Биомеханика

Мы заказали пиццу. И пиво к ней. А я тогда впервые подумал, что ему, возможно, нужен от меня не только секс. Наверное, поэтому я и предложил ему в тот вечер поменяться местами...

У него, знаете, сразу глаза заблестели. Он стал такой насмешливо-ласковый — и настороженный, в то же время. Как будто боялся, что я передумаю. А мне было любопытно, каким он будет в другой роли. Он оказался довольно агрессивным, но, кажется, я чего-то такого и ждал. И... знаете, мне было приятно доставить ему удовольствие. То есть — технически — это оказалось не слишком сложно, только хотелось, чтобы все побыстрее закончилось. А он совсем не торопился... Я, конечно, могу его понять, но мне от этого было очень не по себе, так что, когда он выложился, я сразу сбежал в ванную. А там... там на меня вдруг накатило...

Помню, я подумал — господи, что же я делаю? Чем, спрашивается, я лучше всех прочих педиков? Ничем. Даже хуже. Потому что я мог без этого обходиться. И обходился большую часть жизни — а что теперь? Я только что лег под парня. Сам. И даже не для того, чтобы получить удовольствие, а просто... вообще неизвестно зачем. Чтобы привязать его? Глупо же.

Мне от всего этого стало так тоскливо... Я сел прямо на пол и просидел... не знаю сколько. Долго. Пока Ральф за мной не пришел.

Наверное, у меня был очень несчастный вид. Он ухмыльнулся, присел рядом, спросил: 'В чем проблема?'. Я ответил: 'Ненавижу пидарасов. Себя ненавижу'. Он, знаете ли, кивнул, словно и не сомневался в этом. Потом поинтересовался: 'Меня тоже ненавидишь?'. Я сказал, что его — не могу. Не получается. Он и на это кивнул, а потом добавил, что не знает, чем мне помочь. Наверное, это должно было означать 'помоги себе сам, Кейси-детка'. А я бы и рад, только плохо понимаю как.

Для него-то все просто, он же себя не ненавидит. Впрочем, меня это только радует. Легко любить человека, который любит себя. Кажется, это единственное, что мне легко дается. Ну и еще, пожалуй, секс, хоть я и не обольщаюсь на этот счет.

Понимаете, когда мы вместе, в постели, во время секса — очень трудно не поддаться чувству, что он мой, полностью и безусловно. Что он всегда будет хотеть того, что я делаю с ним, и ему всегда это будет нравиться. Он ведь очень открытый в сексе, очень отзывчивый — но вряд ли это моя заслуга. Думаю, с любым другим партнером он точно такой же. И точно так же получает удовольствие, пусть и не такое, как со мной. Он не принадлежит мне, как бы подо мной ни извивался. Во время тех каникул я как-то очень отчетливо это понял, хоть мы и были одни в пустом доме и он не порывался от меня сбежать.

А потом каникулы кончились, вернулись Джон со Стивом, началась наша обычная жизнь, и я опять стал делать вид, что мы с Ральфом всего лишь коллеги и добрые приятели... Господи, кого я хотел обмануть? Наверняка они обо всем догадывались, а то и просто знали — это же тянулось черт знает сколько времени. Им уже давно все было понятно, только я никак не желал принять очевидное и продолжал твердить себе, что временно повредился умом, хоть это и было чрезвычайно глупо после того, как я фактически бросил семью.

Самое удивительное, что Ральфа мои метания как будто вовсе не задевали. На людях он не делал в мою сторону никаких телодвижений, а по ночам просто улыбался и кивал, когда я говорил, что иду к себе, так что я не представляю, как он ко всему этому относился: было ли ему неприятно или плевать он хотел на мою конспирацию. А может, он просто давал мне время — не знаю. Но, думаю, малейшего намека с его стороны было бы достаточно, чтобы я перестал играть в эту дурацкую игру.

Игры кончились где-то в середине лета, после одного из особенно удачных выступлений. Мы были в ударе — зал бесился и сходил с ума, а мы чувствовали себя чуть ли не богами. Ральф вытворял что-то немыслимое, и я глаз не мог от него отвести. Он не всегда бывает таким сумасшедшим, но если уж на него находит, он чуть ли не искрить начинает. Это фантастическое зрелище, поверьте. И в тот вечер мне было как-то особенно приятно осознавать, что вот этот Ральф ночью, после концерта, будет лежать со мной в постели... Только я не представлял, как дотяну до ночи. Едва мы убрались со сцены, как я, не скрываясь, затащил его в туалет и прижал к стенке — мокрого, пахнущего потом, с безумными от возбуждения глазами. Мы целовались, и он сказал, что я соленый, что меня нужно пивом запивать. А потом вытряхнул себя из штанов и сам на меня вскарабкался... Господи, как же давно я об этом мечтал!..

Потом мы, конечно, кое-как привели себя в порядок, но, черт возьми, у нас же все равно на лбу было написано, чем мы только что занимались. После такого уже как-то странно было изображать невинность, и я не стал. Я весь вечер не выпускал его из рук. И, разумеется, никто не удивился. Кроме, может быть, самого Ральфа, но мне показалось, что он был этому рад. И той же ночью я попросил у него разрешения остаться. Он сказал: 'Да, разумеется, только по утрам придется расплачиваться'. Меня это, конечно, очень испугало... Ну и, как вы понимаете, оплату я не задерживаю.

Дальше все пошло почти по-старому, с той только разницей, что я изредка стал позволять себе до него дотрагиваться при посторонних. Изредка — потому что, если я позволю себе все, чего мне хочется, я его измучаю... К счастью, он сам себе многое позволяет. Он вообще довольно легко идет на контакт, так что объятья и поцелуи ни с того ни с сего для него скорее норма... Однажды он поцеловал меня на глазах у Томаса, и, как ни странно, мне это не было приятно.

Мы в тот день торчали в студии, записывали новый трек, и тут явился наш заговорщик. Помню, как сразу напрягся заменивший его Стив... Хотя мы все напряглись, только по разным причинам. Никто из нас, включая Ральфа, не обрадовался. А самое неприятное, что сукин сын открыл дверь своим ключом. Меня, признаться, передернуло от мысли, что он мог в любой момент войти в дом и, возможно, даже входил в наше отсутствие... Да, я знаю, что это уже паранойя, но ведь он действительно забрал ключ и не выбросил его. Зачем он его сохранил?.. Впрочем, неважно. Он пришел — и работа у нас, конечно, тут же встала. Ральф снял наушники, спросил: 'Зачем пожаловал?'. Тот ответил что-то вроде 'так, тебя повидать'. Думаю, ностальгия его замучила. Мы ведь действительно очень весело проводили время, когда все только начиналось...

В общем, он отозвал Ральфа 'на пару слов'. Они вместе вышли в коридор, а я отложил гитару и сел так, чтобы их было видно. Ну и... они стояли, разговаривали о чем-то. Говорил, в основном, Томас. И все время дотрагивался до Ральфа. То волосы с лица уберет, то за плечо потреплет. Ральфу это не доставляло удовольствия, судя по тому, как он уворачивался. И тут Томас попытался его обнять: обхватил за шею, потянул к себе — почти как в тот раз, когда я их застал в постели. Ральф оттолкнул его, попятился, и... Я не выдержал. Вышел в коридор и с удовольствием врезал мерзавцу. Челюсть у него оказалась крепкая, так что я потом несколько дней с трудом мог играть, но в конце концов я все-таки уложил его на пол. А потом еще ботинком прошелся по ребрам и только после этого испугался. Подумал, что Ральф бросится его защищать, понимаете? Это было бы... Думаю, это был бы конец. После такого я бы просто не смог к нему больше подойти. У меня от одной мысли об этом ноги стали ватные...

К счастью, Ральф этого не сделал. Он подошел ко мне, толкнул меня к стенке, прижался — и мы стали целоваться, как ненормальные. Томас, тем временем, встал и тихо убрался. И, казалось бы, все закончилось хорошо, но я тогда подумал, что этот поцелуй, возможно, и являлся одним из способов защитить Томаса — очень уж демонстративным он мне показался. Но, конечно, формально у меня не было поводов для недовольства.

Потом, какое-то время спустя, случилась и еще одна встреча — сразу после выхода второго альбома. Точнее, прямо во время выхода. Лейбл устроил презентацию, и почему-то большие боссы решили, что на ней должны присутствовать все музыканты, которые когда-либо играли в группе. Нашего мнения никто, конечно, не спросил, и в результате мы имели счастье повидаться с бывшими коллегами.

Ну, с Робертом мы довольно мило поболтали, ему, как и прежде, на все плевать, включая меня и Ральфа, а с Томасом... Я с Томасом не болтал, а вот Ральфу не удалось избежать беседы. Они снова отошли в сторонку и минут пять о чем-то говорили. Я тянул коктейль и наблюдал. На сей раз Томас вел себя прилично, рук не распускал, да и Ральф, по-моему, совсем не нервничал. В общем, они расстались, пожав друг другу руки, и Ральф вернулся ко мне. Взял свой стакан, сделал глоток — и говорит вдруг что-то вроде: 'Представляешь, он предложил остаться друзьями'. Я только плечами пожал — а у него был выбор? Ральф засмеялся и сказал, что напишет об этом песню. Я посмотрел на Ральфа и тоже засмеялся.

Это было действительно забавно... Понимаете, мы стояли там посреди зала, с этими своими дурацкими коктейлями, и потешались над Томасом, который не мог этого не видеть, а я понимал, что наше веселье — всего лишь еще одно представление на публику, все та же показуха, только чуть более тонкая и злая. Не знаю, что чувствовал Томас, но я, вместо того чтобы праздновать победу, прикидывал свои шансы: сможет Ральф когда-нибудь выбросить из головы бывшего любовника? И если сможет, то удастся ли мне занять освободившееся место? Почему-то я почти уверен, что нет.

Просто, мне никогда не стать Томасом, в этом все дело. Я не...

Понимаете, я же не идиот, я ведь знаю, что все, что у меня есть, досталось мне то ли случайно, то ли в насмешку... Например, шансов оказаться в группе подобного калибра у меня не было никаких. Мне ведь было тридцать, когда Ральф меня нашел. У меня была семья и довольно унылый послужной список, мне совершенно нечем было похвастаться, хоть я и не последний гитарист на свете. А шансов оказаться в постели с Ральфом — и того меньше. Зато теперь, когда у меня все это есть, я только и делаю, что стараюсь это не потерять. Изо дня в день, каждую чертову минуту. Это выматывает. Постоянное стремление соответствовать, постоянный страх ошибиться... Когда-нибудь у меня просто не останется сил...

Я не знаю, что делать.

Если бы я хотя бы был уверен, что действительно нужен ему — все стало бы намного проще, но я до сих пор не знаю, кто я для него, значу ли хоть что-то. Может, ему просто удобно иметь меня под рукой? Я всегда рядом, я не хожу налево, я вынослив в постели... Но попадись ему второй Томас — меня тут же сдадут в утиль. Просто выселят в другую спальню — и все. А уж из группы я сам уйду.

Нет, я не представляю, как с ним об этом говорить. Что я ему скажу? Что люблю его больше жизни и сдохну без него? В лучшем случае он посмеется и предложит потрахаться. В худшем... Нет, нет, я не могу с ним об этом говорить. А другого способа узнать, что он чувствует, просто не существует.

Думаю, я буду тянуть до последнего. В том, что это 'последнее' рано или поздно наступит, я почти не сомневаюсь. И скорее рано, чем поздно.

...Знаете, Джон — наш барабанщик — славный парень, симпатичный, обаятельный. У него поклонниц больше, чем у Ральфа — честное слово, я не преувеличиваю. Когда он пришел к нам на прослушивание, он был почти ребенком, совсем зеленым мальчишкой. Теперь он подрос и превратился в красивого молодого мужчину. Он, конечно, не гей, у него есть девушка, но... у меня же тоже была жена. Разве мне это помешало? Ничуть. И ему не помешает, я уверен. Стоит ему только захотеть.

Нет, я ни в чем его не подозреваю, просто... Не так давно, с месяц назад, мы возвращались домой на своем гастрольном автобусе. Было уже очень поздно, темно. Ральф работал с ноутбуком, а я задремал ненадолго. Когда я проснулся, Ральфа рядом не было, он спал на заднем диванчике, положив голову Джону на колени. Вот так.

Конечно, это ни о чем не говорит, но теперь я все равно не смогу отделаться от мысли, что этот мальчик — следующий, кто будет ублажать Ральфа в постели. И я ничего, понимаете, ни-че-го не смогу с этим сделать. У меня нет никакого права предъявлять претензии. Ни формального, ни морального. Как я могу чего-то требовать от человека, перед которым так виноват?..

Что я имею в виду? Развал группы, уход Томаса — ничего больше.

Ральф меня, конечно, в этом не винит, но он ведь не знает всей правды. Я однажды спросил у него, как бы он поступил, если бы я не поддержал его тогда. Он сказал, что ему пришлось бы сдаться. Согласиться на все условия и сдаться, чтобы никто никуда не ушел. А потом он знаете что сказал? Что я все правильно сделал. Поступил как настоящий друг. Понимаете? Он же ни о чем не догадывается, он думает, что я просто был на его стороне. Он же мне, черт возьми, верит.

Господи, какой же мразью я себя иногда чувствую... Черт...

Простите, я... Можно я помолчу немного?