Путь Империи (общий файл)

Уже через несколько минут после того, как пушкари открыли огонь по наступающим цепям приближающееся шевеление прекратилось, японцы залегли. Однако тут же загремели с закрытых позиций японские орудия. По частоте залпов и тому, что возле холма вырос лес взрывов, было понятно, что бьёт не одна батарея и даже не две, а как минимум несколько дивизионов в полном составе. После получасового обстрела на батарее прямым попаданием была разбита пушка, убито и ранено около десятка артиллеристов и почти все лошади либо были поражены осколками, либо разбежались в ужасе перед грохочущей вокруг гибелью. Стрелки у подножия холма понесли ещё большие потери: только убитых у них оказалось шестнадцать человек, а большая часть выживших была ранена. Подпоручик, в чьём подчинении находились стрелки, тоже погиб и команду над ними принял на себя старший унтер-офицер Василий Галкин.

Спустя пять минут после прекращения артобстрела японцы вновь попытались атаковать позицию заслона с фронта, но снова были остановлены артиллерийско-ружейным огнём. Кроме того, артиллерийский наблюдатель сумел разглядеть, позицию, откуда бил один из японских дивизионов и сразу же после того, как вновь заставили японцев залечь в гаоляне, пушкари Кольцова перенесли огонь трёх сохранившихся орудий на вражескую артиллерию. Японские семидесятипятимиллиметровые пушки образца 1898 г. по своим характеристикам уступали русским по мощности и скорострельности и первоначально успех сопутствовал Кольцову. Однако, как говорится, "сила солому ломит".

Несмотря на понесённые собратьями потери, остальные японские дивизионы снова сосредоточили губительный огонь на русской позиции. Под прикрытием артогня вражеская пехота подобралась почти вплотную к подножию холма и стоило только канонаде стихнуть, как из гаоляна раздались свистки офицеров и масса солдат в светлой желто-зелёной форме и фуражках с красными околышами кинулась в атаку на холм. Кольцовцы успели сделать двухорудийный залп почти в упор по нападавшим, но из-за того, что картечными снарядами в этой войне русская артиллерия уже не снабжалась и в казённиках были заряжены шрапнельные, взрыватели которых имели двадцатидвухсекундную задержку, этот залп не произвёл желаемого действия.

Началась общая свалка. Стрелки, артиллеристы, японские пехотинцы — все смешались в бешенной круговерти и мельтешении штыков, прикладов, артиллерийских тесаков-бебутов. Щерились в оскале зубы, взлетали с хэканьем кулаки, грохали револьверные выстрелы. Солдаты японского взвода, атаковавшие батарею, в конце концов не выдержали этого напряжения и, теряя оружие и оставляя на месте схватки сражённых сотоварищей бросились в бегство от этих страшных русских великанов, не только не желающих сдаваться, но и попросту руками ломающих напавших. Как ни странно, очередного артналёта вслед за этим не последовало. Исчезли и маячившие над гаоляном японские вышки для наблюдения. Видимо самураи-артиллеристы были уверены в том, что храбрая пехота микадо в ближнем бою уничтожит оставшуюся горстку русских солдат и двинулись дальше, не увидев развязки последней атаки.

Наступали сумерки 30 сентября 1904 года.

* * *

За героическое выполнение приказа, задержание противника на несколько часов, а также за упорное сопротивление и неоставление японцам целых орудий Андрей Кольцов был награждён орденом святой Анны четвёртой степени, носимым на шашке. В той рукопашной штык "арисаки" пропорол ему правое бедро и штабс-капитан, сдав батарею, был эвакуирован в глубокий тыл, причём долечиваться ему довелось не где-нибудь, а в самом Санкт-Петербурге, в общине святой Татьяны. После излечения и отпуска, который он провёл в родительском доме у отца, отставного капитана Виктора Андреевича и матушки Марии Юзефовны и тех трагических событий на Крещение 6 января 1905 года, следствием которых стали гибель императора Николая и воцарение полугодовалого Алексея II Николаевича под регентской опекой необычайно деятельного Великого Князя Николая Николаевича, невольно участвовавший в них Андрей Викторович Кольцов вновь направлялся по месту своей службы в Действующую армию.

Добираться к главным силам Маньчжурской армии штабс-капитану Кольцову после того, как он сошёл с петербургского поезда, требовалось ещё несколько дней. Комендант станции, понятия не имевший, где должен находится его Шестнадцатый Сибирский дивизион, сделал положенные отметки в проездных документах Кольцова и тот направился на розыски попутной оказии в расположение Второго Сибирского корпуса. В одиночку, да и мелкими группами разъезжать по маньчжурским дорогам было весьма небезопасно. Рискнувшие отправиться в путь по одному или вдвоём-втроём почти неминуемо могли стать жертвами нападения шаек китайских разбойников-хунхузов, каковые не только жили грабежом местных крестьян и путников, но и широко были известны жестокими казнями, которым подвергали имевших несчастие попасть к ним в плен. Именно поэтому Андрей Кольцов и стремился найти себе попутчиков. В конце концов поиски увенчались успехом: штабс-капитан сумел договориться с драгунским корнетом Лбовым, который был старшим по команде, сопровождающей две двуколки с грузом мелинитовых шашек и детонаторов системы Нобеля для корпусных сапёров, а также двуколку с катушками медного провода для новинки в деле военной связи — полевых телефонов. Вскоре после обеда отряд, состоявший из Кольцова, Лбова, унтера Будёного, пятерых драгун и троих ездовых, покинул "последний оплот европейской цивилизации", в качестве которого выступала крохотная железнодорожная станция КВЖД и направился по заснеженной дороге к основным силам русской армии в Маньчжурии. Неясно, почему: то ли из-за извечной русской привычки "жить задним умом", или же действительно от нехватки транспорта, но всё имущество было погружено именно на колёсные двуколки вместо гораздо более удобных в зимнее время саней. Поэтому отряд продвигался очень медленно, колёса повозок застревали в снегу, лошади выбивались из сил. В результате за полдня было пройдено только расстояние до ближайшего расположения тыловых подразделений Маньчжурской армии. На ночёвку было решено остановиться в отдельно стоящей обочь дороги в полуразрушенной китайской фанзе, чьих прежних хозяев, похоже, унесло в неизвестность вихрями смутного военного времени. Лошади были расседланы и распряжены, накормлены и напоены, все три двуколки заняли место у стен фанзы, причём у них, как и положено по уставу, был выставлен часовой-драгун. Люди же расквартировались за глиняными стенами фанзы, где принялись готовить пищу на разведённом прямо на земляном полу костре. Однако спокойно поужинать не удалось. С улицы вдруг раздался окрик часового и сразу же за этим загремели выстрелы. Драгуны повскакивали, расхватывая составленные в козлы винтовки и щёлкая затворами. Корнет Лбов, с криком: "Тревога! За мной!" в полный рост кинулся в проём двери, огибая задверную стенку, построенную суеверными китайцами "для защиты от злых духов" и тут же, словно наткнувшись на преграду, откинулся головой назад и опустился на порог. Ясно стало, что неведомые супостаты, напавшие на отряд, держат под прицелом освещённую изнутри светом костра дверь фанзы, да и окно, вероятно, тоже. В голове Кольцова мельтешили мысли: как следует поступить? Прежде всего — лишить противника хотя бы возможности безнаказанно выцеливать из темноты освещённых бойцов. Выбраться наружу, чтобы оказать помощь часовому. Дьявол! Да ведь на повозках пуды мелинита и детонаторы! Первая же пуля — и всё: от фанзы и всех, в ней находящихся останется лишь яма, на дне которой будет оседать кровавая грязь...

— Гаси костёр! Быстро! Быстро! Унтер! Ко мне! Подставляй спину, полезем через крышу! Тут же кто-то из ездовых опрокинул в костёр котелки с кулешом и чаем, трое драгун, пригнувшись, метнулись к дверному проёму и оконцу, где, не высовываясь наружу из-за стен, открыли отвлекающий неприцельный огонь. Подскочивший Будёный упёрся обеими руками в стену фанзы, подставил напряжённо полусогнутую спину и плечи. Воспользовавшись этим живым помостом, штабс-капитан дотянулся руками до тростниковой крыши и с помощью клинка принялся проделывать лаз наружу. Прогнившие вязанки тростника выдержали недолго, и минуты через три Кольцов уже, лёжа на стене, подтягивал за руку унтер-офицера. Спрыгнув с высоты под прикрытие двуколки с мелинитом, Кольцов и унтер оказались вне поля зрения нападающих. Однако было ясно, что открывать отсюда огонь в направлении вспышек вражеских выстрелов значило со стопроцентной вероятностью попасть под сосредоточенный огонь по повозке. В этом случае взрыв мелинита и гибель обороняющихся будут неизбежны. Смерть хотя и героическая, но совершенно бесполезная и глупая.

— Эх, ваше благородие, вот вы артиллерист, так хоть одну бы вашу пушечку сейчас сюда. А то одним вашим револьвером и моей винтовкой мы много не навоюем... Ясное дело, не японец лезет — хунхуз, а их, известно, только пушкой и напугать можно. Выследили нас, башибузуки косоглазые! Небось, думают, что в ящиках у нас невесть какие богатства запрятаны...

— Пушка, говоришь? Ну, пушка не пушка, но кое что у нас есть... Только их надо не пугать, а бить насмерть. Прикрытия у хунхузов, кроме темноты, никакого нет... Значит, орудийные гранаты сейчас были бы кстати: чтобы осколков побольше. Значит так, унтер, слушай приказ: сейчас хватаем ящик мелиниту, детонаторы Нобеля — и быстро тащим до той повозки, где телефонистское хозяйство погружено. А там твоё дело — рубить провод кусками аршина по полтора и мне передавать. Дальше уж моё дело. Понял?

— Так точно, ваше благородие! А зачем же провод-то кромсать? За него ведь спрос будет?

— Мой приказ, с меня и спрос. Там увидишь, зачем. Исполнять!

Вдвоём прихватили за верёвочные ручки зелёный ящик, сгибаясь, чтобы быть менее заметными для вражеских стрелков, поволокли к соседней двуколке. Укрывшись за нею, стащили наземь малую катушку провода и принялись за работу. Обмотав нарубленными драгунским клинком кусками провода с дюжину мелинитовых шашек и осторожно вставляя в них капризные нобелевские детонаторы, Кольцов разъяснил Будёному задачу:

— Вот что, Семён. Сейчас берём эти шашки, ты будешь подавать, а я — бросать. Грохоту будет как от пушки, гарантирую. А чтобы хунхузы попросту не разбежались, для того и нужен медный провод. При взрыве осколки от него разлетятся не хуже картечи.

Спустя минуту осаждающие фанзу хунхузы были ошеломлены раздавшимся поблизости от их укрытия взрывом. За первым последовали второй, третий, четвёртый... Обрывки меди на страшной скорости визжали в воздухе. Нападающим стало уже не до того, чтобы держать на прицеле дверь и окна фанзы, чем не замедлили воспользоваться осажденные драгуны: к взрывам добавились хлопки выстрелов русских винтовок. Маньчжурская ночь оглашалась воплями раненых бандитов, ржанием перепуганных взрывами лошадей, выстрелами. А над всей этой какофонией звучал смех офицера, который, вскочив на телефонистскую двуколку одну за другой принимал из рук унтера самодельные "проволочные бомбы" и раз за разом с размаха отправлял их в полёт туда, где только что сидели на своих позициях хунхузские головорезы...

* * *

Японская линия обороны располагалась на возвышенностях, тянущихся на версты поперек четырехверстного перешейка. Фланги этой позиции практически были упёрты в море и японские войска активно поддерживаются огнём артиллерии двух отрядов японских кораблей соответственно со стороны Ляодуньского, он же — Товарищества — и Корейского заливов.

К счастью, японцы при осаде Порт-Артура не считали нужным обращать внимание на оборудование бывших русских укреплений, давным-давно прорванных доблестными войсками микадо. Когда же, как гром с ясного неба, к расположившимся в капитулировавшей крепости победителям пришла весть о нежданном поражении Оку под Сандепу и развернутом русским главнокомандующим Гриппенбергом контрнаступлении, хвататься за голову было уже поздно. Пришлось генералу Ноги в стремлении хоть как-то постараться удержать завоёванное срочно принимать меры и к встречному продвижению главных сил своей армии на север, и к спешному переоборудованию прежних русских позиций. Ведь совершенно ясно: Гриппенберг — это не прежний нерешительный 'Чёрный голубь' — Куропаткин, а от вдохновлённой победой под Сандепу и Янтаем армии 'русских медведей' вполне можно ожидать столь же решительного наступления на Ляодунь.

Потому-то спешно набранные китайские землекопы вместе с японскими сапёрами под командой доблестных офицеров микадо, напрягая все силы, лихорадочно долбили заступами промёрзшую землю, связывая траншеями подновляемые люнеты и редуты и все три яруса старых русских окопов. Перед фронтом позиции устанавливалась колючая проволока в три ряда. Холмистая местность, прорезанная многочисленными промоинами, спешно очищалась от китайских деревенек и отдельных фанз. При этом деревянные балки и камень от снесённых строений японцы пустили на укрепление окопов.

Несколько слабее укреплялись Тафашинские позиции, но не в силу какой-то безалаберности, а исключительно из-за нехватки строителей и материалов. В связи с тем, что полевая армия ушла на Янтай с большей частью своей артиллерии и почти всеми станковыми 'гочкисами', японские инженеры были вынуждены установить на артиллерийских позициях главным образом трофеи: захваченные в капитулировавшем Порт-Артуре разнокалиберные орудия русского и китайского производства. Пулемётные же гнёзда частично заняли громоздкие 'крепостные' максимы на высоченных, почти пушечных, станках-лафетах. Однако же насыщенность пулемётами составила чуть более пятой части от необходимого количества, а артиллерией — процентов семьдесят пять.

Можно сказать, что сапёрам японской армии крупно повезло: не будь русские войска крайне измотаны почти непрерывными шестидневными боями: сперва против войск Ояму и Оку, после — против почти стотысячной армии Ноги, то через два-три дня снаряды трёхдюймовок посыпались бы на головы и многострадальных сапёров и несчастных китайских кули. Незавершённые блиндажи и недокопанные мелкие траншеи не смогли бы никого укрыть от губительного русского огня. Однако русские артиллеристы не могли ничем пока повредить сынам Ниппон: орудия стояли вдоль железной дороги возле станции Янтай без снарядов, пехотинцы и казаки тоскливо считали винтовочные патроны не сотнями, даже не десятками, а парами-тройками обойм. Потому-то наступать русская армия, связанная к тому же тысячами раненных — как своих собственных, так и пленённых японских солдат, и не могла.

Последние силы были вложены в страшный встречный бой, когда в порывах вьюги и сумраке быстро наступающего январского вечера неожиданно, без разведки и артподготовки, сошлись глаза в глаза солдаты обеих армий. Это была неожиданность для всех, от обоих главнокомандующих до последнего рядового стрелка. Но кинуться назад, на лучшие позиции, ни одни, ни другие уже не могли: противник обязательно бы повис на загривке отступающих войск. Резня — с картечными залпами батарей в упор, со скрежетом сталкивающихся в рукопашной штыков, с проклятиями и мольбами — шла почти до рассвета. Когда же обессиленные русские бойцы смогли остановиться, то при первом свете зимнего утра они увидели лишь трёхвёрстную пустошь, утоптанную до самой земли, которая, как кочками, была покрыта мёртвыми и подающими признаки жизни телами, а вдали, на краю видимости, расплывающиеся в воздухе дымы последних японских эшелонов. Хитрец Марэсукэ Ноги всё-таки сумел переиграть Гриппенберга, сумев, осознанно жертвуя значительной частью ввязавшихся во встречный бой войск, вывести основную массу армии из-под удара, отступив на промежуточные оборонительные позиции...