Век неспокойного солнца. Часть 1

Мои родственники и немногие друзья не знали причины моего угнетенного состояния. Они списывали его на застопорившуюся работу над кандидатской. Действительно, Виктор Данилович как-то резко охладел к теме — скорее, охладел ко мне, некогда любимому аспиранту. Сам я тоже потерял интерес к исследованиям, бездумно просиживал дни в библиотеке, листая научные журналы без цели и смысла. Именно тогда я открыл для себя, что выпивкой можно очень быстро отключить мозги от реальности — если сильно хочется.

Я никогда не любил пить, мог, конечно, в хорошей компании и под хорошую закуску, но выпивку ради выпивки не понимал и не принимал. Осенью 1991 года, после неудавшегося дурацкого августовского переворота, когда к власти на волне защиты прав и свобод пришли Ельцин и его люди, в кооперативных ларьках появилось море разливанное алкоголя на любой вкус и кошелек. От дешевой паленой водки по утрам разламывался затылок, и дышалось невыносимо трудно, но я каждый день продолжал накачивать себя отравой — до полной потери ощущения "здесь и сейчас".

Дома начались скандалы. Вернее, начались и очень быстро закончились — как только Вика поняла, что вступать с ней в перепалки я не собираюсь. Сначала она пыталась повлиять на меня сама, потом подключила моих и своих родителей. Но на работе я к телефону подходить отказывался, а домой приходил уже "на бровях", так что толку от нравоучений, слез и уговоров было мало.

Наши встречи с Любой и Алешей тоже постепенно сошли на нет — для свиданий я теперь никогда не бывал достаточно трезв. Честно говоря, меня перестал интересовать секс с партнерами — нет, я оставался вполне потентен, но предпочитал заниматься суходрочкой. Вика меня пьяным к себе близко не подпускала, стелила на диванчике, а подставлять кого-то из знакомых...увольте.

Я как-то пропустил тот момент, когда остался один — то ли до Нового года это произошло, то ли после. Я не стал меньше любить Машеньку, но в то время желание вырубиться было настолько всеобъемлющим, что я испытал облегчение от того, что жена и дочь исчезли из моей жизни.

Сменив аспирантуру на подсобку молочного магазина, а семью — на собутыльников, какое-то время я был даже почти счастлив. Приходил домой, включал телек, засыпал под него, просыпался под него же, шел на работу, к обеду мы с напарником уже хорошели, к вечеру я терял чувство собственного тела и добирался домой на автомате. Пару раз меня прикладывала мордой об асфальт какая-то шпана, пару раз ментовозка забирала в вытрезвитель.

Мне было все равно. Я казнил себя сам — за нежелание быть "неизвестным героем", за Кимми, умершего от сердечного приступа, за преданного Симоненко, за разочарования Максимова, за нелюбимую жену, за потерянную дочь.

Мне было двадцать шесть — за пару лет я стал законченным алкоголиком, опустившимся заросшим алкоголиком без возраста, в каком-то отрепье вместо одежды и с единственной мечтой о банке пива по утрам.

Мне было двадцать шесть — когда отменили сто двадцать первую статью. Отменили без шума и помпы, без сообщений в газетах и по радио. Но отменили.

Я мог бы и радоваться, но где-то в одном из сейфов лежала тоненькая синяя папочка — а в ней мое собственноручно написанное согласие работать "на органы". Я был неинтересен этим органам в качестве вечно пьяного подсобника в магазине — я и родным своим перестал быть интересен, они лялькались с внучкой. Я был бесполезен для органов в качестве завсегдатая околомагазинных ларьков. А значит, я был безопасен для окружающих — меня не могли использовать в качестве какого-либо оружия.

Еще когда мы с Викой собирались пожениться, родители выменяли нам путем сложных комбинаций неплохую двухкомнатную квартиру. После развода я оказался в крохотной комнатенке в коммуналке, где на полу лежал старый матрас, около окна стояла больничная тумбочка, а шкаф заменяло скрипучее огромное кресло, куда я сваливал свою одежду.

У меня никогда не было алкогольной наследственности в семье, поэтому падение в пропасть далось мне нелегко. Но когда я достиг дна, вдруг оказалось, что жизнь здесь много проще. Меня не связывали с внешним миром никакие условности — это будучи аспирантом я должен был ежедневно бриться, носить модный галстук и пахнуть хорошим одеколоном. А в качестве подсобника-грузчика я мог ходить небритым неделями, спать в том же, в чем работаю, и плевать на интеллигентов, брезгливо зажимающих нос, когда я находился с наветренной стороны.

Как легко слетает с нас шелуха воспитания, если нет желания ее удерживать. В какой-то момент я осознал, что о дочери своей думаю как о ком-то постороннем — но даже это меня не удивило и не потрясло.

Жора нашел меня в магазине ближе к концу рабочего дня, когда я уже плохо представлял себе, на каком свете нахожусь. Как потом он мне объяснил — ему позвонил Славка и рассказал о том, что я загоняю себя в гроб.

Жора увез меня прямиком в Кирилловское, в свой дом. Мы не виделись несколько лет, поэтому я не сразу понял, кто именно сидит на стуле рядом с моей — не моей?— кроватью.

Имидж мой бывший любовник сменил полностью — отрастил волосы, рот окаймляли усы, переходящие в аккуратную бородку, глаза прикрыли модные очки. Я с трудом припоминал, какое нынче на дворе тысячелетье, мне надо было немедленно выпить — чего угодно, хоть водки, хоть одеколона — сердце тяжело и болезненно колыхалось в горле, виски сдавливал чугунный котел, плотно одетый прямо на обнаженные мозги.

— Похмелье, — Констатировал мое состояние Жорка-незнакомец у кровати, — Придется дать тебе выпить, иначе загнешься.

Два стакана пива слегка разогнали туман в моей голове, и до меня стало медленно доходить настоящее.

Глава 3

— Ты думаешь, что был нужен гебистам в качестве агента? До чего же ты наивный, Диня, несмотря на все свои аспирантуры. Так, я тебя слушал, не перебивал — теперь ты меня послушай. Лично ты им на хрен не сдался. На самом деле им был нужен я — а точнее, мой папашка, чтоб ему черти на том свете бока сильнее поджаривали.

Ты ведь, в сущности, ничего обо мне не знаешь.... кроме того, что знаешь.

Папашка мой — из партийной номенклатуры, слышал про такую? Ну слышал, естественно, сейчас любая желтая и не очень газетка пестрит статейками на эту тему. Только он не просто номенклатурщик — в свое время отпахал военным советником по азиатско-африканско-арабским странам, где срочно надо было водружать социалистические знамена.

Помню, мне лет пять было, вызвал он мать со мной на Новый Год куда-то...то ли в Марокко, то ли в Тунис, не помню, не важно это. На неделю вызвал — разрешили ему в качестве поощрения за успешную работу повидать семью. Идем мы с матерью, а я вижу — апельсины на деревьях растут. И не просто растут, на земле прямо валяются паданцы, и никто их не подбирает. Я заорал, руку у матери вырвал и давай апельсины эти хватать. Спрашивается — с чего? Апельсинов я не видал в своей жизни? Мы ж не в магазинах жратву покупали — в спецраспределителях, там только что птичьего молока не было. Такой ерунды, как апельсины или бананы — жопой ешь. А вот кинулся подбирать, даром же, с земли, никому не нужные. Ох и выдрали меня тогда — за то, что я отца перед коллегами "опозорил" с этими апельсинами. А ведь можно было и посмеяться, представить как забавный анекдот...не умел мой папашка смеяться.

Он вообще был...Любимое развлечение — голубей ловить на балконе. Расставит петлю из лески, крупы накрошит и сидит в засаде. Голуби — птицы глупые, топчутся стаей, в петлю лезут — папашка знай себе подсекает. Подтащит очередного сизаря, цап его за шею и радуется, как будто утку поймал.

Убивал он их по-разному. Кому просто шею свернет, кого задушит. Кому крылья выломает и с балкона вниз кинет — кошкам. Иногда один конец веревки накинет петлей голубю на шею — другой к балкону привяжет и отпустит. И смотрит, как птица сама себя удавливает. Садист был мой папашка и меня пытался садистом сделать, только не вышло. Я на него с кулаками лез сызмальства, пытался птиц отнять, чтобы выпустить. А он их у меня на глазах давил и мне кидал. И ржал.

Ты прав — ненавижу я его. Уже пару лет папашки нет — а я все равно ненавижу. Хотя и не получилось у него из меня себя второго вылепить, а все же много он мне в жизни подпортил, сука.

Мать? А что мать? Дура она была. Знаешь, стандартная такая дура — с красивой мордой, с хорошей фигурой и одной извилиной. Натуральная блондинка. Как рот откроет — так обязательно какую-нибудь глупость скажет. Отец ей при гостях говорил — "пасть закрой, идиотка". А она ничего, не обижалась, принимала как должное. Все интересы — шмотье импортное, камушки, золотишко, гнездышко семейное заграничными гарнитурчиками обставить, подругам похвастаться дорогой маникюршей или массажисткой. На шашни папашки с молодыми девками глаза закрывала — ценила свое положение законной жены В доме кроме импортных журналов и каталогов "Qween" — ни одной книжки. А на фиг надо, кто их читать будет?

Ох, как я ненавидел свой дом и своих родителей. К друзьям ночевать сбегал — а какие у меня друзья? Такие же дети номенклатурных работников. И родители у них такие же. И квартиры такие же. Заколдованный круг.

Я лет с шестнадцати стал рассказики пописывать. То в одном журнале напечатают, то в другом. Мне восемнадцати лет не было — бац, предложение от издательства. "Готовы заключить с Вами договор на издание сборника рассказов".

Ну я, разумеется, возгордился. Еще бы, бля, сморчок сопливый, школу заканчиваю — а уже сборник рассказов издать предлагают. Потопал в издательство, обо всем поговорил, уже и ручку взял — подпись под авторским договором поставить. А главный редактор мне, угодливенько так: "папе вашему привет передавайте, золотой человек, честное слово".

Меня как ошпарило — неужели папашка расстарался? Чаду любимому, старшенькому, угодить решил? Короче, отложил я ручку в сторону вместе с договором, пообещал завтра зайти — и домой. "Ты, — спрашиваю, — Поспособствовал?"

Кивает, невозмутимо так. Мол, если собираешься карьеру писательскую сделать — поможем, подтолкнем. Пару сборников издашь, в Союз тебя примут, а там дело техники.

Ну ты понял, да? Никаких сборников у меня не вышло ни тогда, ни после. Вместо Союза писателей двинул я в армию — опять же, не из чувства патриотизма, отнюдь. Просто с родителями под одной крышей мне невмоготу уже было.

У меня же еще братец младшенький есть — я тебе не рассказывал? Мордой в мамашу, мозгами в голубей с балкона. Эдакая фарфоровая кукла с каминной полки. Первостатейный дурак и при этом стукач по призванию.

Из армии я вернулся через восемь месяцев с язвой желудка, все, чего мне хотелось — исчезнуть подальше от семьи. Но исчезнуть просто так — без денег? А жить на что? Короче, я загнал поглубже свою совесть и кое-что из родного дома снес в ломбард. Если учесть, что золотишко у мамашки хранилось по банкам — в одной банке кольца, в другой серьги, в третьей — цепочки, намотанные на огрызки бумаги — то пропажа могла остаться незамеченной. Могла. Если бы не мой братец, пошаривший в моем бумажнике и обнаруживший квитанции из ломбарда. На тот момент я не был безработным — подрабатывал в кафе уборщиком и честно готовился поступать куда-нибудь, где имелось общежитие. Желательно — поступать в другом городе, например, в Москве. В принципе, на тот момент я запросто мог воспользоваться и отцовскими связями...

.Выперли меня из дома очень быстро — с тем же рюкзаком, с которым я уходил в армию. Просто я вернулся с работы, а меня встретили в дверях, вложили в руки мой жалкий скарб и дали пинка под зад. Я оказался на улице в разгар зимы без каких-либо средств к существованию. Точнее, деньги-то были, ломбардные, но на сколько их могло хватить?

Сел я на поезд и покатил на Дальний Восток. Три года, как с куста — на сейнере. Без выходных, проходных и отпусков. Веришь — на рыбу до сих пор смотреть не могу. На всю жизнь нажрался. Зато вернулся домой с башлями, хватило купить домик здесь, в Кирилловском.

Был у меня знакомец на сейнере. Бич, само собой, но образованный. Психолог. Мы с ним крепко сошлись — в одной койке спали, разговоры за жизнь вели. Бичевал Мишка вынужденно — сука-жена после развода из квартиры выставила, работу он из-за судимости потерял, а сидел по нашей, сто двадцать первой, прошел, как говорится, огонь и воду. Мишка во мне впервые обнаружил способности к внушению, он меня и приемчикам разным научил — как человека в транс ввести, на какой антураж народ клюет.

Думаешь, ко мне сюда только ты да Славка мотались? Как бы ни так. Тетки всякие, от которых мужья свалить задумали, мужики с проблемами в ебле, девчонки брошенные — да мало ли. Меньше всего им был нужен диплом — им было нужно выговориться да совет получить. Психоаналитик им был нужен, если говорить по-западному. А к психиатрам в нашей стране умные люди не ходят — потом же всю жизнь не отмоешься. Предпочитают к шаманам, к колдунам, чтобы амулетик заговоренный дали, водичку нашептанную....идиоты.

В общем, бизнес пошел потихоньку. Нелегальный, безналоговый, да только положил я на это большой болт.

Парни, конечно, тоже похаживали — ловил я себе бабочек на питерских плешках.

Вот на одной такой ловле меня самого и прихватили. Гебье.

Привезли, поговорили вежливенько. "Вы, — говорят, — Георгий Олегович?"

Копали тогда они капитально, на тогдашних партайгеноссе много чего к тому времени висело. Партия-то их по швам при Горби затрещала, гласность костью поперек горла. Книги пошли косяком — про всякие темные делишки, про партийное золото, про заваленную на хер экономику...А папашка мой не хухры-мухры, много чего знал, о многом мог рассказать — вот только прижать гебью его было не на чем, а тут такой подарок с небес — сын-педик.

Двух вещей гебье не учло. Во-первых, на папашку мне было насрать большую кучу. Да и на всю семейку мою тоже. Я хоть и плоть от плоти, но уродился белой вороной, а запугать меня зоной у них не вышло — я не пассивный, никаких "медицинских" доказательств, да и свидетелей тоже. Хотя найти свидетелей для них никогда проблемой не было.

А во-вторых, папашка мой от меня демонстративно отрекся. Следователь ему прямо из кабинета позвонил — сидит у нас ваш сыночек, так и так, что делать будем? А папашка в ответ с матом-перематом — делайте с этим уродцем что хотите, пальцем не пошевелю. Они-то рассчитывали, что он меня вытаскивать кинется, на кнопки нажимать — а отче мой им открытым текстом, я, мол, его еще несколько лет назад из дома выгнал за воровство, знать не желаю, не сын он мне. Хоть сгноите его в зоне — ваши проблемы.

Короче, отпустили меня с Богом. Никаких бумажек я им подписывать не стал, только какую-то хрень о неразглашении. Могли, конечно, посадить — да только какой им с меня навар? Я же не диссидент, в узники совести не тяну, использовать меня в качестве болевой точки для Бурнусова у них тоже не сработало. На карандаш меня, конечно, взяли — но и только.

Если говорить по совести — перетрусил я тогда здорово. Мишка-то мне о зоне много чего порассказал, что там с нашим братом делают. Зато когда следователь запугивать начал — я к этому был уже вполне готов, имел представление о возможном грядущем. Оттого и не потел, пальцами не дрожал и вел себя достаточно уверенно. Наглость второе счастье? Вполне вероятно, иначе не оказался бы я в тот же вечер у себя дома в Кирилловском. А буквально через месяц я тебя встретил.