| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Ну а я что говорил!
* * *
Следующим вопрос задал Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич:
— Уже не сомневаясь в том, что этот человек в теле Иосифа Виссарионовича Сталина говорит правду, всё же хочу спросить: вот Вы упомянули про «пользователей» и «админов» и сказали что это нечто вроде «классов»…
— Было такое дело и, что?
— Ладно я понимаю: Коммунистическая партия к тому времени, как Вы выражаетесь — «сгнила». Но неужели рабочий класс Советского Союза, взял и просто так отдал свои завоёванные в Октябре права?
— Эээ…
Почесав затылок:
— …Даже не знаю, что Вам и сказать, уважаемый Владимир Дмитриевич! Было дело в наши «Лихие девяностые» — приезжали разок (или два «разка», не помню точно) в Москву шахтёры и зачем-то стучали об асфальт касками. Им что-то там дали, или только пообещали что-то дать и они уехали… Всё!
Помолчав добавил:
— А впрочем, ответ Вы и сами знаете — просто боитесь себе в этом признаться: эксплуатируемые классы не имеют собственной политической воли. Чтоб угнетённые массы восстали, нужна какая-то «руководящая и направляющая сила»: новый, более прогрессивный эксплуататорский класс — говоря своими словами. Или же, какая-то группа единомышленников, иными словами — «партия». А иначе — никак нельзя: так уж мы — человеки, устроены!
Тот, ерошась — как воробей перед зачётной дракой:
— Вы разбираетесь в марксизме?
Искренне удивляюсь:
— Кто, я?! С чего бы это вдруг? Просто я много читал, а стало быть — много знаю и, немножко умею думать. Так что никаких дискуссий, увольте Владимир Дмитриевич!
Бонч-Бруевич-младший успокоившись:
— А как дело обстоит с классами и классовой борьбой в будущем? Мировой пролетариат, разве не борется за свои права?
«Рассказать ему про гей-парады — борющиеся за права секс-меньшинств и про демонстрации экологов — против выбросов «це-о-два», что ли? Пожалуй, не стоит — надо пожалеть психику».
Отвечаю:
— Такой «пролетариат», про какой Маркс говорил что ему «кроме цепей терять нечего» — давно исчез, если он конечно был когда-то. Исчез и классический капиталист — пузатый, в цилиндре и с толстой сигарой в зубах.
— Что же вместо них?
Я ненадолго задумался, затем:
— Вообще-то, никогда не парился на этот счёт… Но как-то чисто от безделья довелось читать одну книжку2 — с очень оригинальным взглядом на тему классов и взаимоотношений между ними. Мне она показалась небезынтересной и наиболее достоверно рассказывающей об устройстве классового общества и время от времени происходящих с ним метаморфозах. Хотите буквально в двух словах, перескажу саму суть той — пост-марксисткой теории?
Если заинтересуется, я смогу надиктовать ему или машинистке буквально слово в слово…
Тот, поёрзав на стуле:
— Извольте. Очень интересно было бы послушать.
— Так вот, классический капитализм канул в своё историческое небытие и сменился социализмом, когда вместо небольших мастерских и мануфактур с ручным трудом — появились огромные заводы и фабрики, начинённые всё более сложными и сложными станками и механизмами. Трудиться на них стали уже не прежние босяки-люмпены — застенчиво называемые «пролетариатом» или «рабочим классом», а специалисты — умеющие работать со сложными машинами…
— Так, так, так… Пока всё верно — кроме «смены социализмом», продолжайте.
— …Капиталисты-частники по большей части разорились, а вместо них образовались акционерные общества — считай те же кооперативы, во главе которых стоят советы акционеров — которые на общем собрании избирают директора или управляющего.
— Если Вы этим Америку открыли, то спешу Вас разочаровать: всё это нам уже известно.
Не обращая внимания:
— Вот возьмём к примеру классический случай: американская автомобилестроительная компания «Ford Motor» была создана в 1903 году, когда группа инвесторов поверила уже ставшему известность инженеру-самоучке Генри Форду и вручила ему двадцать три тысячи долларов…
Оглядев всех:
— Все известны достижения этого великого организатора на своём поприще, да? Тогда я этот момент пропущу… Так вот не смотря ни на какие — воистину грандиозные успехи в автомобилестроении, Форд не был волен в своих делах — по каждому поводу спрашивая разрешения у держателей акций. Например, когда он решил взяться за производство тракторов миноритарные акционеры ему запретили и он должен был сперва организовать подставную фирму, а после первых успехов — привлечь других инвесторов и создать знаменитую компанию «Henry Ford and Son», известную по тракторам «Fordson»…
После недолгого молчания:
— И вот я спрашиваю: с какого бока это похоже на классический капитализм, товарищи марксисты и им сочувствующие?
Не дождавшись ответа:
— В принципе, это уже не важно!
Палец вверх, и:
— …Важно то, что этот момент вы — марксисты, проспали! И называете «империализмом — как высшей стадией развития капитализма»…
— …СОЦИАЛИЗМ!!!
Бонч-Бруевич-младший, аж с места взвился:
— БРЕД!!!
Спокойно, с ледяным хладнокровием:
— Я уже несколько раз за нашу встречу слышу это слово. Но каждый раз в конце-концов, вы со мной соглашаетесь.
Однако, жгу дальше:
— Второй момент вы проспали тогда, когда Рузвельт в разгар «Великой депрессии» объявил об социальных реформах — согласно которым государство берёт на себя опеку над самыми незащищёнными слоями населения…
Палец вверх:
— …Всё! С этого момента, товарищи марксисты, мировую социалистическую революцию можете не ждать: она уже свершилась и причём — без вас.
Мой оппонент встал столбом, пока его старший брат — Михаил Дмитриевич, не одёрнул его за рукав. Усевшись обратно, тот растерянно:
— Так что же получается… Все развитые страны мира строят социализм?
Пожав плечами:
— Получается, что строят. Только стесняются называть вещи своими именами. По крайней мере многие советские люди, во времена «Застоя» побывавшие положим где-нибудь в Швеции, так и говорили: настоящий социализм. Даже вроде бы сам Хрущёв, так якобы разок в сердцах высказался… В чём впрочем не уверен.
Бонч-Бруевич-младший растерянно оглядываясь по сторонам:
— А мы?
Кивнув:
— Мы тоже строим социализм…
Хотел как можно более нейтральным голосом, но получилось несколько стэбно:
— …Но как это обычно у нас принято — идём при этом своим собственным, неповторимым путём. Менталитет, так сказать… А менталитет — это судьба!
Мой визави поникнув и даже как-то съёжившись в размерах, склонил голову и еле слышно:
— Я этому человеку вверю: он действительно из будущего…
* * *
Бонч-Бруевич-старший — Михаил Дмитриевич, хлопнул ладонь об стол и по-генеральски прямолинейно:
— Товарищи! Хватит больше проверок. Кем бы он на самом деле не был, но товарищ Сталин созвал нас не просто так — лясы поточить, а для какого-то дела… Так давайте же наконец, к нему приступим!
Я согласно кивнув:
— Конечно. Для каждого из вас, товарищи, у меня есть предложение — от которого уверен, никто из вас не сможет отказаться… С кого начнём?
Бонч-Бруевич-младший — Владимир Дмитриевич вдруг «ожив»:
— Давайте уж начнём с меня — уж очень мне любопытно, могу «сгореть»! Так что Вы мне хотите предложить, Иосиф Виссарионович?
Прямо глядя ему в глаза, чеканю каждое слово:
— Вы должны возвратить Коммунистическую партию в то состояние — в котором она пребывала до Октября 1917-го года. То есть: организация теоретиков, духовных сподвижников, пропагандистов и агитаторов — а не карьерным трамплином, коей она с каждым годом всё более и более становится.
Смотрит поверх очков:
— Для чего?
— А вернитесь к началу нашего разговора: чтоб в случае чего — было кому возглавить народ, в случае если «верхи» — поведут его куда-то не туда. Так, что? Берётесь?
— Подумать надо… Не над тем — надо ли, а над тем — как это сделать.
Откидываясь назад в кресле, с облегчением выдыхаю:
— Один раз вам с Владимиром Ильичом уже удалось это сделать — не сомневаюсь, что получится и в этот раз.
Далее, «гружу»:
— Кроме этого, партия должна быть «мозговым центром» советского общества, определяющим векторы его экономического, духовного и культурного развития. Ну и само-собой — его совестью, выявляющей все пороки и прежде всего — в самой себе.
Помолчав, Бонч-Бруевич безапелляционно заявляет:
— Нужно возродить в партии дискуссии, ибо истина рождается только в спорах и никак иначе.
Положив руку на сердце, горячо:
— Так в чём же дело? Главное, чтоб диспуты не выродились в словоблудие, как у средневековых схоластов — спорящих сколько бесов может разместиться на кончике иглы.
Смотрит мне в глаза и режет правду-матку:
— Дискуссии обязательно приведут к фракционности в партии.
Невозмутимо отвечаю:
— Не вижу ничего плохого, если в Партии появятся фракции: «у них» — многопартийность, у нас — много фракционность в единственной правящей партии… Иначе снова сгниём!
— С одним уточнением, конечно: в двадцатые годы они являлись инструментом личной борьбы за власть, а в будущем — они должны быть инструментом поиска направления развития социализма…
Посмотрев на лепной потолок, добавляю:
— …Ну например, в ВКП(б) будет фракция ратующих за большее развитие кооперативного движения и противостоящая ей фракция — анус рвущая за государственную промышленность. Кроме того, могут быть фракции «изоляционистов» и «интервенционалистов» на международной арене, сторонников «сухого закона» и свободной продажи лёгких наркотиков и так далее…
Тот, с ироничной усмешкой процитировал фразу из комедии Грибоедова «Горе от ума»:
— По принципу «Шумим, братцы, шумим»?
— А почему бы и нет? Всяко лучше нынешнего болота, где только лягушки квакают… Так, что Владимир Дмитриевич? Каков будет ваш ответ?
Махает рукой:
— А была не была… Берусь!
— Ну вот и отличненько!
Потирая азартно ладони, перевожу взгляд на Народного Комиссара государственного контроля:
— А мы с товарищем Мехлисом, по мере возможностей будем Вам помогать: я — добрым советом человека из будущего, он — словом и делом. Правда, Лев Захарович?
Тот поднял на меня глаза, в которых был немой вопрос… Но ничего не сказал.
— Вот думаю при Совнаркоме СССР создать «Совинформбюро» — «Советское информационное бюро» и, предлагаю Вам его возглавить. Вам будут подчиняться все редакции газет, журналов, все пейсатели и вся журналистская братва. Не говоря уже про радиовещание и синематограф… А я Вам подскажу парочку суперсовременных для этого времени полит— технологий: если с умом подойти — горы можно свернуть!
В «реальной истории», такой пропагандистский орган был создан только, когда жареный петух в жоппу клюнул — 24 июня 1941-го года.
Почему именно он, а не положим Щербаков — возглавивший его «в реале»?
Насколько мне известно из «послезнания», в добавок к уже описанным достоинствам, Мехлис прекрасно владел самыми различными приемами пропаганды — характерными для его времени. Говорил всегда с пафосом, но, надо отдать ему должное — он всегда искренне верил в то, о чем говорил… А это — главное условие, чтоб люди поверили даже в самое невероятное.
Так что если он согласится, у меня будет собственный доктор Геббельс…
Eh bien pourquoi pas?
Благодаря этому колченогому, немцы до самого последнего момента верили в то, что победят.
Мехлис молчит, словно в рот набрал, тогда я повышаю ставки:
— Сразу предупреждаю: лёгкой жизни я Вам не обещаю, Лев Захарович! Трудностей у Вас будет — просто невпроворот, особенно во время войны.
Слушает внимательно, но молча и с хорошо заметным недоверием в глазах — как голодная, но умная мышь на сыр в мышеловке.
Вот ты как, да?
Счас я тебя…
— Пропагандисты Третьего Рейха, чтоб разобщить народы СССР — будут бить по их национальному самосознанию и прежде всего — поднимать пресловутый еврейский вопрос. В частности, убеждая в своих листовках бойцов Красной Армии в том, что воюют они не против русского народа — а против еврейского засилья в руководстве страны. Что мол пока русские гибнут в окопах, евреи жируют в тылу — объедая их семьи…
Увы, но в «реальной истории» у Александра Семёновича Щербакова ума хватило только на то, чтобы заставить евреев — редакторов и репортёров газет, сменить фамилии на русские. Хотя, он человек конечно — хороший, руководитель — умелый и авторитетный…
Но вот пропагандист — никакой.
— …И Вы знаете, хотя своего они не добились, но после войны — когда домой из окопов вернулись солдаты, в СССР был всплеск антисемитизма. В результате многие граждане еврейского происхождения, почувствовал себя чужими — стали стремиться любой ценой свалить из страны, где из века в век скачут на одних и тех же граблях. Был нанесён огромный политический и экономический ущерб государству — ведь уезжали далеко не худшие специалисты и просто люди.
Не купившись на лесть, с непонятным выражением на меня глядя, Мехлис:
— А сами то Вы какой национальности? Я имею в виду — там, в своём будущем.
Пожав плечами:
— По языку я, как и Вы — русский. По крови же…
Я реально завис, затем в потолок глядучи начал перечислять свои гены:
— …Моя бабушка по матери, иногда обзывала моего дедушку по матери «мордвином». По последней тёще же, я — саратовский немец, а мой сын женился на татарке — хотя и не чистокровной, а с примесью…
Перебивает меня:
— А как Вы лично(!) относитесь к национальному, в частности — к еврейскому вопросу?
Мотаю головой, как лошадь отгоняющая мошек:
— Я к нему никак не отношусь, но мои любимые русские поэты — Пушкин и Высоцкий. У первого как известно прадед — «арап Петра Великого», у второго дед — еврей из Брест-Литовска.
Морщит вспоминая лоб:
— «Высоцкий», говорите…? Не помню такого поэта.
Улыбаюсь снисходительно:
— Он Вас тоже не помнит, Лев Захарович! Потому что ему в данный момент… Ээээ… Два-три годика всего, не больше.
Мехлис задумался было, но вдруг вкрадчиво:
— А расскажите-ка нам один из его стихов.
Даже доли секунды не раздумывая:
— А вот это — всегда пожалуйста!
Встаю и прокашлявшись, объявляю:
— Владимир Высоцкий: «Песня о погибшем друге». Посвящается погибшим на войне лётчикам… Вообще всем погибшим на той войне.
Декламирую сокращённый вариант, стараясь с выражением, как в школе:
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
