны, самая существенная проблема — с жильем — решена. Вредную Ефросинью нужно выгнать на одну из ее сдаваемых квартир, любую, пусть сама решает. Вторую комнату, бабкину — сдавать, этих денег должно хватить на то, чтобы удержаться на плаву первое время. Денег за эти месяцы она, конечно, не вернет, скажет, что нечем платить, да и он их добровольно отдавал...

С другой же стороны... Филологу по имени Вася с мягким плохим характером и тощим телом было привычно чувствовать себя дураком. По-разному, во всех смыслах, любых ситуациях, каждый раз — по-своему. Но в этот раз было явно что-то новенькое. Это было чувство абсолютной, сокрушающей личность до основания собственной ничтожности. Его ничтожности, родной, уютной, обволакивающей.

— Эм. Вась... Я, конечно, о таком раньше не слышал, — прервал тишину мертвый некромант. — Но, может, попробуем? Ты это. Позови медсестру, пусть она меня реанимирует, а я попробую обратно дар забрать. Может, не поздно еще пока.

— Хочешь хоть как-то облегчить мне жизнь? — удивленно поднял взгляд аспирант. — Это... это...

— Нет, ты точно дебил, — гневно прервал его дед. — Что тебе облегчать, олень, прости Господи! Попробую еще чуток поскрипеть и найти кого-нибудь повменяемее. Ты ведь даже дух мой отпустить не сможешь, и тело правильно сжечь. Так и буду телепаться тут и наблюдать, как ты весь наш род позоришь.

— А. Ну-ну, — Василий задумчиво посмотрел в окно и заорал: — Медсестра! Помогите, он не дышит!

В коридоре послышался топот, вбежала медсестра и санитар, которого парень раньше не видел.

— Давно не дышит? — спросил санитар, деловито вытаскивая подушку из-под деда и занося руки.

— Минут пятнадцать, — пожал плечами Вася. Санитар замер, медсестра тоже. Оба повернулись к молодому некроманту со смесью недоумения, злости и облегчения на лицах.

— Слушай, парень, — вкрадчиво спросил санитар, смотря на него как на маленького глупого ребенка. — А что же ты сразу-то нас не позвал? Думал, что оживет?

— Нет, я думал, что он спит. Разбудить пытался, — соврал Василий. Хотел сделать вид наивного идиота, но потом вспомнил, что этого не потребуется — он и так наивный идиот. И выглядит соответствующе.