Шикша

Она обернулась, отслеживая мою реакцию. Но реакции не было. Я просто не знала, как на это реагировать.

— Ну, ты чего, Зойка? — забеспокоилась женщина, глядя на меня исподлобья. — Всё наладится. Хотя ребят, конечно, бросать одних не надо было. Там один Уткин чего только стоит.

— Чего? — машинально протянула я, чтобы поддержать разговор.

— Дык, ты же не знаешь, а он прям перед самым вашим выходом написал служебку, что ему необходимо шесть литров спирта "с целью стерилизации и длительного сохранения анатомических препаратов лисы и куницы", — процитировала наизусть содержание записки толстая женщина и хохотнула, — Представляешь?! А Бармалей потом смеялся, что Уткин решил всю лису целиком в трехлитровой банке замариновать. И куницу. Но спирт всё равно выдал. Правда не шесть, а четыре литра. Но это тоже ого-го! Теперь понимаешь?

Я неуверенно кивнула.

— А сейчас, когда ты ушла, и у них есть четыре литра спирта, сама понимаешь, чем всё закончится...

— А почему не формалин? — удивилась я. — Никаких проблем бы не было.

— Извечная мужская солидарность, мать её за ногу, — неодобрительно буркнула женщина и осуждающе покачала головой.

Она чуть прикрутила фитиль на лампе и продолжила (очевидно ей хотелось выговориться, а других слушателей не было):

— Я тебе больше того скажу, Зоя. Пока тебя не было — нам из основной базы нынче забросили 30 ящиков медицинского спирта. А в каждом ящике по 20 бутылок. Сама теперь подумай.

Я изобразила удивление от такой новости.

— А Колька вчера нашим проболтался. И теперь об этих ящиках знают все, — неодобрительно сверкая глазами продолжила воодушевленная моей реакцией женщина. — Бармалей все ящики к себе уволок, но долго он их прятать не сможет: рано или поздно уедет куда-нибудь, так наши потихоньку растащат. Будет, как в прошлый раз.

Что было в прошлый раз выяснить не удалось, потому что за тонкой стенкой камералки раздались шаги. Женщина выглянула в приоткрытую дверь и закричала:

— Митька! Где ты весь день шляешься?! Ты почему в бочку воды не наносил?

— Еще днем наносил! — раздался в ответ низкий мужской голос.

— Да я не про ту, я про синюю! — возмутилась женщина, — мне же постирать после бани надо будет...

— Так ты всё равно утром стирать будешь, — возразил голос, — утром и наношу.

— Нет, ну ты посмотри на него! Ещё один умник, блядь, нашелся! — на весь лагерь завопила женщина, всплеснув руками, — он уже за меня всё порешал! А подумать, что бельё замачивать с вечера надо, — своих мозгов не хватает?

— Ну, Аннушка, ну, не ругайся ты, — примирительно забубнил голос, — я сейчас мигом всё наношу.

— Э-э-э нет! — не повелась женщина (я теперь знала, что её зовут Аннушка). — Ты давай-ка, дружочек, бегом дрова иди готовь. Сейчас наши вернутся, пока ужинать будут, надо баню растопить. А потом уж и воды в ту бочку наносишь.

— А ужинать я что, не буду? — возмутился голос.

— Дык раньше думать надо было, — непреклонно отрезала Аннушка (и я поняла, что она тут главный авторитет, не считая какого-то Бармалея). — Ты, Митенька, если сейчас пререкаться и дальше продолжишь, дык еще и без завтрака останешься. Или сомневаешься?

— Да бегу я, бегу... — забубнил голос, удаляясь.

— Вот с ними всегда так, — криво усмехнувшись, вздохнула Аннушка, — почему-то все мужики считают, что они жизнь лучше нас, баб, знают. А оно же, если присмотреться, так ровно наоборот всё получается!

Я не ответила ничего на этот всплеск ярого феминизма. Меня начало невыносимо клонить в сон, кроме того опять жутко разболелась голова. Но Аннушке были нужны не собеседники, а слушатели.

— Вот посмотреть хотя бы на того же Уткина. Аж целый кандидат геолого-минералогических наук, а не какое-то хухры-мухры! Недавно, говорят, книгу серьёзную написал. Важный человек, в общем. Но это всё только кажется. Чуть ковырнешь — ерунда сплошная, а не мужик!

Она грозно взглянула на меня, но я не возражала, мне было всё уже безразлично — я просто сидела и мужественно боролась с подступающим сном.

— Вот прошлый раз были мы на южном Урале, бериллы всякие искали. Пять месяцев почти просидели там, в экспедиции, представляешь? — продолжила обличать Уткина Аннушка, — Так этот дурень вдруг пластинчатоусыми жуками увлекся. Наловит всякой хрени и давай на них любоваться. И таки допрыгался. Однажды поймал каракурта, у нас его еще черной вдовой называют. В бутылку от лимонада "Колокольчик". Припёр к нам в лагерь и подбил Захарова, чтобы сфотографировать. А Захаров — еще больший дурень. Потому что аж целый доктор физико-математических наук. Но ума соответственно еще меньше, чем у Уткина. У них же здравый смысл из мозгов вытесняют формулы, понимаешь? В общем, Захаров предложил Уткину выпустить каракурта из бутылки на траву, чтобы сфотографировать, значит, "в естественных условиях". Потому что, когда Уткин этого каракурта ловил, в бутылку, мол, земля попала, некрасиво же так. Не эстетично, мать его! Так вот этот дурень Уткин взял и выпустил. Пока второй дурень, Захаров, фотоаппарат настраивал, каракурт сбежал куда-то под один из наших домиков. В общем, пришлось нам потом лагерь в другое место срочно переносить...

Я хрюкнула.

— Ну это еще что! — не унималась Аннушка, — а до этого были мы Казахской ССР, там вообще почти полгода в экспедиции просидели. Так Уткин поехал еще с двумя такими же дурнями на болото, гадюк ловить. Помогать казахским зоологам, значит. И для стерилизации они, как обычно, захватили трехлитровую банку медицинского спирта. Вернулись глубоко ночью, сильно уставшие после "стерилизации" трехлитровой банки, побросали мешки с наловленными тварями прямо посреди лагеря, а сами по палаткам спать пошли. А мешки-то дырявыми оказались, и за ночь змеи и гадюки по всему лагерю благополучно расползлись. В общем, тоже потом пришлось оттуда срочно сниматься. А Аллочку, лаборантку нашу, еще и змея за руку укусила. Хорошо, что спасти успели. Так вот Уткин...

Договорить Аннушка не успела, в лагере раздались многочисленные голоса — это вернулись остальные члены экспедиции.

Глава 4

Аннушка охнула и заторопилась на кухню, хлопотать с ужином. Я-то уже поела и теперь не знала — выходить к людям или сидеть и дальше в камералке*, сославшись на мой "вшивый" карантин. В общем, зависла я капитально, обдумывая, как же поступить правильно. Но эту проблему уже решили за меня: в камералку ввалился огромный бородатый мужик в замызганной спецовке. Он на ходу вытирал мокрые руки куском полотна, затем уставился на меня:

— Показывай, — велел он мрачно.

— Что показывать? — не поняла я.

— Вшивость проверю, — лаконично ответил мужик и отбросил полотно на лавку.

Я поняла, что это и есть пресловутый Колька и послушно стащила косынку с головы (я выпросила у Аннушки платок, чтобы не позориться "вазелиновыми" волосами перед мужиками).

Колька передвинул лампу на столе поближе и заглянул ко мне в голову:

— Твою ж мать! — заругался он (точнее он заругался более категорично, но я не буду повторять все те слова). — Что у тебя с тыквой?

— Волосы давно не мыла, — извиняющимся тоном попыталась оправдаться я.

— К херам мне твои волосы! — рявкнул Колька, — ты где так бестолковку свою разнесла? У тебя же чуть мозги наружу не вылетели! Да тут же швы накладывать надо! И срочно! Еще и грязи туда затащила, вон воспаление уже пошло...

Он еще долго возмущался моей тупостью, Аннушкиной тупостью, мировой бабской тупостью вообще и, в частности, опять прошелся конкретно сперва по мне и Аннушке, затем заодно досталось еще каким-то Люське и Катьке. В заключение Колька очень нелицеприятно отозвался о всей нашей геологической экспедиции, и особенно при этом почему-то подчеркнул тупость Уткина.

— А где Уткин, кстати? — спросил он внезапно, продолжая вертеть мою голову то ближе, то дальше к лампе (меня чуть не укачало от этого). — У меня к нему есть ряд принципиальных вопросов. На пример, по поводу "стерилизации" лисы.

— Не знаю, — ответила я.

— В смысле ты не знаешь? Вы вместе ушли в разведку, а ты и не знаешь.

— Я очнулась, когда тонула на болоте, — поведала Кольке я, — меня спас охотник. Дал куртку и сапоги. Показал дорогу сюда. А больше я ничего не помню. Вообще ничего, что было до этого. Даже как меня зовут — я узнала уже тут, от Аннушки.

— Хорош заливать! — Колька резко отпустил мою голову и недоверчиво скривился. — Петровну ты же помнишь.

— Нет, Аннушкой ее какой-то Митька называл, — ответила я, — я просто услышала, вот и знаю теперь.

— А-а-а-а... вот, значит, как! Значит, Митька назвал ее Аннушкой? — прищурился Колька и выматерился. — Вот сучонок...

Я прикусила язык. Похоже сболтнула лишнего. Но кто ж знал.

— Ты правду говоришь? — опять переключился на мою потерю памяти Колька.

Я пожала плечами. Мол, хочешь верь, хочешь нет.

— Так, сиди здесь! — велел Колька, — я Бармалея кликну.

Он выскочил наружу из камералки. Я осталась сидеть одна и всё думала, что какая-то ерунда получается.

Минут через пять он вернулся. С ним был еще один человек. Почему-то изначально я решила, что "дон Педро" и есть Бармалей, но я ошиблась. Бармалей, он же Иван Карлович Шульц, был приземистым, почти квадратным мужчиной, столь густо заросший рыжеватой растительностью, что среди дремучей кудрявой поросли было видно только мясистый нос и цепкие черные глаза.

— Рассказывай, — велел он тихим голосом и у меня аж мурашки забегали по коже.

Я повторила свою историю.

Повисло молчание.

Мужики сидели, "разговаривая" молча, одними глазами. Наконец, когда играть "в гляделки" им надоело, Шульц сказал:

— Мда. Странно, — и добавил, обращаясь к Кольке, — а ты что скажешь?

— Судя по форме раны, имел место сильный удар предположительно тупым орудием — камнем или дубиной, — начал Колька, опять схватив мою голову в тиски своих ручищ и вертя ее туда-сюда к свету лампы. — Рана серьезная. Так что амнезия вполне может быть. Или же налицо злостная симуляция. Но тогда всё равно остается вопрос — кто ей так разнес голову?

— Сама могла? — коротко уточнил Шульц и так зыркнул на меня, что я сразу поняла, почему все называют его Бармалей.

Колька отрицательно покачал головой.

— А удар при падении?

— Исключено, — вздохнул Колька. — Угол другой.

— Ладно, — кивнул Бармалей и развернулся к мне, — а ты, Горелова, напишешь всё, что здесь наговорила, на бумагу.

Я кивнула.

— Теперь по остальным. — сказал Бармалей Кольке, — Нужно послать пару ребят проверить, что там случилось.

— Да кого мы пошлем? — возмутился Колька, — все и так после этого забега не отошли, куда опять в такую даль переть?!

— А если там случилось что? — спросил Бармалей своим невозможно тихим и острым как скальпель голосом.

— Если что и случилось, то мы уже ничем им не поможем, — недовольно отрезал Колька, он явно не боялся спорить с Бармалеем. — А уставших людей туда-сюда по тайге гонять — тоже не дело.

— А если им нужна помощь? — поставил точку в разговоре Бармалей.

Колька недовольно фыркнул, но правоту его нехотя признал.

— В общем так, — сказал Бармалей, — сейчас ужинать, мыться-отдыхать. Завтра рано с утра выдвигаемся на дальний участок. Пойдут Рябов, ты, Фёдоров, Михайлюк и Иванов. И, само собой, Игната с вами отправим.

— Так в лагере тогда почти никого не останется, — попытался возразить Колька.

— Я так сказал, — припечатал Бармалей, отметая все возражения.

— А можно я тоже пойду? — вякнула я.

— Сиди уже! — Колька и Бармалей синхронно развернулись ко мне и рыкнули одновременно совсем недобрыми голосами.

В общем, не взяли меня.

Примерно через полчаса вернулся Колька и притащил еще две лампы и чемоданчик с инструментами. Следом шла Аннушка, которая все время горестно вздыхала и несла таз с горячей водой.

Колька опасной бритвой соскреб мне все волосы на затылке и немного с правой части головы, обработал рану и принялся накладывать швы. Я старалась не орать, но всё равно было капец как больно, и я орала со всей мочи.

— Да заткнись уже ты! — шикнул на меня Колька, — весь лагерь перебудишь. Еще два стежка осталось.

— Не могу! — сквозь слёзы всхлипнула я. — Не надо больше. Пожалуйста-а-а... Больно же...

— Может, спирта ей дать? — влезла сердобольная Аннушка, которая ассистировала этому живодёру.

— Ага! Хуирта! У нее травма башки, возможная амнезия, так ты ей дай еще спирта! — рявкнул Колька, — и кто тебе такую дурь в тыкву воткнул? Хочешь, чтобы она голышом по лагерю потом бегала и пальму искала?

— Зачем пальму? — не поняла Аннушка.

— Ты же коммунист, Анна Петровна! — вызверился Колька и больно воткнул иголку мне в голову, так, что я аж подпрыгнула почти до потолка и взвыла не своим голосом.

— Да тихо ты, Горелова! Мешаешь же! — не обращая внимания на мои мучения, Колька продолжил диалог с Аннушкой, — так разве ты диалектический материализм уже забыла, Анна Петровна? Или ты не знаешь, что человек произошел от обезьяны, а обезьяна, соответственно, спустилась с пальмы. Поэтому, когда наша Зойка выпьет спирта при такой травме головы, то вполне возможен обратный процесс — превращение человека в обезьяну. Вот и придется ей срочно искать в тайге пальму, чтобы эволюционировать обратно согласно классическому канону. Теперь понятно?

Не знаю, что ответила ему Аннушка, но тут Колька так глубоко вонзил проклятую иглу в мою несчастную голову, что меня прямо подбросило.

— Ну всё, всё, — успокоительно сказал Колька, наконец-то соизволив обратить на меня внимание. — Сейчас только завяжу.

Я скривилась, утирая слёзы.

— А ты, в принципе, молодец, Горелова, — заявил в конце процедуры Колька вполне нормальным голосом, — не каждый мужик выдержит без обезболивания накладывание швов на голову.

— Так вы же говорили, что это элементарно и все легко переносят, даже дети, — обиженно припомнила я его же слова, небрежно сказанные мне в самом начале операции.

— Ну, мало ли что я тебе говорил, — дипломатично увильнул Колька, — тем более это еще когда было...

— Полчаса назад, — укоризненно буркнула я.

— Ну, нету у меня анестезии, нету, — беззлобно проворчал Колька и обрезал нитки, — Так что сейчас еще повязочку сделаем и можешь идти спать. Но старайся на эту сторону не переворачиваться.

— Так мы сейчас еще в баню пойдем, — влезла Аннушка.

— Какую еще баню? — не понял Колька и даже марлю резать перестал.

— Которую Митька сейчас топит, — простодушно пояснила Аннушка, — сперва мы с Зойкой и Ниной Васильевной сходим, а потом мужики пойдут. Как обычно. Мы же всегда быстро моемся, это вы до утра там сидите, спирт трескаете и песни поете.

— Горелова в баню не пойдет, — категорическим голосом отрезал Колька. — Я ей только швы наложил, воспаление еще не прошло, у нее полголовы разхерачено, а ты её сейчас в жару потащишь и что потом будет, понимаешь?

— Пальму будет искать? — прошептала Аннушка, бледнея.

— Молодец, — кивнул Колька и обернулся ко мне, — мыться теплой водой можно. Голову не мочить, пока не разрешу.